Тициано Скарпа - Венеция - это рыба
Д-р Хоффман. Напротив. Нам, в отличие от полицейских, не нужен блат для прохождения конкурсов и повышения в должности.
Инспектор. Да ну?
Д-р Хоффман. Мою работу ученого и врача всегда отличал выверенный до мелочей профессионализм. Я вообще не понимаю, на основании каких данных вы беретесь судить о качестве…
Инспектор. Хорошо, хорошо, только речь не идет о вашей карьере психотерапевта. Перед тем как посвятить себя психиатрии, в молодости вы пробовали пойти совсем по другому пути. Меня насторожили все эти ссылки на технологию строительства, эти архитектурные метафоры, использованные в вашем докладе. Вы неудавшийся архитектор, доктор Хоффман.
Д-р Хоффман. Что вы такое говорите!
Инспектор. В перерывах между поисками блата я покопался в старых газетных вырезках. И наткнулся на ваши давнишние статейки. Те самые, в которых вы пытались доказать бессмысленность всякого рода реставрации. Вы дошли до того, что предлагали систематически сносить исторические постройки, именно для того, чтобы решить вопрос коренным образом.
Д-р Хоффман. Не понимаю, при чем здесь это.
Инспектор. Как знать. Я помню ваш очерк о колокольне Сан-Марко. Она рухнула в начале двадцатого века и была восстановлена венецианцами по принципу "как была, где была". "Думать, что мы восстановили нечто, имеющее хотя бы отдаленное отношение к оригиналу — безумие. Тем более стоит сровнять его с землей". Я верно цитирую, доктор?
Д-р Хоффман. Это написано бог знает когда.
Инспектор. А ваши восторженные заявления по поводу пожара в театре "Ла Фениче"? "Я не боюсь оказаться единственным, кто радуется случившемуся среди стольких лицемеров, рвущих на себе рубаху. Наконец-то мы имеем историческое здание, которое следует выстроить заново. Надеюсь, что свойственные этому городу похоронные настроения не выльются в безрассудные планы восстановить театр таким, какой он был. Довольно пребывать в рабстве у мертвых и зависеть от гнилой эстетики наших предков. Уж они-то ни с кем не церемонились! Разве неоклассики уважали готику? Было ли бы у нас барокко, если бы семнадцатый век как по заученному повторил Возрождение? Благодаря пожару в "Ла Фениче" приоткрылся путь к футуристической утопии!"
Д-р Хоффман. Журналистские выдумки. Никогда не верьте кавычкам в их интервью. Б любом случае я уже не архитектор.
Инспектор. Вы так и не стали им по вине этого города. Вы ненавидите Венецию. Вы так и не простили Венеции ее дворцов и рио, калле и фондамента, церквей и соттопортико. Вас привезли сюда из Берлина в возрасте семи лет. Вы росли в окружении памятников, церквей, старинных зданий. В городе, где нет места для новых застроек. Где можно только реставрировать, восстанавливать, отстраивать заново, уважать старину, почитать древность, поклоняться ветхости. В таком городе нужно отказаться от идеи чего-то неповторимого, вместо того чтобы оставить после себя след, как в любом другом городе мира, отметину о своем пребывании на земле в виде собственной маленькой вехи.
Д-р Хоффман. Вы понимаете, что говорите? Описанные вами условия невыносимы для архитектора!
Инспектор. В таких условиях можно сойти с ума. Или свести с ума других. По иронии судьбы именно за эти годы ваш родной город превратился в одну сплошную стройку. Вы сообразили, что тем временем ваш Берлин стал раем для архитекторов… Целые кварталы были выпотрошены и перепланированы!
Д-р Хоффман. Потсдамерплац перекроили вдоль и поперек, придали ей веселую бесшабашность…
Инспектор. Вы не смогли этого вынести. Вы убили трех человек, которым и не надо было опасаться красоты венецианских камней. Вы представили их жертвами саморазрушительного эстетического наваждения. Вы даже придумали теорию новой психопатии, став знаменитым за счет своих жертв. Вы стали идолом строителей-спекулянтов, вы предоставили доводы в оправдание злостных махинаций с недвижимостью. А главное, вы отомстили Венеции, обвинив ее в том, что она является самым беспощадным серийным убийцей собственных жителей. Вы можете позвонить своему адвокату, доктор Хоффман.
Инструкции по защите от красоты
В ходе реставрационных работ вокруг зданий возводятся строительные леса. Мостки и металлические трубы обтягивают синтетическими тканями серебристо-серого или темно-зеленого цвета. Эти материалы пришли на смену решеткам из тонких трубок и прозрачного полотна из пластика. Для более длительной реконструкции воздвигаются очень похожие на настоящие, но недолговечные ложные фасады из планок. Мы говорим "недолговечные", хотя стоят они годами. Ложные фасады — это конструкции в виде прямоугольника или домика с застекленными окошками. Они напоминают архитектурные работы Альдо Росси,[129] такие как Всемирный театр. Эта плавучая деревянная конструкция стояла на якоре у стрелки Таможни во время бьеннале 1979 года.
Когда в Венеции фасады церквей и дворцов закрывают ложными фасадами из синтетической ткани или досок, тем самым делают важное дело: берегут зрение горожан. Если фасад — это кивок (головой), как пинок — толчок (ногой), то не следует забывать, что жители Венеции непрерывно получают эти визуальные тычки. Нельзя остаться целыми и невредимыми в такой эстетической среде, которая изо дня в день подвержена действию токсинов красоты. Было бы неуместно говорить в этой связи и о синдроме Стендаля. Принятие ежедневных визуальных доз калле, фондамента, кампьелло, каналов и рио несопоставимо с периодическим пресыщением красотой, которое испытывают случайные туристы. Как правило, чужане (чужеземцы) приезжают сюда из городских конгломератов, где со знанием дела сплетены и беспорядочно перемешаны смог и базилики, барачность и барочность, светофоры и колокольни. Меж тем как венецианцы растут в переизбытке красоты, не имея тех средств защиты, которыми запасаются туристы. Не родился еще тот венецианец, который проворно выхватит фотоаппарат из-за боязни эстетического инсульта перед Золотым домом или Мостом вздохов. При этом ему, возможно, понадобится пройти мимо них в течение дня не раз и не два. Надо заметить, что в Венеции фотообъективы туристов нацелены не только на всемирно известные памятники. Весь город сплошь общелкан фотоаппаратами, засмотрен жужжащими видеокамерами. Это означает, что чуть ли не каждый рио, каждая калле, пешеходная рива вдоль канала (фондамента), каждый кампьелло или мост испускают, излучают, изливают красоту сверх всякой меры.
Сколько активных источников красоты в Риме или Флоренции? Двадцать пять, семьдесят семь, сто одиннадцать? В Венеции такой подсчет просто немыслим. Подобно счетчикам Гейгера в Чернобыле в 1986 году, в Венеции счетчики Баумгартена трещат, зашкаливая. Они указывают на высокий уровень распространения красоты по всей территории города. Нас интересует даже не то, что замеры часто достигают пиков прекрасного, а то, что средние показатели никогда не опускаются ниже живописного. Свидетельством тому так называемая малая Венеция, ставшая известной благодаря художникам-реалистам девятнадцатого века. Это не высокопарные картины площади Сан — Марко, восходящие к Каналетто, а заурядные виды безымянных каналов, написанные всевозможными Рубенсами Санторо, Алессандро Милези, Джакомо Фавретто, Пьетро Фраджакомо, Гульельмо Чарди.
От такого излучения некуда скрыться. У туристов есть возможность с легкостью нейтрализовать и законсервировать его в фотоаппаратах и видеокамерах. При срабатывании эстетического датчика, вмонтированного в туриста (обычно датчик настроен на режим "китч"), последний моментально укрывается от лучей красоты (или благолепия), исходящих от городского пейзажа. Это позволяет ему избежать опасности смертельного заражения.
А что же бедные венецианцы? Известно, что окончательный упадок Светлейшего града со всей очевидностью проявился во второй половине восемнадцатого века. Историки и архивариусы довольствуются избитым перечнем экономических и политических причин. Однако их замусоленный библиографическими карточками перст не указует на главную причину лагунных неурядиц. Они объясняются лишь одним обстоятельством: появлением в академических кругах нового раздела философских дисциплин. После выхода "Эстетики" (Франкфурт, 1750–1158) Александра Готлиба Баумгартена пятидесятые годы восемнадцатого века ознаменовали прививку нового чувственного рецептора в психическом теле западного человека. И если каждая функция вызывает соответствующую дисфункцию, если каждый орган порождает свойственный ему недуг, то совершенный Баумгартеном перелом неизбежно привел к появлению бесконечного числа болячек, патологий и особых опухолей в новорожденном эстетическом органе.
