Юлия Юзик - Бесланский словарь
В конце октября ему сделали еще одну операцию — уже на глазах. Операция, наркоз, повязки на глазах… Через все мы прошли… Все пережили.
Помню, как он в первый раз резко сел, и тут же его вырвало. Судно ему купила, самое лучшее, дорогое: мягкое такое, импортное. Вставать ему пока запретили, в туалет — только в судно. Называл его: «моя лодка»…
Деньги мои уже закончились, родственники что-то пришлют, а раз — и нет уже ничего. Цены в Москве безумные, а купить надо все самое хорошее. Курочку, чтобы бульон сварить. Яблочки. Помидорчики. В школе трое суток голодал, а потом еще полтора месяца в коме… Я все самое лучшее старалась ему купить.
Помню, завотделением меня вызывает.
— Про вас в газете сегодня написали, что вы из Беслана и сына поднимаете… Люди хотят помочь, не отказывайтесь от помощи.
Выхожу в коридор: стоит огромный бритоголовый парень, в таком дорогущем костюме. Я к нему подхожу, он берет меня за руку: «Простите, всех нас простите, но хоть это… вам ведь тяжело сейчас… больницы, деньги… я все это знаю». И сует мне в руки пухлый конверт. Попрощался быстро, словно убежал: расплакался, неловко ему стало. Захожу в палату, открываю конверт: пять тысяч долларов! Я чуть в обморок не упала. Сроду никогда таких денег в руках не держала. Кинулась обратно, а его уже и след простыл.
Вот так и было. Приходили незнакомые люди и приносили, кто что мог. Я никогда не могла подумать, что люди такие добрые! Однажды старушка пришла: принесла кулечек груш. Плачет, просит прощения… А в чем они виноваты? За что просили прощения? До сих пор не могу понять.
Мы выстояли тогда только благодаря вот этим чужим людям. Я даже имен их не знаю, так стыдно! Но только благодаря им ом кушал яблочки, помидорчики, огурчики. У него было самое лучшее судно во всем отделении! Мягкое, пластичное, — все, как у людей, мы ни в чем не нуждались.
Муж дома с сыном впроголодь жили, потому что все деньги нам посылали в Москву. А что эти две тысячи в Москве? Копейки… Без этих чужих людей мы бы голодали здесь, — правду вам говорю.
Он поправился, стал сил набираться. А в последних числах октября встал на ноги и сделал свои первые шаги! Заново пошел! Все заново, с белого листа. Ножки слабые были, подкашивались. Я его держу за руку: раз — шажок. Устал, отдыхает. Опять сначала: раз — шажок, два — отдыхает.
Я была так счастлива! Видеть его первые шаги, слышать в первый раз слово «мама»! Я так не радовалась, когда он в год пошел и говорить стал. Тогда это было естественно, все дети говорили первые слова и делали первые шаги. А то, что он заново пошел, — это было чудом!
Чудо бывает таким простым… Ходила с ним по палате, под руки держала: шаг, второй, третий… Слова по слогам повторяли: ма-ма, па-па… Счастье, оно в этих словах, в этих шагах…
Зимой я вдруг стала терять память. Целые куски воспоминаний стали куда-то пропадать. Сижу, пытаюсь вспомнить вчерашний день и не могу. Не могу! Врач сказал, что это от перенапряжения.
Мы провели в Москве четыре месяца. Долгие месяцы. И отчаяние, и страх, все осталось позади. Он ходит. Говорит. Видит. О чем я могу еще мечтать? И самое страшное в жизни уже увидела: белая простыня, и его пальчики, торчащие из-под нее… Катетер до сих пор перед глазами стоит. И капельницы снятся: кап-кап… кап-кап… Вдруг он никогда не откроет глаза? И я просыпаюсь в холодном поту».
Песня
«Боевик, который держал ногу на педали (замыкающей всю цепочку бомб в спортзале — Авт.), с первого дня проникся ко мне какой-то симпатией. Он сказал, что я очень похожа на его жену. Так получилось, что мы стали общаться, немного разговаривать друг с другом. И вот второго вечером, вернувшись в зал после небольшой отлучки, он стал каким-то мрачным, потемневшим. Я сидела рядом, вдруг слышу: он что-то тихо-тихо и печально поет. Я прислушиваюсь, а слов разобрать не могу.
— О чем ты поешь?
А он опять еле слышно тянет эту заунывную мелодию. Мне показалось, что это какая-то арабская песня, такая тоскливая, такая печальная!
— Что это за песня? — опять спрашиваю я.
Он поворачивается ко мне, и я вижу, что у него в глазах блестят слезы. Он плакал, а не пел.
— Что случилось?
— Все, конец. Мне дали полтора дня и сказали, чтобы я делал все, что хочу. Нам осталось полтора дня.
Опустил голову и вновь затянул эту песню, словно молитву.
— России не нужны заложники, переговоров не будет. Завтра конец».
Роза, заложница
Праздник
«Я вспоминаю их последний день рождения… Август… Я работала, у меня напряженный график был, уставала очень… Говорю им: «Ребята, давайте в этом году без гостей, без праздничного стола?» Договорились, что подарками одними обойдемся. Вечером прихожу домой: они стоят у двери, жалобно смотрят. «Бабу, ну, пожалуйста, устрой нам праздник!»
— Ну мы же договорились, Сосик, Аслан? Вы же уже взрослые, ну давайте в следующем году уже отметим!
— Нет, бабу, давай в этом! Последний раз, а? Ну сделай нам праздник, пожалуйста! Чтобы пирог со свечами был!
Глазищи такие умоляющие. Ну, как тут отказать…
Поставила я сумку, взяла деньги, и пошли мы в магазин. Купили торт, газировку, свечки, я дома уже салатики на скорую руку приготовила, фрукты порезала…
Сели, — они такие счастливые, глаза горят! Я смотрю на них и удивляюсь: такие взрослые мальчишки, уже и борьбой занимаются, и на девчонок поглядывают, — а ведь сущие дети… Чего тогда им так эти свечи сдались, и пирог, и праздник этот… Какие они счастливые были…
Словно чувствовали, что это — их последний день рождения, их последние свечки на именинном пироге…»
Светлана, бабушка
Подкидыш
«Наша жизнь разбита, растоптана… Я часто думаю, что Бог поставил нас на колени, чтобы испытать нас, проверить, сможем ли мы подняться… «Мы» — это не то слово… «Нас» уже нет… «Мы» — сгорело, превратилось в пепел…
Часто думаю о прошлом — когда мы еще были вместе, когда в нашем доме еще светило солнце и я по утрам будила своих детей… Время… (с тоской)… оно бежит, как песок сквозь пальцы, и невозможно зажать его в своей руке навсегда…
Нас было четверо: мы с мужем, и Карина с Хейтагом, наши солнышки, наши любимые детки… Они были погодками: ей 14, ему 13. Она вся в меня: взрывной характер, энергичная, черноглазая… Он — папа: чуткий, выдержанный, с большими печальными серыми глазами…
Когда их не стало, мы с мужем пережили самый серьезный кризис в наших отношениях. Беслан стал проверкой наших чувств, нашей семьи: потеряв детей, мы остались один на один в этом горе, безмолвии… Мы потеряли смысл нашей жизни; впервые за столько лет оказались в пустоте, где не слышен смех наших детей…
Я не знаю, выдержим ли мы это испытание, сумеем ли сохранить пусть жалкие, но остатки нашей погибшей семьи…
Для моего мужа дети были всем в этой жизни, понимаете? Он боготворил своих детей. Когда ему только исполнилось 1,5 годика, он потерял отца и мать; дядя его воспитывал. К нему неплохо относились в той семье, но он часто говорил мне спустя годы: «Семья — самое главное, что есть у человека в жизни. Я был лишен многого, но у моих детей будет все! Я все для них сделаю!»
Мы строили большие планы… Откладывали деньги, чтобы их за границей учить. Теперь я понимаю, что нужно жить одним днем, быть счастливым именно сегодня… Завтра может не наступить никогда…
…Тот день… Первого сентября… Я сама повела их в школу… Уже почти на подходе, переходя железную дорогу, Каринка вдруг поворачивается ко мне и так жалобно тянет:
— Мамочка, я так не хочу идти туда! Давай развернемся и вернемся домой, а? Еще целый год впереди, еще находимся туда!
Я так опешила.
— Как это не хочу?! Сегодня 1 сентября, первый учебный день, что за вольности такие, что значит «не хочу»? Есть слово «надо».
Она так смиренно вздохнула, и мы пошли…
Что я о себе думала тогда? Блюститель нравов, кладезь мудрости и опыта, — а на самом деле? Дети гораздо чище, они тоньше устроены, они еще могут считывать само ощущение опасности, которое только витает в воздухе… Их душа еще не покрыта таким слоем предрассудков, стереотипов, каким покрыты наши души… Но тогда почему мы не слышим своих детей? Почему я не послушала своего ребенка?
«Ребенок не хочет идти в школу, значит, он ленив. Надо заставить его сделать это силой», — в той ситуации так мыслил бы почти каждый родитель, правда?
Вот мы и пошли дальше. И все трое зашли в зал. Трое… (Задумчиво.)
Когда случился первый взрыв, меня очень сильно кон-тузило. Я ничего не помнила. Даже про то, что со мной были дети. Я вместе с боевиками под дулом автомата перешла в столовую, где продолжался бой. Террористы думали, что в нас не будут стрелять, — мол, заложники, живой щит… Куда там! Наши палили, как ненормальные. Много людей полегло в той столовой… Там ко мне начала память возвращаться: я вспомнила, кто я и с кем пришла!.. Какая истерика началась у меня! Я кричу: «У меня дети в спортзале остались!» — и бегом туда. Боевик дуло автомата на меня навел: «Не сметь в зал! Расстреляю!»
