Дмитрий Губин - Записки брюзги, или Какими мы (не) будем
Обзор книги Дмитрий Губин - Записки брюзги, или Какими мы (не) будем
Дмитрий Губин
Записки брюзги, или Какими мы (не) будем. Статьи, эссе
© ООО «Издательство К. Тублина», 2011
© А. Веселов, оформление, 2011
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ( www.litres.ru)
Необходимое предисловие
Я пишу это предисловие в самолете над Атлантикой. Мою поездку оплачивает компания Bentley, которая в модели Continental Flying Spur заменила аудиосистему и хочет, чтобы я написал про это в журнал для миллионеров Robb Report. В стоимость Bentley уже включены мои расходы. А стоимость автомобиля уже включена в цену йогуртов с живыми бактериями или телешоу с полуживыми политиками, – или что там еще втюхивает обывателю бизнесмен, покупающий Bentley.
Я был одним из винтиков этого торгового оборота. Ведь все, кто имеют сегодня отношение к media, обычно занимаются пропагандой потребления – и неважно, какого продукта: политического, эстетического или технического.
Журналы и телеканалы интересуются отношениями не между людьми, а между людьми и продуктами (а лучше – сразу между продуктами и продуктами).
Уж я-то знаю.
Когда-то я был политобозревателем ВГТРК, а потом уехал в Лондон работать на Би-Би-Си, потому что на ВГТРК стали требовать продвижения продукта «вертикаль власти». Вернувшись, я возглавлял FHM, мужской жеребячий глянец: то есть с продукта типа «Единая Россия» переключился на продукт типа «Маша Малиновская». Получается, я почти всю жизнь продвигал чей-то продукт.
Единственное, что может извинить мою работу в продуктовой индустрии – интервьюирования девиц с большими грудями, сенаторов с большими карманами, обкатку автомобилей с большими моторами – это то, что я параллельно писал и про отношения между людьми. И про то, как отношения между людьми подменяются отношениями между потребителями – тоже. То есть я все же старался продвигать не продукты, а идеи.
Я писал такие статьи по преимуществу для «Огонька», но также и для GQ, где был колумнистом: этот образцовый глянец, что называется, «позволял себе» – то есть позволял писать не только о потреблении.
Мне кажется, это единственный способ остаться в живых – работая за деньги, продолжать делать что-то бесплатно. Гонорары, полученные за собранные в этой книге тексты, а уж тем более за саму книгу, вряд ли превысят расходы Bentley на одну мою поездку в США.
Читать тексты можно в любом порядке, даже по диагонали, выхватывая глазом отдельные слова – скажем, «Путин» (на с. 137), «пидор» (с. 32) или «Пелевин» (с. 220): каждому свое. Я лишь сгруппировал тексты по месту публикации. Когда-то это оказывало влияние на число сверкающих словесных камушков внутри. Порой камушки не по моей вине выпадали из оправы; здесь я потери восстановил.
Спасибо, что взяли в руки эту книгу.
Часть 1
Практически чистый гламур: колонки в GQ
Козы на склоне. К 300-летию Петербурга
И, умоляю, только не в Питер в мае 2003-го.
После краха империи чудо как хороши развалины «Колизея», не портят их ни просящие милостыню лаццарони, ни пейзане, пасущие коз. Но смотреть на ряженых под императоров аборигенов, орущих с завыванием: «Быть граду сему!», мучить глаз завитушками на растяжках: «300 лет! Красуйся, град Петров!» – увольте. Завитушки – здесь это, типа, культура.
Редкий путешественник избежит волчьей питерской ямы, образованной формой города и содержимым.
Спектакль отыгран, декорация осталась, в театре засели на постой пожарные, сантехники и престарелые (интеллигентные) дамы из литчасти. Они всерьез считают себя наследниками традиций. В мае у них праздник и повод сотворить месткомовское торжество. Стенгазета с цветочками, стишки, Боярский, Розенбаум и шампанское, – полутеплое, полусладкое, полугадкое.
Самый большой миф, не столько созданный Петербургом, сколько жадно впитанный страной – вовсе не миф белых ночей. Это сказка о том, что есть оазис, населенный тонкими, одухотворенными, благородными людьми.
Как и любой миф, он порожден душевным авитаминозом, недовольством физиономией в зеркале и взысканием идеала.
Граждане России так и не выработали иммунитета к бацилле идейки, что есть кто-то, кто по классовой сути, по факту происхождения или месту проживания – но лучше тебя.
В действительности же средний петербуржец – средней вредности жлоб. Я отдам их десяток за парочку голодных до жизни москвичей или стеснительных, как подростки в гостях, костромичей или вологжан.
Когда я бегаю здесь по набережным (чу! Летний сад, «Аврора» и Ши-Цзы), то режу подошвы кроссовок, а моя собака – лапы. Петербург – единственный город страны, где принято, допив пиво из горла, бить оземь бутылки. В провинции не бьют, поскольку бутылка стоит денег, а в Москве – просто потому, что не бьют.
На Невском, сойдя с поезда, полчаса тяну руку: хоть бы один гад подбросил до Петропавловки. В Москве в таких случаях материализуются разом машины три, и поездка в пять километров обходится от полтинника до сотни. Здесь же – злобный взгляд и требование отдать двести. Всю дорогу водила, врубив «Шансон» (здесь на FM целых два «Шансона»), будет хаять зажравшихся москвичей.
И ты поедешь, ты помчишься по той слегка твердой поверхности суши, которую здесь называют дорогами.
Да: бойтесь быть в Петербурге за рулем. Мало того, что нет разметки, мало того, что яма на яме, мало того, что гаишники пузырятся в левиафанском количестве в надежде на отстегнутое бабло (о! мой рекорд – три проверки за час!), так еще никто не уступает дорогу. Здесь все дорожные права у жлобья на джипах, признающиеся безоговорочно жлобьем на «Жигулях».
(…я не злобствую. Это заметки натуралиста. Честный Дидель описал повадки птичьи…)
Ну хорошо, от воли аборигена не зависит качество дорог. Не он виноват, что в тридцать градусов мороза здесь вспарывают асфальт, отогревают землю в специальных шатрах и укладывают посреди января тротуарную плитку. Не он виноват, что местный губер называет этот труд идиотов прорывом в благоустройстве. Но за этого губера, глядя в незатейливое лицо которого, прозреваешь взаимосвязь двух главных российских бед, голосовал – кто? В первом же туре, с подавляющим перевесом?!
Что там политика, что – выборы! На твое «здрасссь…» в подъезде реагируют, как на лязг затвора. Подъезды у них затем, чтобы в них ссать. Меня они, впрочем, возненавидят не за «ссать», а за то, что написал «подъезд» вместо «парадная». Здесь культурой почитают тайное знание.
Я их не ненавижу. Я просто к ним брезглив. Брезглив к жлобью и к интеллигентам, которые почти всегда есть продолжение совка и, следовательно, жлобья.
Здесь по-прежнему советская власть, куда более советская, чем в какой-нибудь Костомукше, куда еще не дошли IKEA и «Перекресток».
Советская власть – это торжество идеологии над комфортом и разумностью устройства жизни. Это одновременно оправдание неудобства и дискомфорта тем, что есть чуждое, навязанное, бесчеловечное начальство, государство, на которое ты не можешь влиять и от которого не можешь сбежать.
Здесь турникеты в метро по типу заводских проходных – так, что бьешься о них мошонкой. Здесь нет указателей на дорогах. Здесь по утрам ездят особые загрязнительные машины, взбивающие щетками пыль, что тучей оседает весь день. Здесь до кромешной тьмы не включают фонари. Здесь нет профессий «сантехник» и «дворник». Здесь женщины плохо ухожены. Здесь мужчины отстойно одеты. Здесь парень в турецкой коже… лет примерно тридцати… обнимает девку в юбке типа «господи, прости», – как писал поэт Быков, хотя и по иному поводу. Другой рукой этот парень опрокидывает в рот бутылку «Арсенального», а, допив, отшвыривает со словами «пиздец, бля». Это и есть настоящий петербуржец.
Собственно, Петербург рубежа веков – урок, напоминание, что жлобью нельзя оставлять ни малейшей возможности для оправдания. Что маленького человечка жалеть нечего, а жалеющих его – тем более. Что слово «традиция» воняет так же, как коммунальный подъезд. Что интеллигентом вне советской власти быть стыдно. Что советская власть должна быть выдавлена из себя по капле. Что монополии на историю не существует.
Блистательный Петербург – всехний, всеобщий.
Когда они отгундосят и отопьют свое 300-летие, мы, конквистадоры в панцирях железных, приедем туда, приобретем себе квартиры и будем гулять и нюхать розы в парках днем, а ночью колбаситься в клубах на набережной Лейтенанта Шмидта, у спящих там кораблей.
Нам нужно взять этот красивый город в свое полное распоряжение. Закрыть его на пол годика на дезинфекцию и, не обращая внимания на вопли прогрессивной общественности, технологично, с чувством, с расстановкой, начать жить, поглядывая сквозь эркер на освещаемый закатным солнцем «Колизей».
