Журнал Современник - Наш Современник 2006 #2
Хотела ли такого итога Россия? Скорее да, чем нет. Почему? Потому что стремилась насолить Франции за ее участие в Крымской войне и вредоносную роль на Парижской конференции 1856 года, которая лишила Россию ее флота на Черном море. Были давние счеты и к Австро-Венгрии за поддержку англо-французской позиции по черноморским проливам и за интриги на Балканах. Во всяком случае, Россия обещала Бисмарку не только не открывать второго фронта после его нападения на Францию, но и парализовать возможные попытки австрийцев помочь французам. Еще в 1868 году Александр II дал пруссакам обязательство в случае франко-прусской войны сосредотачивать крупную армию на галицийской границе и тем принудить Австрию воздержаться от поддержки Франции. Когда глава правительства разгромленной Франции Тьер примчался осенью 1870 года в Петербург с просьбой осадить Бисмарка и заставить его отказаться от аннексии Эльзаса-Лотарингии и громадной контрибуции, российский канцлер Горчаков дал ему понять, что считает прусские требования приемлемыми и порекомендовал “иметь мужество заключить мир”.
О последствиях возникновения в центре Европы быстро набирающей силу агрессивной Германии в Петербурге в тот момент не очень задумывались. Свою роль играли тесные связи между петербургским и берлинским дворами — тогдашний вариант “доверительных каналов” между руководствами двух государств (и наша столь же наивная, сколь и незыблемая вера в личные контакты на высшем уровне).
К объединению Германии под эгидой Пруссии Россия, при всех зигзагах и колебаниях своей европейской политики, вела дело довольно последовательно. Собственно говоря, у Петербурга был выбор. Можно было сохранять в центре Европы рыхлый Германский Союз, состоящий из многих мелких немецких государств, в котором продолжалась бы борьба за лидерство между Австро-Венгрией и Пруссией, — некое подобие нынешнего Европейского союза с его безвластным и безвольным парламентом. За этот вариант выступала Франция, не желавшая возникновения у своей восточной границы мощного немецкого конкурента. Другим вариантом было поддержать Пруссию, стремившуюся развалить Германский Союз, изолировать и лишить влияния Австрию и разгромить французов. Россия предпочла этот второй вариант, явно рассчитывая в благодарность на прочную дружбу, союз и сотрудничество с Германией и, наверное, полагая, что в этом российско-германском тандеме она будет старшей.
Возникновение этого заблуждения приходится на 1863 год, когда началось польское восстание. Франция, Англия и Австрия немедленно встали на сторону поляков. В отличие от них Бисмарк послал в Петербург генерал-адъютанта фон Альвенслебена с указанием передать, что в отношении поляков позиции России и Пруссии должны быть позициями двух союзных государств, которым угрожает общий враг. В собственноручном письме российскому канцлеру Горчакову он писал: “Мы очень хотели бы, чтобы в отношении любых польских бунтов, как и в отношении любой опасности из-за границы, оправдались прекрасные слова, которые император (Александр II) сказал в Москве (прусскому послу Гольцу), что Россия и Пруссия будут солидарно выступать против совместных опасностей, как если бы они составляли одну страну”.
Сам Бисмарк 25 лет спустя признавался, что это был его “удачный шахматный ход”, который определил развитие прусско-российских отношений на будущие годы и создал важные предпосылки для успехов прусской внешней политики. Многие историки считают, что тем самым был заложен фундамент для последующего объединения Германии вокруг Пруссии. Как бы там ни было, но очевидно, что Пруссия сумела вовремя поставить заслон против возможного сближения России с Францией и развязала себе руки для последующих действий по созданию Германской империи. Она почувствовала себя настолько уверенной, имея за спиной дружественную Россию, что в ответ на попытки английского посла в Берлине попугать Бисмарка несогласием Европы с амбициями Пруссии тот просто спросил: “А кто эта Европа?” Оказалось, что на самом деле никакой единой Европы, готовой противостоять Пруссии, не было.
Потом Бисмарк с помощью Австрии благополучно разбил Данию и захватил Шлезвиг, Гольштейн и Лауэнбург при благожелательном нейтралитете и поддержке России. В 1866 году пришла очередь Австро-Венгрии, которую выкинули из Германского Союза, но не стали сильно обижать, чтобы она сохранила нейтралитет в момент начала войны Пруссии с Францией. И в этом случае позиция России в отношении действий Пруссии оставалась благожелательной.
Франко-прусская война венчала установление нового геополитического порядка в Европе. Германия стала великой державой. Раньше восточными соседями Франции были бессильные мелкие германские государства, а западным соседом России — сравнительно небольшая Пруссия, к тому же поглощенная непрерывным соперничеством с Австрией. Теперь рыхлая буферная прослойка между европейскими континентальными державами, смягчавшая их толчки и противоречия, исчезла.
Развитие могло пойти по-иному. Однако Россия выбрала для себя этот путь, полагая, что он для нее наиболее выгоден. Она сделала ставку на самую “черную” — националистическую и агрессивную часть германского истеблишмента. Она будет делать эту ставку еще не раз в будущем, соблазняясь кажущейся легкостью договоренностей, решительностью и надежностью своих партнеров и закрывая глаза на стратегическую опасность и политическую и моральную беспринципность такого сотрудничества. Эта идеология: “Если мы с немцами, да если мы вдвоем с Германией, то уже наверняка будем управлять не то Европой, не то целым миром” с тех пор прочно вошла в мышление нашего политического класса, начиная с Александра II и Горчакова, затем Ленина с Троцким, и кончая Брежневым и нынешним нашим президентом. Она живет, несмотря на постоянные разочарования и провалы, которые то и дело постигают нас на этом пути.
Дело в том, что наши германские партнеры, которых мы готовы с завидным постоянством вновь и вновь возлюбить и объявить своими друзьями по гроб жизни, никогда не отличались столь же пылкой любовью и доверием к нам. Тот же Бисмарк, которого принято у нас считать чуть ли не апостолом германско-российского сотрудничества, был на самом деле продувной бестией и политическим циником.
Едва познакомившись с ним, королева Пруссии предупреждала мужа, что этот человек готов рисковать всем и станет всеобщим пугалом, потому что у него нет принципов. Она была не права. Принцип Бисмарка сводился к тому, чтобы не связывать себя никакими принципами и идти к решению “германского национального вопроса любой ценой, включая кровь и железо”. “Что касается средств, — откровенничал он в беседе с одним из французских журналистов, — то я пользуюсь теми, которые подворачиваются мне под руку, за неимением других. Я с самой спокойной совестью преследую свою цель, которая представляется мне правильной для моего государства и Германии”. Он безо всяких стеснений обманывал практически всех без исключения своих партнеров, не соблюдая данных ранее обещаний и подписанных документов, в зависимости от обстановки грозил или манил заключением все новых коалиций и альянсов. Когда ему нужен был Александр II, он подавал себя как убежденный монархист и враг революций; когда ему требовалось натравить на Австро-Венгрию или Францию итальянцев, он шел на союз с итальянскими революционерами — Манзини и Гарибальди; когда ему нужна была видимость легитимности своих действий, он выступал за народные опросы и парламентские решения; когда ему требовалось действовать вопреки воле народных масс, он попросту давил их силой.
“Медовый месяц” российско-германского сотрудничества после создания рейха длился недолго. В Петербурге быстро почувствовали, что продолжение союза с Россией не входило в планы Германии. Она хотела иметь свободу рук. Как мыслил себе Бисмарк будущую политику объединенной Германии? На этот вопрос проливает свет диктовка, которую он сделал 15 июня 1877 года на отдыхе в Бад Киссингене своему сыну Херберту — будущему статс-секретарю германского МИД.
Согласно этому документу стержнем развития мировой обстановки Бисмарк считал англо-российские противоречия. От того, как будут складываться отношения этих двух держав, будет зависеть мир в Европе и сохранение того статус-кво, под которым Бисмарк понимал удержание позиций, захваченных в результате разгрома Франции. Предполагалось исходить из того, что англо-российские противоречия по сути непреодолимы. “Медведи” никогда не договорятся с “китами” (англичанами). Поэтому надо поддерживать продвижение Англии в Египет, а России — на Балканы и Черное море. Столкнувшись в этом регионе, Англия и Россия будут заняты друг другом и не смогут оказывать активного противодействия дальнейшим планам Германии. Францию же предполагалось держать в состоянии изоляции.
