Газета Завтра - Газета Завтра 251 (90 1998)
Анализируя текст “Третьего сына”, член художественного совета Комитета по делам искусств при Совнаркоме СССР А. Гурвич писал (1937): “Для Платонова в этом рассказе поведение третьего сына - нравственная отдушина. Трагедия не в том, что умерла мать, а в том, что жизнь продолжается… Почему жизнь не останавливается перед лицом умершей матери, почему она продолжает шествовать своей ненавистно закономерной поступью? Почему мир не приходит в отчаяние, когда умирает человек?.. Третий сын впадает в беспамятство. Обессиленный, он падает на пол, теряя сознание. Таковы позы и образ платоновского гуманизма. И в нем видит писатель духовное родство с новыми людьми своей страны и эпохи! Ведь третий сын - “коммунист”. И ведь никого из его братьев открыто тенденциозный писатель Платонов не удостоил этого звания. Зачем понадобилось Платонову объявить третьего сына коммунистом в рассказе, в котором общественная деятельность и политические убеждения совершенно не освещены? Третьего сына от его братьев отличает только его поведение, вызванное смертью матери. Значит, именно те отличительные особенности третьего сына, которые проявились в данном эпизоде, дали основание автору считать его коммунистом. В противном случае, принадлежность третьего сына к коммунистической партии теряет в рассказе всякое идейное и художественное значение, всякий реальный смысл. Таким образом ясно, что в лице третьего сына Платонов по-своему решает этическую проблему коммунизма”. Фамилия Федоров - не названа.
ПЕРВОГО ФЕВРАЛЯ 1932 Г. на творческом вечере во Всероссийском Союзе советских писателей Платонов, отвечая на вопрос об учителях, говорит, что в его вещах “некоторых и ненапечатанных - есть одна попытка - может быть, она слабо осуществлена, и ее поэтому не почувствовала критика… эта попытка другим способом будет продолжена мною и впредь, она и составляет главную идею в литературном искусстве - установление самого коммунизма… А таких попыток вы не можете найти в традиционных источниках”. Федоров настаивал: православие есть долг воскрешения; у Платонова место православия занимает коммунизм, он не видит в этом противоречия, слова значат мало, ведь не может быть двух религий, две религии - это бессмыслица.
Записная книжка (1941- 1944 гг.) А.П.Платонова, участника Великой Отечественной войны: “Умершие будут воскрешены, как прекрасные, но безмолвные растения-цветы. А нужно, чтобы они воскресли в точности, - конкретно, как были”.
Время Платонова было не самым подходящим для пропаганды столь странных идей. Оказалось, что этого и не требуется, миром правит не разум, а чувство, слова и мысли не имеют доказательной силы. Толстой говорил, что “искусство есть орган жизни человека, переводящий разумное сознание людей в чувство”. Ему вторит Платонов: сознание, не закрепленное в чувстве, - непрочное состояние (записная книжка 1931- 1933 гг.).
Его не смущала невероятность проекта Федорова: оценка возможностей совокупной деятельности всех людей, направленных к одной цели, очевидно, неподвластна отдельному разуму. Платонов знал, что и через двести лет после открытия Коперника в университетах все еще преподавали птолемееву систему, теперь же ждать нельзя, процесс разрушения может оказаться неустойчивым, все приметы были налицо. Хорошо, что никому ничего не нужно доказывать, ждать двести лет, - чувство, которое владело Федоровым, жило и в нем, и нужно передать его другим. Он поклялся, что будет делать это дело, как бы велико, темно и безнадежно оно ни было. Собственно, главное уже случилось: он родился.
Платонов погиб от смерти 5 января 1951 г., успев сказать все самое важное, оставив нам образ, созданный из чистого очарования - без новаторства, без теории, без чудес.
Любопытны воспоминания студентов, учившихся после войны в Литературном институте. Бывший студент, а ныне лауреат Государственной премии СССР вспоминает, как он с приятелем шел по двору Литературного института и приятель говорит: “Смотри, Платонов!”. Он точно помнит, что торопился, прошел мимо, не взглянув на Платонова. Сейчас ему приятно думать, что Платонов-то почти наверняка видел его и, может быть, даже благословил. Вспоминает, как им говорили преподаватели (наверное, шутили): тайной литературы владеет единственный из смертных - это дворник нашего Литературного института. Сохранилось также заявление Цветаевой с просьбой о предоставлении ей места посудомойки в писательской столовой. Впрочем, одно время литераторы забеспокоились, собираясь то открыть Общество Андрея Платонова, то музей, и даже замахивались на памятник. Не понимая, что памятник Платонову - невозможен. Он не принял бы и воскрешения. “Не для себя. И не для других. А со всеми и для всех”.
“ЛУБЯНСКИЕ СТРАНИЦЫ” ЖИЗНИ БУЛГАКОВА
Есть архивные документы, не требующие комментариев. Уже в самом их тоне и стилистике любой непредвзятый читатель найдет то, что и должны фиксировать и сохранять для потомков эти бумаги, порой заключающие в себе взрывную силу фугаса. Вкус, цвет и запах отшумевшего времени, быт, нравы, социально-психологический климат общества и расстановку общественных сил. К числу таких документов относятся и предлагаемые сегодня вниманию читателей, прежде неведомые им, “лубянские страницы” жизни Михаила Афанасьевича Булгакова. Об этом уникальном явлении русской культуры написаны тома. На судьбе этого писателя выстроено множество литературоведческих теорий и историко-политико-философских концепций. Сегодняшняя публикация, пожалуй, поколеблет некоторые из них. С одной стороны, это, конечно, печально. С другой - мы все (опять при полном и единодушном одобрении) разве не договорились очистить, наконец, нашу историю от разного рода конъюнктурных наслоений.
Несколько слов об архивах, с которых начался разговор, и о людях, чьими стараниями появились на свет и сохранились до наших дней публикуемые ниже документы. Архивам в нашей особо ментальной стране фатально не везет. Вспомним, по какому остаточному принципу начиная с 1917 года обеспечивалось и продолжает обеспечиваться их существование, и какие деньги платит государство архивистам за их труд.
Ни в одной государственной кладовой наши вожди, вплоть до недавнего времени, не вели себя так бесцеремонно, как делали это в архивах. И чем закрытее был архив, это хранилище вещественных доказательств для исторического суда, тем чудовищнее было руководящее самоуправство.
Архивы Лубянки, вокруг которых кипит столько страстей, в этом смысле не составили исключения. Потому иной раз с таким опозданием и подчас в неполных “комплектах” выходят из здешних хранилищ на свет документы, которые для дела восстановления исторической правды необходимы как воздух. Публикуемые ныне оперативные сводки и сообщения собирали, как теперь принято говорить, профессионалы спецслужбы. Среди них, как и везде, были разные люди. Были такие, кто испытывал наслаждение, становясь хозяином чей-то судьбы. Были и такие, как упоминаемые в некоторых документах Шиваров и Илюшенко, - за потерю политической бдительности и либерализма к классовых врагам (терминология тех времен) они в свой час получили те же мучения, от которых в пределах своих возможностей пытались спасать других.
Стилистика и орфография документов оставлены в неприкосновении. Исправлены лишь явные опечатки.
Сводка 5-го Отд. СООГПУ от 24 мая 1930 года
N 61
Письмо М.А.Булгакова
В литературных и интеллигентских кругах очень много разговоров по поводу письма Булгакова. Как говорят, дело обстояло следующим образом. Когда положение БУЛГАКОВА стало нестерпимым (почему стало нестерпимым, об этом будет сказано ниже), БУЛГАКОВ в порыве отчаяния написал три письма одинакового содержания, адресованные на имя И.В.СТАЛИНА, Ф.КОНА (Главискусство) и в ОГПУ.
В этих письмах, со свойственной ему едкостью и ядовитостью, БУЛГАКОВ писал, что он уже работает в совпрессе ряд лет, что он имеет несколько пьес и около 400 газетных рецензий, из которых 398 ругательных, граничащих с травлей и с призывом чуть ли не физического его уничтожения. Эта травля сделала из него какого-то зачумленного, от которого стали бегать не только театры, но и редакторы и даже представители тех учреждений, где он хотел устроиться на службу. Создалось совершенно нетерпимое положение не только в моральном, но часто и в материальном отношении, граничащем с нищетой. БУЛГАКОВ просил или отпустить его с семьей за границу, или дать ему возможность работать.
Феликс КОН, получив это письмо, написал резолюцию: “Ввиду недопустимого тона оставить письмо без рассмотрения”.
Проходит несколько дней, и в квартире Булгакова раздается телефонный звонок:
- Вы тов. Булгаков?
- Да.
- С вами будет разговаривать тов. Сталин.
Булгаков был в полной уверенности, что это мистификация, но стал ждать. Через 2-3 минуты он услышал в телефоне голос:
