Дмитрий Губин - Записки брюзги, или Какими мы (не) будем
Попробуйте возразить.
Занятие такими вещами, как изучение орнаменталистики у этрусков, может себе позволить либо уж совершенно двинутый на предмете, либо очень богатый человек. В западном обществе всегда были богатые наследники, которым равно претили и стяжательство, и праздность: именно они двигали историю, археологию, философию, – гуманитарные и отчасти естественные дисциплины. То есть то, в чем прямой общественной потребности нет, но с чем общество расставаться тоже не хочет, предоставляя возможность изучать споры Фейербаха с Гегелем за свой счет. Да и в Советском Союзе в обеспеченных семьях всегда рождались красивые девочки с романтическими душами, которым путь был, понятно, на филфак, а оттуда – в завидные невесты.
Умение остроумно ввернуть цитату, потрясти собеседника историей вопроса, получать удовольствие от музыки и искусства, вообще, получать удовольствие от жизни по причине знания ее потайных, скрытых от невеж структур, от Кумранских рукописей, читаемых в оригинале, – все это следствия перечисленных выше видов образования.
И поголовная гуманитаризация российского образования, от кулинарного ПТУ до нефтехимических институтов, дает нашим выпускникам куда больше возможностей жить и тратить со вкусом, чем их сверстникам, нацеленным исключительно на работу.
Проблема лишь в том, что прежде чем начать тратить, надо иметь, что тратить. Ртов – больше, чем серебряных ложечек.
3. ОБРАЗОВАНИЕ СОЦИАЛЬНОГО СЛОЯВ мире есть две школьных модели. Первая – «прусская» (дисциплина, зубрежка, строгость во всем), после которой высшая школа кажется отдыхом. Вторая – «американская», когда ребенок не перегружается знаниями (ведь он имеет право на счастливое детство? Kids have to be happy…), а настоящая пахота начинается в университете.
Я в американской модели долго не понимал, как это так – дети не перегружаются знаниями, скверно (по сравнению с российскими сверстниками) пишут, читают и считают? Пока мне не объяснили: дети во время школы учатся общаться, выстраивать социальные отношения. Ребенок, научившийся выстраивать коммуникации с миром, обретает базис, на котором можно выстроить что угодно.
Российская школа, «прусская» по своему устройству, зажимающая любое проявление жизни тисками дисциплины, оставляет подростков недосоциализированными. В высшей школе наступает гиперкомпенсация. Невероятно низкий процент выпускников, работающих по специальности – тому косвенное свидетельство. Среди моих однокурсников есть депутат Госдумы, владелец стрип-клуба, инструктор того же дайвинга и чуть не посланник Папы Римского. Если факультет не дает образования, мощно заточенного под специальность (а журфак в мою пору отношения к журналистике точно не имел), остается определяться в координатах большого мира.
Нередко за образование можно признать лишь образование поколенческих связей, которые крепче даже родственных, и в этом смысле высшее образование у Романа Абрамовича есть. Он по молодости тусовал в Московском институте нефтехимической и газовой промышленности, где приобрел куда большее, чем диплом: Евгений Швидлер, Валерий Ойф, Андрей Блох – все будущие руководители «Сибнефти» были однокурсниками.
4. ОБРАЗОВАНИЕ ВРЕДАЯ порой думаю, что министр народного образования граф Уваров, противник учебы кухаркиных детей, автор «православия, самодержавия, народности», был прозорлив в своей борьбе против знаний.
Всеобщая грамотность, по которой вздыхали спасители человечества, способна была разрушить слаборазвитую страну, подобно тому как Лиз Дулиттл разрушили бы уроки профессора Хиггинса, продолжи она торговать цветами.
Сравните образование с чем угодно – с автомобилем, с недвижимостью, со всем тем, что требует ухода и ответственности – и вы увидите, как в руках того, кто не способен им распорядиться, оно разрушается, параллельно уничтожая обладателя.
Советский Союз был переобразованной страной, там все – от швеи до партбосса – были перегружены избыточным знанием: миф о самой читающей, самой образованной стране мира не был мифом.
У меня есть синопсис фильма о том, как влюбленный в Достоевского американский профессор покупает квартиру в перестроечном Петербурге: бригада братьев Карамазовых спорит с ним о красоте и Содоме; регистратор Девушкин рыдает-с над жизнью маленького человека, – но в итоге ремонт завален, стены рушатся, свидетельства на собственность нет, все вкривь и вкось, и даже Соня Мармеладова оказывает некачественные услуги.
Избыточное образование, то есть знание без применения, губительно: факт вымирания советской интеллигенции это доказал.
Латынь и греческий есть забава обеспеченного класса: водителя такси они сожгут огнем неудовлетворенных амбиций. Гордится прочитанными книгами лишь советский человек: антисоветский человек гордится результатами труда.
Ребята, хорош забивать Достоевским голову.
Забейте на него.
5. ОБРАЗОВАНИЕ СЧАСТЛИВОЙ ЮНОСТИВ полной контрадикции с предыдущей находится другая теория.
Министр одной европейской страны рассказывала о высокой безработице среди итальянских выпускников: что-то около двадцати процентов. И я спросил, не проще ли на двадцать процентов сократить учебные места. На что услышал, что одна из задач итальянского образования – занятость молодежи. Там полагают, что последствия безработицы для выпускника вуза не столь трагичны, как для выпускника школы; что холостой оборот образовательной машины гасит преступность, социальную напряженность и т. д.
Объяснение, прелестное в социальном цинизме.
Но, положа руку на сердце: должно у детей, замордованных в школе, быть право на счастливую юность? Может общество это пятилетнее гарцевание оплатить (потом все равно возьмет свое налогами)? У американских школьников есть счастливое детство с ненавязчивой школой, у британских школьников, измученных сдачей экзаменов на A-level (аналог нашего ЕГЭ), есть возможность перед учебой в универе взять gap year, годовой отпуск, и поехать в Мозамбик учить английскому местных детишек. А нашим как быть? Сначала учиться, учиться, учиться; потом работать, работать, работать, а потом быстренько помереть, не перегружая Пенсионный фонд?
Дети, тусуйтесь, колбасьтесь и растопыривайтесь, вы – имеете право. Все прочие – отженитесь от них со своими экзаменами и зачетами.
6. ОБРАЗОВАНИЕ НЕПРЕРЫВНОСТИКаждый раз, когда нужно заполнять графу «образование», меня тянет написать правду: «Московские пивные “Яма” и “Сосиска”» (споры до хрипоты о Ницше, Гумилев в самиздате). Или: «Давид Самойлов, Москва и Пярну» (он действительно учил многому, топая порой ногами и размахивая палкой: «Историческая истина конкретна! Век величайшего возвышения Монголии был веком величайшего унижения для России! В истории нет “хорошо” или “плохо”, но есть – “Кому хорошо?” “Кому плохо?”». Или: «Валерий Аграновский, Москва», потому что именно Аграновский, а не журфак учил меня технологии работы с текстом…
Нет, серьезно: почему мы признаем образованием лишь пять лет высшей школы? Вы не находите ханжеским общество, в котором, с одной стороны, уважаем Горький с его жизненными университетами, а с другой – человек без диплома человеком как бы не считается?
В моей компании есть парень, единственный из нас университета не кончавший. В 1990-х, когда в страну потекли компьютеры, он отучился на курсах «Майкрософта», прошел все тесты, подтянул английский, и сегодня работает IT-директором в международном банке, развлекая друзей рассказами типа: «А на третий день нам и в Австралии стало скучно, и решили мы сгонять на уик-энд в Шри-Ланку…»
Я свой диплом вообще доставал два раза в жизни. Первый – в районной газете «Заветы Ильича», второй – в Лондоне на Би-Би-Си и, честно говоря, не понимаю, зачем он нужен вообще.
Если критически важен уровень знаний и навыков – введите непрерывное, раз в год или в пять лет, тестирование. Не подтянулся боевой полковник пятнадцать раз на перекладине – в отставку, ошибся терапевт с выбором лекарства – на переучивание; Акела промахнулся – на покой.
Образование – непрерывно, непрерывен и контроль, – почему должно быть по-другому?
7. ОБРАЗОВАНИЕ ЗАКОСА ОТ АРМИИКажется, это единственная теория, которую Министерство образования не решается обсуждать публично – но это одна из самых популярных теорий, реализуемых на практике.
Наличие военной кафедры в институте перекашивает структуру, спрос и предложение среди мальчиков, как перекосила бы ботик Петра, будь на него поставлена, чугунная мортира.
Можно сколько угодно говорить о реформах армии или угрозах обороноспособности страны, но любой восемнадцатилетний мальчик знает, что армия от тюрьмы отличается лишь сроком да отсутствием вины. Лучше уж пять лет провести на свободе, с полноценной личной жизнью, с достаточным запасом времени для обдумывания профессии, пусть даже в нелюбимом институте – чем ходить строем, трястись год при виде старослужащих и зарабатывать язву.
