Газета День Литературы - Газета День Литературы # 167 (2010 7)
Не подымая глаз, негромко, без всякого выражения чувств, то есть "бесстрастно", Ваня произнёс:
– А ты что?
– А что – я? – невольно вырвалось у Пашеньки. – По крайней мере, отговаривать тебя не собираюсь.
Ваня вроде бы даже удивился, но по-прежнему "бесстрастно" удивился:
– Отговаривать? От чего?
– От веры твоей… – опять как бы само собой вырвалось у неё. "Ненормальной", хотела уже добавить она, но в последнюю минуту сдержалась.
– От веры моей – понятно. У тебя, надо полагать, какая-то другая.
– Выходит так, раз твоя – не позволяет родителей успокоить. Ты почему им не пишешь? Знаешь, что Зинаида Сергеевна в органы заявлять собралась? Американские шпионы совратили Ваню с пути истинного.
У Вани сначала поднялись брови, а только потом уж веки.
– Так прямо и говорит?
– Так и говорит.
После томительного молчания, выдохнул наконец:
– Хорошо. Что предлагаешь?
– Я?
– Ну, ты же знаешь деда, отца. Да они через все газеты от меня отрекутся, если узнают, что произошло, и тогда из университета меня точно исключат. Я, конечно, не прочь, да благословение у меня – учиться.
– Благословение? Чьё?
– Матушка благословила.
– Матушка? А не старец этот, с острова?
– Отец Николай? Нет. Матушка Олимпиада. Здешняя она. В кельях, вернее, в стене бывшего Рождественского монастыря живёт – да тут недалеко, у Рождественского бульвара.
– Это она тебе не велит родителям писать?
– Перестань!
– И не Андрей этот?
– Никто и ничего мне не запрещает. Просто не знаю, что писать, вот и всё.
– Чего проще! Жив, здоров, чего и вам желаю.
– И ничего… о случившемся?
– А ничего и не случилось, Вань, – как-то так по-особенному произнесла она: – Просто ты вернулся – и всё.
Ваня посмотрел на Пашеньку каким-то совершенно другим, уже новым взглядом.
Юрий ЛОПУСОВ ВЕЧНЫЙ КРУГ
***
В карете счастья грубые поломки.
Ушла любовь… Но это – не конец.
Мне ночью в окна светит месяц тонкий –
В делах любовных дока, маг и спец.
Скажи мне, месяц, что это за мука –
Так жаждать встречи, что вскипает кровь?
И есть ли на святой земле наука,
Что может объяснить: что есть любовь?
Скажи, какое пламя сердце лижет,
Когда до боли смотрим на луну?
И если Бог призвал любить всех ближних,
То почему мы любим лишь одну?
Златой узор на небе чёрном выткан.
Лишь Бог такое в силах сотворить.
Скажи, не Он ли дал нам эту пытку –
Бездушную красу боготворить?
В конце ответь, печальный спутник мрака,
На тот вопрос, который всем венец:
Зачем страдать, любить, молить и плакать,
Когда всему на свете есть конец?
Вопросов – тьма. Но месяц вместе с ночью
Слинял в рассвет, не дав на них ответ.
И жизнь моя – сплошное многоточье,
Точнее, повесть, где финала нет.
***
Сиянье чёрных колдовских очей
Сравнимо лишь с мерцаньем звёздной ночи.
Но если утром тает мрак ночей,
То мрак очей и вечен, и порочен.
Скажи, Создатель, всё ли суета?
Зачем в любовь вложил Ты яда дозы?
Зачем атлас жемчужный живота
Ты увенчал соблазном чёрной розы?
Бесстыдство ласк не ведает границ,
И мне открылось тело сладкой новью,
И я познал искусство древних жриц
И яд ночей, отравленных любовью.
Под светом звёзд я пил сладчайший сок
Запретных ласк, безумств и дикой воли.
И цвёл в ночи прекраснейший цветок –
Меж юных бёдер чёрный треугольник.
Как трудно было мне её зажечь,
Но если вдруг она воспламенялась,
О, Боже, как лицо её менялось!
Пьяняще-дерзкой становилась речь.
Она сто раз под звёзды улетала
И возвращалась, чтоб опять взлететь.
И мне порою сил недоставало
Набросить усмиряющую сеть…
Пройдут года. Я стану сух и груб,
Но не забыть мне средь житейской прозы
И розу алую полураскрытых губ,
И сладкий дух, и трепет чёрной розы.
***
Люблю я стрелки у часов,
Они бегут, бегут по кругу,
И каждый час без лишних слов
Они встречаются друг с другом.
Они, не замечая нас,
Спешат на встречу, не печалясь,
И каждый час хотя бы раз
Они целуются, встречаясь.
Пусть будет вечным этот круг!
И все мои печали меркнут,
Когда большая стрелка вдруг
Накроет маленькую стрелку.
Я б целый мир объял душой
И радость пил бы полной меркой,
Когда б я стрелкой был большой,
А ты была бы малой стрелкой.
***
Ах, участь среднего поэта!
Сгорю – не станут воспоминать.
Все позабудут… Мне на это
В загробной жизни – наплевать.
Мне суд людской не интересен,
Меня от денежной трухи,
От злобы, зависти и спеси
Любовь спасала и стихи.
Я не любил мужей учёных,
Больших постов, словесных драк.
Любил вино, цветы, девчонок,
Был другом кошек и собак.
Мой путь земной был не напрасен,
Я понял, быт перехитрив:
Нет ничего любви прекрасней,
И алый парусник – не миф.
Уж я готов к осенней жатве.
Другим свети, моя звезда!
Не завтра ли в земле лежать мне,
Простившись с Музой навсегда?
И на могиле, мхом одетой,
Пусть камень высветлит луна:
"Ах, участь среднего поэта!
Сгорел, как яркая комета,
От песен, женщин и вина".
СОЛДАТ ИМПЕРИИ
"Вперёд! Вперёд!" – зовёт труба.
Как манит даль сквозная!
Куда ведёт меня судьба –
Один Всевышний знает.
Судьбе солдатской не перечь,
Мы справимся с бедою.
Мне по душе зелёный френч
И бляха со звездою.
Как славно быть – уж извини! –
Империи солдатом.
Нам не страшны ни бури, ни
Американский атом.
На час отставив ствол ружья,
Целую чьи-то губки,
И женщины спешат к мужьям,
Едва оправив юбки.
Но вот приказ нам свыше дан –
Спаси нас, Мать святая!
Ну, здравствуй, брат Афганистан,
Судьбу здесь испытаем.
Я выстрела не услыхал,
Мне пуля грудь пробила.
И вот судьбы моей финал –
Среди песков могила.
Так вот куда звала труба!
Скорбеть уже излишне.
О том, что так глупа судьба,
Мне не сказал Всевышний.
