Журнал Современник - Наш Современник 2006 #2
6 февраля 1888 года Бисмарк заявил в рейхстаге: “Мы, немцы, боимся только Бога и больше никого на целом свете!” Незадолго до произнесения этой речи он сообщил прусскому военному министру фон Шеллендорфу, что в недалеком будущем Германии придется выдержать войну одновременно против Франции и России.
Хотел ли Бисмарк этой войны? Судя по всему, считая ее неизбежной, он старался всячески оттянуть ее начало. Не потому, что его мучила совесть или чувство вины по отношению к России, которую он все эти годы предавал и обманывал. Просто ему никак не удавалось создать подходящую коалицию для того, чтобы рассчитывать на верный выигрыш в войне. Его попытка привлечь на свою сторону Англию, предпринятая в марте 1889 года, окончилась безрезультатно. Отправленный в Лондон с предложением заключить договор о союзе Херберт Бисмарк привез оттуда ответ: “Мы не говорим ни да, ни нет, пусть это дело пока полежит”.
Разочарованная своим германским союзником Россия начала быстро сближаться с Францией, и процесс этот Германия уже не могла остановить. Это навевало Бисмарку грустные мысли: “Если мы по воле Божьей будем побеждены в будущей войне, — писал он на Рождество 1886 года своему военному министру фон Шеллендорфу, — то я считаю несомненным, что победившие нас противники используют все средства, дабы помешать тому, чтобы мы когда-либо, или по крайней мере при жизни следующего поколения, вновь встали на ноги, как в 1807 году. Наша перспектива выкарабкаться из тогдашнего положения бессилия и вновь прийти к состоянию 1814 года была бы очень ограниченной — без непредвиденного и от нас не зависящего уничтожения французской армии от русской зимы и без поддержки России, Австрии и Англии. Рассчитывать вновь на них, после того как эти державы увидели, сколь сильна единая Германия, маловероятно. После неудачного похода мы не могли бы рассчитывать даже на собственную сплоченность германского рейха”.
Чем дальше, тем более настойчиво Бисмарк предостерегал против войны с Россией. Даже если бы военное счастье улыбнулось Германии, то и тогда “географические условия сделали бы бесконечно трудным доведение этого успеха до конца”. Полемизируя со сторонниками нападения на Россию, Бисмарк писал в 1888 году: “Об этом можно было бы спорить в том случае, если бы такая война могла действительно привести к тому, что Россия была бы разгромлена. Но подобный результат даже и после самых блестящих побед лежит вне всякого вероятия. Даже самый благоприятный исход войны никогда не приведет к распаду основной силы России, которая зиждется на миллионах русских… Эти последние, даже если их расчленить международными трактатами, так же быстро вновь соединятся друг с другом, как частички разрезанного кусочка ртути. Это неразрушимое государство русской нации сильно своим климатом, своими пространствами и ограниченностью потребностей…”.
Хорошо думал о нас тогда Бисмарк! Внушала ему Россия страх и уважение. Правда, тогда ей правили не “новые русские”. Как свидетельствует тогдашний германский посол в Лондоне Хатцфельд, Бисмарк был бы готов, в конце концов, “купить российский нейтралитет, даже предав Австрию и полностью отдав русским Восток”. Но разбуженные Бисмарком националистические агрессивные силы Германии все больше выходили из-под контроля и определяли курс страны. После его отставки Германия на всех парах устремилась к мировой войне.
Стратегические цели рейха были к тому времени достаточно ясно прописаны и за 20-30 лет его существования вошли в плоть и кровь германской политики. Это — стремление стать доминирующей силой в континентальной Европе, разбить или, по крайней мере, серьезно обессилить Францию, разгромить Россию и заняться колонизацией принадлежащих ей земель, попытаться заручиться поддержкой или благожелательным отношением к этой программе Англии, предложив ей после ее реализации раздел сфер влияния в мире с учетом нового соотношения сил.
Наметились также основные приемы и уловки, которыми пользовалась германская внешняя политика ради достижения этих целей: вероломство и пренебрежение своими договорными обязательствами, активное использование дезинформации и введение в заблуждение относительно истинных целей и намерений рейха, сталкивание друг с другом противников при помощи различных посулов и обещаний насчет получения ими выгод в третьих странах, что, в частности, то и дело практиковалось в отношении России. Германия не раз предлагала открыть ей ворота на юг и восток в обмен на благожелательное отношение к германским планам экспансии в Европе. Активно использовались также торговые и финансовые рычаги для затруднения экономического развития, строительства вооруженных сил и расшатывания внутренней стабильности потенциальных противников, заблаговременная и тщательно маскируемая подготовка агрессивных действий, позволяющая использовать момент внезапности. Германия стремилась также вести войны всегда на чужой территории.
Сам творец такой стратегии и тактики Бисмарк характеризовал эту линию как “политику конфликтов”. По своей сути она была всегда сугубо наступательной, весьма неразборчивой в использовании средств для достижения поставленных целей и крайне авантюрной. Вступающему в сделки с рейхом уже в те времена следовало отдавать себе отчет в том, что он садился за стол играть в карты с добровольными претендентами на роль дьяволов современного мира.
Первая мировая война, Германия и Ленин
Начав Первую мировую войну, Германия устами своего канцлера Бетманна Холльвега так сформулировала свои цели: “Обеспечение безопасности германского рейха на западе и на востоке на все мыслимые времена. С этой целью Франция должна быть разбита так, чтобы она не могла возродиться как великая держава. Россия должна быть по возможности оттеснена от немецких границ, а ее господство над нерусскими вассальными народами сломлено”. Проще говоря, Берлин хотел ликвидировать Россию и Францию как великие державы и остаться в итоге войны единственной великой державой на Европейском континенте. Любой другой исход предлагалось считать поражением Германии. Как откровенничал в ноябре 1914 года заместитель статс-секретаря германского МИД Циммерманн: “Если мы сейчас основательно не посчитаемся с нашим восточным соседом, то наверняка будем иметь новые трудности и вторую войну с ним, возможно, уже через несколько лет”.
Однако столь честолюбивые цели уже вскоре после начала войны стали расходиться с реальностью. План молниеносного разгрома Франции и захвата Парижа забуксовал и провалился. На Западе началась окопная война. Застыл и Восточный фронт. Кончался 1915 год, а немцы так и не могли продвинуться дальше к границе между Россией и Польшей. Вторжение в Прибалтику и на коренные российские земли не состоялось. Рейх оказался в положении не наступающего, а обороняющегося, который хоть и предпринимал время от времени отдельные дерзкие вылазки, но оставался закованным в стальное кольцо окружения и начал испытывать серьезные экономические трудности. В Берлине понимали, что продолжение такой ситуации рано или поздно приведет Германию к поражению, и лихорадочно искали выход.
В феврале 1915 года германский кронпринц писал великому герцогу Гессенскому (свояку Николая II): “Я считаю, что совершенно необходимо придти к сепаратному миру с Россией. Во-первых, очень глупо, что мы молотим друг друга, в то время как Англия ловит рыбу в мутной воде. И потом, надо ведь вернуть все наши войска сюда, назад, чтобы разделаться с французами… Не сможешь ли ты вступить в связь с Ники и посоветовать ему договориться с нами по-хорошему? Ведь говорят, что Россия сильно нуждается в мире. Только пусть он прогонит этого г…нюка Николая Николаевича (великий князь и командующий российской армией. — Ю. К.)”.
Мысль об избавлении от Восточного фронта была вполне естественной для положения, в котором очутилась Германия, а предлагаемое средство — заключение сепаратного мира — тоже вполне традиционное.
Наверное, выдвини Германия такое предложение, в России оно не осталось бы без откликов. Если разобраться, то Россия в той войне от Германии ничего не хотела — ни Восточной Пруссии, ни немецкой части Польши, ни еще чего-нибудь. К Австрии у нее территориальные претензии были, а еще больше к Турции. Но к самой Германии — никаких! Было в Петербурге и влиятельное прогерманское лобби, был Распутин, было острое желание вовремя закончить войну, которая все более подрывала стабильность Российской империи. В делах с Германией Петербург мог вполне устроить мир на основе статуса-кво.
Однако такая возможность не материализовалась. Все дело было в том, что территориальные претензии — и немалые — были у Германии к России. Состояли они в том, чтобы отломить западную кромку Российской империи, превратив ее в пояс государств — сателлитов Германии, начиная с Финляндии, через Прибалтику, Польшу, Украину и Кавказ. Российское правительство удовлетворить подобные претензии немцев, конечно, не могло, и затевать с ним разговор на эту тему не имело смысла. Поэтому советы кронпринца обратиться “к Ники” были с ходу признаны наивными. Искали путь для реализации планов обкорнать Россию, хоть уже и не имели для этого достаточно военной силы. Тут-то и родилась идея “революционизации” России, то есть план разрушить Россию изнутри, ее собственными руками, а затем воспользоваться плодами ее краха.
