Женщина и война. Любовь, секс и насилие - Гругман Рафаэль Абрамович

Воспоминания бравого майора Красновского

Это не укладывалось в голове. Сколько благородства было в советском кино и литературе, изображавших глянцевых воинов-освободителей с открытым лицом и щедрой доброй улыбкой!

«Мы не убийцы», — демонстрируя военную кинохронику, заливались за кадром советские пропагандисты. — «Мирное население нас встречало с цветами, а мы недоедали и кормили берлинцев из солдатских полевых кухонь».

Как в 1945-м ставилась режиссура военной кинохроники, автору этой книги рассказал житель Новосибирска, у которого восемнадцатилетним студентом он квартировал два года, — майор Фёдор Красновский (дядя Федя), увидевший себя в кинохронике через много лет танцующим вальс на улице Вены:

«Офицерам сказали: как заиграет музыка, кто умеет танцевать, должен хватать австриячек и танцевать вальс. Для съёмок переодели в платья наших девчат, они изображали толпу встречающих нас австриячек…» И он же, бахвалясь, после нескольких рюмок браги рассказал, как в мае 1945-го, уже после окончания войны, «гуляли» освободители Вены: «Возвращаюсь вечером через скверик от комполка. Слегка навеселе. Навстречу пятеро парней — иди знай, что у них на уме. Вытащил наган. Бах, бах, бах, бах — четырёх уложил, один убежал. Не останавливаясь, пошёл дальше. Правда, пробыли мы в Вене недолго, — сокрушался майор Красновский, замполит полка. — Нас быстро вывели и заменили другими частями».

Не читал тогда я, жадно слушая «дядю Федю», статью Остина Дж. Аппа, профессора английского языка и литературы Скрэнтонского Университета, «Ravishing the Women of Conquered Europe» («Изнасилование женщин завоёванной Европы») [42]. А то попросил бы разговорившегося хозяина, пока мы бражничали, прокомментировать следующие строки из статьи заокеанского профессора: «Его высокопреосвященство британский архиепископ Бернард Гриффин с целью изучения условий жизни в оккупации объехал Европу. Он сообщал: «В одной только Вене они изнасиловали 100 000 женщин, причём многократно, включая не достигших 10-летнего возраста девочек и пожилых женщин»». Они — это те, кого Франклин Рузвельт иронично назвал «наш благородный советский союзник» — «our noble Soviet ally».

Эх, поделился бы «дядя Федя» воспоминаниями под сладеньку браженьку, покуда его жена, «тётя Таня», отсутствовала: «Сладенькие ли были австрияченьки?»

Любил меня «дядя Федя», дочь Свету, мою ровесницу, спортсменку, длинноногую красавицу-блондинку, в жёны взять предлагал — всю правду сказал бы в тот вечер, как и кого, да молод был я и глуп, больше стихами баловался… Был бы порасторопнее — бегали бы сейчас по Нью-Йорку очкастые блондины с непокорно вьющимися волосами и по унаследованной от отца привычке обволакивали бы уши наивных барышень романтическими стихами.

…Плавно, благодаря воспоминаниям майора Красновского, признавшегося, как в мае 1945-го он застрелил четырёх венцев просто так, потому как ему показалось, что парни прогуливаются со злыми намерениями, мы подошли ко второй части. «Свои» против «чужих», или об изнасиловании Германии.

Преемственность поколений! Майору Красновскому показалось, что у пятерых парней, гуляющих в скверике, дурные намерения. Не стал церемониться замполит: четверых уложил замертво. А полковнику Буданову показалось, что убитая им во вторую чеченскую войну 18-летняя чеченская девушка была снайпером. Ну а дальше: это не преступление, а ответная реакция на зверства, совершённые , читателя приглашаю в соавторы и предлагаю заполнить пропущенный текст. Варианты: немцами, чеченцами, австрийцами, японцами, монголами… Выбор большой — на Земле проживает несколько сотен больших и малых народов, и каждый имеет острый зуб на своих соседей.

«С войной покончили мы счёты, бери шинель, пошли домой»

Пел Леонид Быков, и у всех, вслушивавшихся в слова Окуджавы, на глаза наворачивались слёзы… Что стало с инвалидами-обрубками, безногими и безрукими? Чтобы они не портили пейзаж советских городов после доклада в ЦК КПСС министра внутренних дел Круглова (20 февраля 1954 года), у них отобрали паспорта и военные билеты и вывезли в «дома закрытого типа с особым режимом», созданные МВД в безлюдных глухих местах. А там особо «назойливых» пациентов надзиратели-санитары подвешивали в сетчатых плетёнках на ветках деревьев (это называлось «выводить на прогулку») и забывали на ночь. Беспаспортные и бесправные, на сленге — «самовары» и «чемоданы», они умирали от переохлаждения, помогая государственной казне сокращать расходы по их содержанию. Среди героев войны, забытых в глухих и безлюдных местах, были и женщины — снаряды и мины не отличаются избирательностью и косят подряд животных, людей: детей, стариков, женщин, мужчин. Вспомним рассказ Юрия Нагибина «Терпение», «Известия», 1987 год. Отношение к инвалидам войны — это тоже «свои» против «своих».

Читатель, надеюсь, не позабыл название книги: «ЖЕНЩИНА И ВОЙНА. Любовь, секс и насилие»? Автор не лукавил. Книга начиналась с женских историй, с любви и секса в годину артиллерийских раскатов, и обращена была к женской аудитории. Жестокости войны вытеснили любовь со страниц книги. Но война не могла запретить любовь, она была даже в страшных условиях гетто и лагерей смерти. Нельзя наложить запрет на физиологическую потребность в сексе, пусть даже без любви. Но всё чаще автор вынужден говорить о малоприятном, о женщинах, над которыми навис «человек с ружьём».

Часть II. «Свои» против «чужих»

Гретхен ответит за своих сыновей

После зверств нацистов на территории Польши и СССР, зная о концлагерях смерти и бабьих ярах, блокаде Ленинграда… хочется быть кровожадным и с ненавистью повторить за Эренбургом: «Берлин ответит за всё». И сейчас невозможно без волнения читать статьи Эренбурга, повторяющего клятву от имени каждого солдата, каждого труженика тыла, каждого военнопленного, каждого входящего в газовые камеры или стоящего у расстрельного рва, от имени каждой истерзанной фашистами женщины: «Берлин ответит за всё».

«Мы ничего не забудем. Мы идём по Померании, а перед нашими глазами — разорённая, окровавленная Белоруссия. Мы и до Берлина донесём неотвязный запах гари, которым пропитались наши шинели в Смоленске и в Орле. Перед Кенигсбергом, перед Бреслау, перед Шнейдемюлле мы видим развалины Воронежа и Сталинграда. Мы много говорили о прорыве ленинградской блокады. Думали мы при этом о самой блокаде, о наших детях, о погибших детях, которые, умирая, молили мать: крошку хлеба! Солдаты, которые сейчас штурмуют немецкие города, не забудут, как матери на салазках тащили своих мёртвых детей. […] За муки Ленинграда Берлин ещё ответит. […] Теперь он скоро ответит — за всё. Он ответит за немца, который порол беременных женщин в Будёновке. Он ответит за немца, который подбрасывал детей и стрелял в них, хмыкая: «Новый вид спорта…» Он ответит за немца, который жёг русских женщин в Ленинградской области и хвастал: «Эти русские горят, как будто они не из мяса, а из соломы». Он ответит за немца, который закапывал старых евреев живьем, так, чтобы головы торчали из-под земли, и писал: «Это очень красивые клумбы». Берлин ответит за всё. И Берлин теперь не за горами» [43].