Лев Айзерман - Педагогическая непоэма. Есть ли будущее у уроков литературы в школе?
«Эта книга стала потрясением. Она словно вспахала душу, очень сильно ее открывает, обнажает».
«Я слабо представляла, что простые строчки, простые напечатанные буквы могут так кричать о чувствах».
«Это первая книга, которая заставила меня плакать».
«Это все страшно, но это должны знать НАСТОЯЩИЕ люди. Ведь главное – в любой ситуации оставаться человеком».
Главное достоинство «Чернобыльской молитвы» – правда.
...«В ней показана настоящая суровая реальность, от которой мы порой отворачиваемся».
«Слушать правду очень тяжело, но человеку, который вступает в самостоятельную жизнь, читать такие книги необходимо».
«Человек, заканчивающий школу, должен знать, что жить очень трудно».
«Необходимо стереть иллюзию “все хорошо”, избавиться от дымки “все под контролем”».
Я вспомнил сочинения о современной литературе 1964 года.
Каждый пятый писал о том, что книга Алексиевич – книга не только о смертях, гибели, муках, страданиях, но и о великих ценностях: любви, самопожертвовании, нравственной стойкости, мужестве, подвиге.
...«Получается, что это и книга о настоящей любви, которая смогла все выдержать».
«В эти минуты задумываешься, что такое любовь на самом деле».
«Но помимо печального был еще и СВЕТ Чернобыля, самоотверженности жены. Можно только догадываться, как она это пережила. Людмила Игнатенко и ее преданность являются примером света. Книга показывает не столько человеческий ужас, сколько человеческую силу».
«Вспомним хотя бы беременную женщину облученного пожарного, до последней минуты находившуюся с ним. Ну какая же она глупая! Как же так можно? Будто она на уроках физики не была, бедная, любящая женщина. Ужасаешься, сколько таких неграмотных людей было. Но сколько самоотверженных! Например, этот ученый, с реактора, прекрасно знающий, что телефоны прослушиваются, все равно звонил друзьями и знакомым, стараясь предупредить об опасности».
Но при всем при этом двадцать человек из сорока восьми сомневаются в том, что эту книгу нужно включить в школьную программу.
...«Я думаю, что главный смысл книги – донести до человека чужую боль. Но в школе… Заставить человека пропустить чужое несчастье через свою душу невозможно».
«Чтение таких книг – очень огромный труд. Ведь трудится вся твоя душа, твое сердце. Но не каждый сейчас хочет погружаться в проблемы, гораздо легче жить на поверхности… Выбор должен быть у каждого человека».
«Читать или не читать это произведение, человек должен выбирать сам. Читать такие произведения “для галочки” – преступление».
«Такие книги нельзя “строго спрашивать”. “Чернобыльская молитва” должны быть не обязательной, но желательной для чтения».
Но есть и принципиально другая аргументация. Для полноты картины я должен повторить выписку из сочинения, которую уже приводил. Ведь сочинение написано в этих самых классах, о которых я сейчас рассказываю.
...«Думаю, не стоит давать эту книгу в школе, пусть все живут в своих уютных мирах, пусть наивно полагают, что жизнь именно такая, какой они ее видят. В конце концов, в этом их счастье. Мой мир – это мой стол, моя семья, мои друзья, мой город. Даже моя дача все равно остается тихим, маленьким раем, где прошло все мое детство. Мой мир – это танцы, концерты, прогулки по ВДНХ, путешествия, рок-н-ролл. В моем мире нет Чернобыля. Да, жалко, да, грустно. Да, теперь я знаю. Но у меня есть планы на жизнь, мечты. Есть столько мест, где я не была! Столько концертов, которые мне предстоит посетить! Столько новых интересных людей, с которыми я дальше пойду по жизни! У меня все впереди, я не хочу ставить точку на этом, не хочу до конца жизни сидеть и страдать потому, что страдают другие. У меня есть право на счастье. Поэтому я смело заявляю: мое мировоззрение не пошатнулось, и менее счастливой я не стала…»
Может быть, кто-то спросит меня, а что я поставил за такое сочинение. «Пять», естественно. За убеждения отметки не ставят. А вы что хотите – чтобы эта ученица писала не то, что она чувствует, а то, как надо, как полагается? Так это называется словоблудием, которое неизбежно ведет к нравственному растлению. С этой девушкой я могу разговаривать. А с растленным циником бесполезно.
В этом году было одно сочинение. Два года назад так написал каждый пятый, среди них пятеро юношей и девять девушек. Ограничусь только двумя цитатами.
...«Я не понимаю, почему это должно волновать меня. В нашей и так трудной и жесткой жизни полно проблем, которые нам нужно решать. Иногда эти проблемы совсем недетские. Я не вижу смысла убиваться по этой теме. Сейчас так много погибает совершенно невинных людей в терактах, в авиакатастрофах, в авариях. Людей убивают ради телефона. И что, мне теперь нужно плакать из-за них. Люди, с которыми случилось это горе в Чернобыле, совершенно чужие мне. Я не могу переживать за чужих людей. Если я буду переживать за каждого человека, с которым случилось горе, я сойду с ума».
То, что вы сейчас прочли, написано твердой мужской рукой. А вот и написанное девушкой, из того же, кстати, класса.
...«Если я буду жалеть каждого, то моя жизнь превратится в ад. Я думаю, что жалеть я могу только своих близких. Мне вообще посторонних людей не жалко».
Среди так мыслящих были и ученики нашего, как мы его называем, медицинского класса, то есть те, которые собираются поступать в медицинский институт.
В этом же году в трех сочинениях авторы их писали о, если так можно выразиться, возрастном аспекте этой проблемы.
...«Моя мама, например, и слышать об этом не хочет. Взрослым трудней, чем нам. Во взрослой жизни так много проблем и переживаний, надо думать, как прокормить семью и одеть ребенка, а читать такую книгу непросто, да и стоит ли? Взрослого человека уже не изменишь, зачем так переживать? И такие вещи необходимо объяснять, показывать нам, именно пока мы в школе, пока мы только кричим о взрослости».
Пока. Одно из самых известных стихотворений Пушкина прочитывается в школе односторонне: мажорно, пафосно. А между тем в нем звучит и эта тема, и это пока, которое потом развернется и в «Обыкновенной истории» Гончарова, и в «Ионыче» Чехова: «Пока свободою горим, пока сердца для чести живы.» Характерно, что в спектакле «Современника» по роману Гончарова Адуев-младший читает с другом именно эти стихи Пушкина.
Очень глубоко написала об этом одна из самых блистательных учениц, из всех, которых я учил в этой школе за двадцать лет.
...«В том, что такие книги нужны, сомнений нет. Такие книги – книги, которые переворачивают что-то в душе, помогают нам не забыть о своей человеческой сущности, о способности размышлять, переживать и сопереживать. Книги, над которыми плачешь, книги, от которых долго не можешь оправиться, книги, помогающие вдруг увидеть что-то, что раньше никогда не замечал или чувствовал, но не смог выразить.
Только основная масса людей предпочитает такие книги не открывать. С одной стороны, это происходит потому, что читать такие книги трудно. Нужно не бояться заставить свою душу трудиться, причинять себе боль, расстраивать себя: в жизни хватает проблем, а в книгах хочется найти отдохновение. Но этих людей нельзя осуждать. Да, в каких-то случаях нежелание читать настоящие и хорошие книги является следствием душевной неразвитости и глухоты. Но часто в том невинны люди.
Жизнь не оставляет ни сил, ни времени для чтения, для философствования. Когда человек становится хоть сколько-нибудь взрослей, он начинает терять связь со своей душой. А между тем смысл существования как раз и заключается в развитии самого человеческого в человеке, в том, что социологи называют «самоактуализацией». Но жизнь будто бы сама отрицает свой смысл. И получается, что тяжелые книги – это важно, но не здесь и не сейчас. Жизнь вообще не оставляет пространства для книг, “отвлекая наше внимание” от, может быть, самого глубокого, самого главного своего смысла.
Что же до школы, да и в школе такие книги нужны. Ведь кто-то может так и не открыть их для себя, если не узнает о них от учителя. Такое потрясение можно пережить в юном возрасте, когда так остро восприятие. И когда горизонт воображения чувств еще не ограничен нехваткой времени и усталостью».
Как раз когда я читал сочинения о «Чернобыльской молитве», в «Новой газете» была опубликована переписка Бориса Стругацкого с Михаилом Ходорковским. В письме Стругацкого меня сильно задело одно рассуждение.
...«Мы просто приспособимся к новому образу жизни – когда то здесь, то там взрывают (никому не известное) кафе или захватывают вдруг в заложники школу… ужасно, конечно, омерзительно, доколе продлится это поганство! – но ежедневные дела так неотложны, и эпицентр событий так далек. И потом все это уже было как-то, худо-бедно, но обошлось, спецназ разобрался… или ОМОН? Да, жертвы – это ужасно, но ведь и это все было: в Беслане, кажется, были сотни жертв…
