Газета Литературы - Газета День Литературы # 141

Ночь, устремляясь к своему концу,
Коснулась крыш мерцающим надрезом,
И потекла прохлада по лицу,
А где-то по визгливому кольцу
Провёл трамвай пронзительным железом.
А я не спал. Предутренняя мгла
Сдавила сердце неподъёмной думой.
Земля, как будто, музыки ждала,
Казалось, в ней мерцали зеркала,
А в зеркалах плескался свет угрюмый.
Казалось, сердцу мглы не одолеть,
Что тяжкой думы не осилит разум,
Что свет и тьма, как будто жизнь и смерть,
Как будто жизнь и смерть, явились разом.
И ожиданье озарилось вдруг
Таинственным восшествием мажора,
Как будто кто-то в роли дирижёра
Возвысил солнце мановеньем рук.
И заалело! Где-то высоко
Зажгла огонь бетховенская нота…
Туман в низинах — словно молоко,
А по верхам порывисто, легко
Уже пошла громадина восхода.

Сад закипел под натиском зари.
Какая мощь, какая мудрость в этом!
Здесь каждый плод подсвечен изнутри
Каким-то чистым, выстраданным светом,
Здесь, продолжая вечную борьбу,
Столкнулась с тьмою солнечная масса.
Давай, земля, раскручивай судьбу
На каруселях Яблочного Спаса!
Чтобы в сердцах, как в яблоках тугих,
Рождался свет, чтоб мрака не бояться,
Чтоб горевать над бедами других,
А над своими бедами смеяться!..
Близка зима. Слабеет голос мой.
Но я прожил достаточно на свете,
Чтоб научиться сумрачной зимой
Слагать стихи о яблоках и лете,
Под звук метели, глядя на огонь,
В нём узнавать бушующее лето,
Где сад раздвинул в яблоках гармонь.
Пусть будет так! И свято будет это…

А ночь начнет стонать и плакать.
Ночник, бессонница, часы…
А за окошком хлябь и слякоть
В осенних отблесках грозы.
А за окошком жуть такая,
Что вдруг представлю, трепеща,
Как холод, струями стекая,
Шуршит по вороту плаща,
Как ветки мечутся пружинно,
Как тяжко воют провода,
Как одинокая машина,
Швыряет тьму туда-сюда,
И как перрон уходит пестро
Сквозь тепловозные гудки…
И вдруг представится так остро:
Как мы ранимы и хрупки!
И вдруг откроется так ясно,
Что жизнь, наверное, прошла,
И так мучительно и страстно
Душе захочется тепла!
Так заболит, что не замечу
Я, наваждение гоня,
Как что-то холоду навстречу
Из дома вытолкнет меня.

Какая глушь! Предзимнюю тревогу
Скрипуче ворон выдал и умолк,
А человек высматривал дорогу,
И пёс на глушь прищурился, как волк.
Река зеркал ещё не погасила,
От холодов прозрачная до дна.
И стало ясно, что не в буйстве сила,
А вот в такой суровости она,
Где пёс, как тень, бежит за человеком
Через глухие мрачные места.
И равнодушно потянуло снегом
Со стороны Уральского хребта.
Как незнакомо! Неисповедимо.
Лишь ты да глушь, да между вами Бог.
И пёс почуял легкий запах дыма,
И ткнулся носом путнику в сапог.

Уже пошли проскальзывать морозы
Сквозь сонных рощ прозрачные дымки,
Где облака и птицы, и берёзы —
Штрихи одной задумчивой тоски.
Лишь в отдаленье прошумит машина,
И в тишине сомкнувшейся опять
Вдруг всё предстанет так непостижимо!
И ничего не нужно объяснять.
Лишь облака, дорога, запах дыма,
Холмы, река, грачиная ветла…
И тень зимы застыла нелюдимо
В косых созвездьях дальнего села.

Среди полей, среди чужих,
Среди дорог метельных долгих,
Я, словно лист, кружил, кружил
И вот остался без дороги.
И вот полмира замело,
И сквозь заносы манят, манят
Собачий лай, огни, село,
Изба в трескучей глухомани,
Где дух жилья, где теплота,
Где быт суров и прост, и весок,
Где женский смех и взгляд кота
Из-под тяжёлых занавесок.
Где детство чуткое моё
В метели ловит снова, снова
Мотивы странного её
Глухого голоса печного.
И я иду в который раз
На этот голос, этот древний,
Путём огней, страстей и глаз,
Путём предчувствий и прозрений,
Где буен мир и мглист, и чист,
И занесён наполовину.
И снежный вал, как лист, как лист,
Несёт меня через равнину.

Я слышу печальные звуки,
Которых не слышит никто…

Стали ночи заметно короче,
В них тревожные ноты слышны,
Ночью псы подвывают по-волчьи
От предчувствия скорой весны.
Неспокойно. Тревога свежее
Там, где стынет свистящая мгла,
От натуги у ветра на шее
Проступает кривая ветла.
Слышу шорохи, скрежет уключин,
Тепловоза ночные гудки,
Ожиданьем чего-то измучен,
Слышу чьи-то ночные шаги.
В чьих-то вздохах — значение муки,
В чьих-то вскриках — испуг и тоска.
Всюду звуки, тревожные звуки…
А других и не слышно пока.

По темну — собачий вой,
По дороге — сыро.
Полыхнёт над головой
Месяц, как секира.
Полыхнёт, заворожит —
Веселись, коль весел,
Там, куда наш путь лежит,
Нет весёлых песен.
По темну, да от села
Месяц смотрит косо.
Жизнь прошла, иль не прошла? —
Не решу вопроса.
То ли пламя, то ли лёд;
Сушит или тает?
То ли яблоня цветёт,
То ли — отцветает.
Не хмельной, да сам не свой,
Не с войны, не с пира.
По темну — собачий вой,
По дороге — сыро.

Россия, я вижу — гонимы
Житьём продувным и худым,
Уходят твои пилигримы,
Глотая отечества дым.
Уходят, суровы и чисты,
Сквозь годы нужды и борьбы,
Где даже разбойничьи свисты —
Пророчества чьей-то судьбы.
Была ль ты святою? Едва ли.
Здесь мало пророчеств одних.
Здесь прежде святых убивали,
А после молились на них…

Перед метро, толпясь, народ валит,
Стучат ботинки, цокают сапожки,
Хрипят меха на старенькой гармошке,
Закрыв глаза, играет инвалид.
Он слеп и сух. Что чудится ему?
На мокрый лоб седая прядь прилипла,
А он поёт прерывисто и хрипло
Про журавлей, про степь, про Колыму,
Про горе вдов и удаль Ермака,
Про облака, про тонкие берёзы…
И все смешалось: радости и слёзы,
И гнев, и боль, и нежность, и тоска…
И шум толпы стихал перед слепцом.
На шее дулась от натуги жила,
И смерть свои печати наложила,
И жизнь трудилась над его лицом.
Был трудный путь ему Россией дан,
Где много зла, а радости немножко.
Хрипела жизнь, как старая гармошка.
А позади и фронт, и Магадан.
А он слепой и все отдавший ей,
И позабывший, как она жестока,
Среди людского смутного потока
Играл и пел о Родине своей.

Ночь в июне звёздна и быстра,
Отдыхай, да голову не вешай.
Жарко пляшут тени у костра,
Да шуршит, подкрадываясь, леший.
Ох, как он сегодня осерчал,
И совсем не шуточно, похоже:
То в дупле по бабьему кричал,
То стращал, показывая рожи.
Ты, чудак, постой, не голоси,
А смотреть на страхи нам не ново,
Всем найдётся место на Руси,
Всем найдётся ласковое слово.
Ты скажи-ка, леший, не тая:
Иль грустишь по ведьме синеокой?
Ты устал, должно быть, как и я,
Как и я, такой же одинокий.
И совсем опешив от добра,
Он затихнет, смахивая слёзы,
И пойдёт шататься до утра,
Обнимать осины и берёзы.
А когда забрезжит — чудеса!..
На луга цветущие взгляните:
Там сверкают слёзы и роса,
Да зари малиновые нити.

Эй, музыкант, открой мне двери рая,
Дай счастья мне, забвения и мук,
Чтоб с каждым прежним звуком умирая,
Ожить под вновь рождающийся звук.
И станет он рыдать и веселиться,
И рваться ввысь, и погибать внизу,
Чтоб сквозь вуаль забвения на лица
Нам возвратить улыбку и слезу.
Промчалась жизнь. За ней придёт вторая,
Вновь закричит, вибрируя, струна,
И, значит, с прежним звуком умирая,
Я буду знать, что есть ещё одна.
Она придёт шальная, огневая —
Ведь музыкант играл не для монет.
И с каждым новым звуком оживая,
Я буду знать, что смерти больше нет.

К утопающей в солнце и лете,
Я тихонечко к Вам подойду,
Только, будто меня не заметив,
Вы лелеете розы в саду.
Только взгляд Ваш рассеянно-зыбкий
Вновь на мне, как на месте пустом.
И тогда с подсечённой улыбкой
Я по розам ударю хлыстом.
Их головки повалятся рядом —
Я вот так обозначил себя!
Вы посмотрите огненным взглядом,
Откровенно меня не любя,
Тем хлыстом заменив многословье,
На щеке мне прожжёте печать.
Что же, может быть, собственной кровью
Я заставлю себя замечать!..
Вы помчитесь туда и обратно,
Вы пойдёте вперёд и назад,
Вспоминая меня многократно,
Ночью выйдете в траурный сад.
И заплачете Вы, и сквозь слёзы
Вдруг увидите там, в темноте,
Как цветут отсечённые розы
На моём безобразном хлысте.

В бессонницы безумной карусели
Вновь закружился возбуждённый мозг,
Мечты и мысли, ясные доселе,
Теряют образ, как нагретый воск.
И в тяжком бденье, одиноком, жёстком,
Переступая через "не хочу",
Я из всего, что оказалось воском,
Бессонной ночью делаю свечу.
Мы иногда на выдумки горазды,
Стремясь унять смятение своё.
Горит свеча, и резкие контрасты
Виднее в зыбком пламени её.
Страшнее боль своя, да и чужая…
Добрее друг, и беспощадней враг…
Горит свеча, себя уничтожая,
Но, погибая, побеждает мрак.

Были звёзды, как жала, остры
В беспредельной, возвышенной мгле,
И сгущались ночные миры,
Отражаясь на лунном стекле.
И на трепетных кончиках жал
Так раскрылся полуночный час,
Словно взгляд из стекла отражал
Те миры, что затеряны в нас.
А когда вереницы зари
Пробуравили рыхлую мглу,
Их живые лучи — посмотри —
Пробежали, смеясь, по стеклу.
И ликующий встречный накал
Из стекла прорывался багров.
Это свет изнутри возникал
В отражениях наших миров.