Сознательная медицина: биотехнологии здоровья - Семений Александр Тимофеевич
Окончив клиническую ординатуру и аспирантуру на кафедре терапии ЦИУ врачей на базе Боткинской больницы, работал там же старшим научным сотрудником. Защитил докторскую диссертацию о бронхиальной обструкции. В последние годы проживания в СССР работал консультантом в платной клинике, а после отъезда в Израиль занимался частной практикой, писал статьи по клинической фармакологии и функциональной диагностике легких, а также издал нескольких книг.
Сочувствие, внимание, детальный опрос и тщательный осмотр – вот, по справедливому утверждению Магазаника, те элементы, которые действительно показывают профессионализм и человеческие качества врача.
Конечно, я не мог промолчать, когда меня буквально перехлестывал поток эмоций, вызванный заметками Норберта Александровича, поэтому я написал ему письмо, в котором высказал восторги по поводу выдержек из его книги «Диагностика без анализов и врачевание без лекарств», которые я периодически читаю в рассылках, и сказал, что сам придерживаюсь аналогичных взглядов на взаимодействие с пациентом. В ответ он выслал мне книгу целиком и дал разрешение на ее цитирование, чем я с благодарностью и хочу воспользоваться.
Возвращаясь к теме пациентоориентированности, я бы хотел привести несколько мыслей из эссе Магазаника, в котором уделяется внимание личности больного, что полностью соответствует моей философии «Медицины с душой».
«…С годами я все больше убеждался, что личность больного, его заботы, страхи и переживания – все то, что называют внутренним душевным миром человека – в громадной степени сказываются и на клинической картине болезни, и на результатах нашего лечения. Но чтобы увидеть этот внутренний душевный мир, врач должен интересоваться не только состоянием сердца, легких или кишечника (в зависимости от жалоб больного), но обязательно и личностью больного человека. … По моему глубокому убеждению, внимание врача должно быть направлено в равной мере на два объекта: с одной стороны, на болезнь, с другой – на самого пациента. К сожалению, такое понимание сущности врачебной работы не очень популярно в России. Одной из причин этого печального явления являются, на мой взгляд, неустанные разглагольствования о врачебной этике или о деонтологии. … Деонтология – это наука о должном. И вот перегруженному сверх всякой меры, задерганному и затюканному врачу твердят, что совершенно недостаточно уметь только диагностировать разные болезни и лечить их. Оказывается, врач должен вдобавок соблюдать целый ряд моральных требований. Так, он должен сострадать своему подопечному, он должен приободрять его, должен заботиться о нем и так далее … Всякие категорические и, главное, малопонятные приказания или запреты невольно вызывают внутренний протест и нежелание выполнять их. Я выполнил свою главную обязанность – поставил правильный диагноз и назначил правильное лечение. А остальными пустяками пусть занимаются те, у кого есть на это время; лично у меня этого времени нет, нет и желания этим заниматься! В ответ мне говорят, важно подняв указательный палец, что есть еще законы морали, которые я тоже должен соблюдать».
Н.А. Магазаник придает первостепенное значение не медицинской деонтологии, а совсем другому понятию – взаимоотношениям между доктором и пациентом:
«Оно сразу же переводит обсуждение из туманной области морали и маниловских мечтаний в чисто практическую плоскость дискуссии о том, какие особенности поведения врача приносят наибольшую выгоду и пользу в лечебном процессе».
Как и Н.А. Магазаник, я убежден: искреннее внимание и способность осознанно сопереживать пациенту, видя в нем личность – вот что действительно приносит пользу в лечении. Но не менее важно, чтобы человек сам поверил в свое выздоровление, был настроен на него и не сдавался, поскольку тело обязательно отреагирует на то, что происходит на уровне духа и души. Упавшему духом, убежденному в своем скором конце человеку не сможет помочь даже самый искусный врач и самое чудодейственное лекарство, и он угаснет прямо на глазах.
В одном из эссе Н.А. Магазаник описывает случай из практики знаменитого американского кардиолога Бернарда Лауна из книги «Утерянное искусство врачевания».
«…Две недели спустя после приступа больной все еще находился в блоке интенсивной терапии. У него возникли почти все осложнения, которые перечисляет учебник. Охарактеризовать его проблему было легко: инфаркт охватил почти половину всего миокарда. У него была ярко выраженная картина застойной недостаточности кровообращения. Резкая гипотония отражала значительно уменьшенный сердечный выброс. Он не мог присесть из-за головокружения и возникновения полуобморочного состояния. У него не было сил поесть из-за одышки и слабости. Кроме того, у него не было аппетита: запах пищи вызывал у него тошноту. Сон был беспокойным и прерывистым. Лицо было цианотичным, и он время от времени судорожно заглатывал воздух, как если бы он тонул.
Наши утренние обходы напоминали визит бригады мрачных гробовщиков. Мы истощили весь свой запас банальных ободрительных слов. Во всяком случае, я полагал, что любое ободрение в такой ситуации должно быть оскорбительным для здравомыслящего больного и только подорвет его доверие. Мы старались поменьше задерживаться около его кровати, чтобы не видеть его испуганный вопрошающий взгляд. С каждым днем состояние ухудшалось. С согласия его семьи мы повесили в изголовье кровати табличку с надписью: “Не реанимировать”.
Но однажды утром вид его улучшился, улучшилось и его самочувствие, и даже основные объективные показатели стали лучше. Причина этого мне была не ясна. Однако, несмотря на это временное улучшение, прогноз по-прежнему оставался мрачным. Я перевел его в другой кардиологический блок, где обстановка была не столь напряженной, чтобы дать ему возможность спокойнее спать. Там я потерял его из вида, но неделю спустя он был выписан.
Месяцев через шесть он показался в моем офисе. У него не было застоя в легких, и выглядел он просто замечательно. Я был изумлен и озадачен. “Чудо, чудо!” – воскликнул я. “Какое к черту чудо, не было никакого чуда!” – ответил он. Я был поражен его уверенностью в том, что божественное провидение не сыграло никакой роли в его выздоровлении. “Так что же произошло?” – спросил я в смущении. Он очень уверенно сказал мне, что совершенно точно знает, когда случилось то, что я назвал чудом. Он понимал, что мы были совершенно потеряны и не знали, как ему помочь. Он видел, что у нас не осталось никакой надежды и что дело его проиграно. Затем он продолжил. “В четверг утром, 25 апреля вы пришли со своими ребятами и окружили мою кровать. Вы стояли так, как будто я уже лежал в гробу. Вы приложили свой стетоскоп к моей груди, а потом приказали каждому послушать «прекрасный галоп». Я подумал, что если мое сердце все еще может гарцевать прекрасным галопом, то я вовсе не мертвец, и стал поправляться. Так что, док, никакого чуда не было. Просто это была победа разума над материей”. … Конечно, этот больной не догадывался, что галоп является зловещим признаком» …
Далее Норберт Александрович делает вывод, который на 100 % совпадает с теми выводами, к которым я прихожу в работе со своими пациентами:
«…Лечение, которое получал больной, несмотря на всю свою, казалось бы, исчерпывающую всесторонность, было все-таки неполным. И только когда всегонавсего одно-единственное СЛОВО взбодрило беднягу, пробудило в нем волю к жизни, уверенность в своих силах и восстановило доверие к своим врачам, смерть отступила! … Больной получал все мыслимые средства лечения, кроме психотерапии. Обычно это слово врачи ассоциируют с гипнозом, психоанализом, медитацией, аутогенной тренировкой и другими экзотическими терминами и методами. Но все мы знаем из обычного жизненного опыта, что благоприятно повлиять на психику страдающего человека могут даже несколько слов, если только они окажутся уместными и попадут точно в цель. И это тоже будет психотерапией. Ведь что такое психотерапия в конечном счете? Это любое благоприятное воздействие на внутренний душевный мир человека, моральная помощь и поддержка, освобождение от страхов, уныния, пессимизма и т. п.
