Юлия Юзик - Бесланский словарь
Мне все равно было: пусть стреляет. Как я без детей вернусь? Как я могу их оставить здесь, в этом аду? Я рванула в спортзал… Кругом стреляли, что-то взрывалось, крики, кровь… А потом… (Жалостливо смотрит на меня.) Потом я ничего не помню. Потом — только больница. Когда я пришла в себя, муж сидел напротив. Первые мои слова: «Где Хейтаг? Карина?»
— В больнице. Все хорошо. Они в тяжелом состоянии, но уже идут на улучшение…
Два дня я просила телефон, чтобы набрать их. Говорю мужу: «Если они не могут вставать, ты поднеси к ним трубку, — мне нужно просто услышать их голос. Просто голос!»
На третий день он заходит в мою палату… Садится рядом, берет мою руку в свою…
— Послушай… Мне нужно кое-что тебе сказать…
Вы когда-нибудь падали в пропасть? В самую глубокую пропасть, дна которой не видно, и ты летишь туда, слыша в ушах свист ветра и чувствуя, как душа опережает тело и разбивается первой? Мое тело разбилось о камни, оно изранено, но цело… А душа разбилась еще в том сентябре…
Как мы пережили это? Как после всего того, что случилось с нами, продолжаем ходить по земле?
Мы с мужем после похорон — сначала Карину похоронили, потом Хейтага, — не знали, о чем говорить друг с другом. Ну, вот была жизнь — целая жизнь! — и ее зачеркнули. Ничего не осталось.
Вот ходим мы с мужем, пьем чай, сидим в креслах — и молчим. Что мы можем сказать друг другу? Пожалеть? Утешить? Сказать, что все будет хорошо? Но хорошо уже никогда не будет…
У нас не осталось слов друг для друга…
Больше полугода прошло в таком трансе. Мы медленно выкарабкивались… Тяжело было начать говорить друг с другом…
А потом… Потом мы стали думать о ребенке — в нас еще столько теплоты, любви, которую некому стало отдавать; мы оба были переполнены любовью к нашим детям; мы едва не захлебнулись ею.
Для моего мужа дети были всем! Дети были смыслом его жизни. И я точно такая же: без детей я просто растение… Никчемное, бесцветное растение…
И вот мы решились. Консультировались с врачами: мне сказали, что забеременеть сама я не смогу (возраст уже за 40, ну, вы понимаете…) и нужно делать искусственное оплодотворение. Мы с мужем поехали в Москву. Все сделали — я после оплодотворения несколько дней не вставала с кровати. Шелохнуться боялась. Хотела, чтобы клеточка укрепилась, окрепла…
Я так бережно ходила — словно внутри меня был крохотный хрустальный сосуд, который мог расплескаться или разбиться…
30 апреля утром — да-да, это было утро накануне пасхальной ночи, — у меня началось кровотечение. Муж вызвал «скорую», меня забрали в больницу, срочно УЗИ сделали. Врач грустно так посмотрел на меня:
— Мне очень, очень жаль, но вы его потеряли. Он не смог удержаться.
Муж забрал меня домой. В машине мы молчали. И дома молчали… Эта страшная тишина. Вечером пришла его сестра; мы на кухне сидели и слушали ее утешения в тот момент, когда в дверь постучали.
Постучали — громко так, резко. Муж пошел открывать. Открыл — и тишина. Родственница моя тоже выбежала посмотреть, в чем там дело. И тоже — тишина…
Я, верите или нет, кожей почувствовала, что там такое. Вышла из кухни в свою комнату и закрыла за собой дверь. Слышу: в прихожей замешательство, а потом суета какая-то… У меня сердце ухнуло.
Золовка забегает, смотрит на меня круглыми глазами.
— Ребенок, да? — спрашиваю.
— Мальчик, новорожденный мальчик… Там записка…
— И что в ней?
— «Дорогие Лена и Аслан! Мальчик — чистокровный осетин, абсолютно здоров. Будьте счастливы»…
Муж не заходит ко мне, возится в другой комнате с этим ребенком.
Так мне горько стало, так больно… Чужой ребенок… Как насмешка над нашим горем, как подачка, жалкая подачка… И похороны Карины с Хейтагом, и сегодняшний выкидыш — все встало перед моими глазами белой пеленой… Я легла на диван и разрыдалась… Вот так я плакала… Долго плакала…
А золовке сказала: «Чтобы к утру этого ребенка здесь не было! Пока он здесь, я из комнаты даже не выйду».
Понимаете, я не была готова принять на место своих детей кого бы то ни было. Я так остро переживала их смерть, и хотя скоро минует год со дня их смерти, я жила ими. Каждый день я вспоминаю, что мы делали ровно год назад: сегодня, например, мы с Кариной мыли окна, а под окном прошел мальчик, в которого она была влюблена, — и она, взвизгнув, кинулась на пол. А вчера я жарила пирожки с яблочным вареньем. Я все помню, каждый миг, каждый их вздох… Сегодня пятое июля: значит, через неделю мы поедем на море.
Такая вот реконструкция прошлого, которое заменяет мне настоящее.
И когда в эти воспоминания ворвался этот младенец, я была в ярости: он вторгся в нашу с детьми жизнь, прервал нить воспоминаний, словно разбудил меня посредине прекрасного сна.
А потом… Это был ЧУЖОЙ ребенок, его зачали и родили незнакомые мне люди, — кто они? здоровы ли? чисты ли? Это не брезгливость даже, это… Я даже слова не могу подобрать… Почему я должна воспитывать в своем доме какого-то подкидыша?
Это же очень сложно, понимаете? Через многое в душе нужно переступить. Мы не были бездетной парой, которая, отчаявшись, решилась взять чужого ребенка. Мы с мужем абсолютно здоровы, мы можем родить своего малыша. А какие чудесные дети были у нас… Как мы их любили… (Плачет.)
Так почему все то, что было уготовано для них, должно достаться чужому? Моя гордыня не позволяла мне оставить его. Моя боль выталкивала его…
Рано утром муж его увез. Возвращается, а в глаза мне старается не смотреть. Я ему говорю: «Ты что, хотел его оставить?» А он тихо так отвечает: «Закроем эту тему. Не хочешь — не надо. И точка».
День и ночь я думала об этом мальчике… Как так могло случиться, что его принесли к нашим дверям именно в тот день, когда у меня случился выкидыш? Почему именно в пасхальную ночь, когда звонили колокола и славили Бога нашего? Эти люди, которые принесли его нам, они ничего не могли знать о том, что случилось со мной сегодня утром.
Где сейчас этот ребенок, что будет с ним? А со мной? Может, сам Господь, видя мои страдания, решил послать мне его в утешение? А я вышвырнула его на улицу, отреклась, не приняла этот дар…
Я не знала, что мне делать. Душа моя металась. Мне казалось, что если я возьму его на руки, то отрекусь от своих детей, предам их и всю нашу жизнь. Вот так легко, просто увидев чужого младенца… С другой стороны, я столько могла бы дать этому брошенному ребенку, которого принесли именно к моим дверям; и на записке были наши с мужем имена…
Я ходила к священнику в церковь. Рассказала свою историю и спросила, как же мне нужно поступить? Он сказал, что я правильно поступила, отдав его. «Пусть лучше его возьмут люди, которые смогут поделиться с ним своей любовью и теплом. Твое сердце изранено, в нем нет места для других детей, покуда ты оплакиваешь своих…»
Мне очень понравились его слова, и я сразу как-то успокоилась. А ночью ложусь спать и… опять слышу плач этого ребенка. Думаю: где он, Боже, сыт ли, согрет? И всю ночь так проворочалась — в мыслях о нем.
Утром встаю и понимаю, что он УЖЕ в моем сердце, что он своими маленькими пальчиками крепко вцепился в него и не отпускает. Мое сердце изрезано ножом, но, даже истекая кровью, оно способно любить; любить чужого брошенного ребенка.
Если бы я не прошла через все эти страдания, оплакивая своих деток, разве способна была бы на сострадание к чужому? Никогда. Только пережив такую боль, пройдя через все круги ада, я стала той, что сейчас.
Я прямо с утра оделась и, мужу ни слова не сказав, поехала в больницу. Захожу к главврачу и говорю, что приехала забрать своего ребенка. Тот руками разводит: простите, говорит, но уже прошло 12 дней, вы даже не интересовались его судьбой… Уже поздно… Другая семья уже начала процедуру оформления усыновления…
— Нет, — говорю, — это невозможно! Это мой ребенок, его принесли в мой дом, вы не можете его так просто у меня забрать!
Я поехала к той женщине, которая забирала этого мальчика у меня. Рассказала ей про Беслан, про школу, про своих убитых детей, про то, как этого малыша принесли мне под дверь в пасхальную ночь…
— Но вы же сами отказались от него!
— Мне тяжело далось это решение, я потеряла своих детей… Умоляю вас, не отбирайте его у меня!
И эта женщина, обычная бездетная женщина, которая просто хотела усыновить ребенка и ходила долгое время смотреть отказников, выбрала именно моего мальчика из-за хорошенького личика, — так жестоко она мне ответила: «Это ваше горе, могу вам лишь посочувствовать, но ребенка просто так я не отдам».
После похорон я вообще практически не выходила из дома, долгие месяцы не могла никого видеть, а что тут со мной случилось! Десять дней с утра до вечера — областная прокуратура, суд, Минздрав, все пороги обила, все инстанции обошла… Отказать мне чиновники все-таки не посмели. Даже позволили все то время, пока готовятся документы на усыновление, пожить вместе с ним в одной палате.
