Борис Касаев - Большая охота (сборник)
Стоят старички под акацией, слушают громы, смотрят на плещущихся в луже под дождем гусей и уток и беседуют.
– Славный дождик, Лукерья Ивановна. Ну, прямо как из бочки! То-то картошке будет хорошо!
– Верно говорите, Кондрат Михайлович. И картошке, и помидоркам, и капустке!
– А гуси как веселятся и гогочут! А утки как ныряют!
– Это они дождику радуются, Кондрат Михайлович.
– Я так думаю, Лукерья Ивановна, что огурцы после такого дождя не будут горькими.
– Не будут, Кондрат Михайлович: влаги много, вся горечь растворится и уйдет.
– А хорошо бы отведать малосольного огурчика, Лукерья Ивановна! Люблю грешным делом в такую погодку выпить рюмочку-другую, закусить малосольчиком и слушать шумы дождя. Мысли разные…
– А чего ж не отведать, Кондрат Михайлович? Как раз первую банку вчера засолила. Должно быть поспели.
Тут помирились тучки. Смолкла канонада, закончился дождик, выглянуло солнышко, нарисовало радугу. И старички влюбились.
Они пошли в домишко Лукерьи Ивановны и отведали ее малосольных огурцов. Потом Кондрат Михайлович пригласил Лукерью Ивановну к себе на окуневую уху и долго рассказывал о Ямбурге, где ему пришлось изрядно повкалывать и поморозить зад. За третьей добавкой промеж ними произошло объяснение. После той памятной ухи начался у них роман и жизнь на два двора. Не берусь судить, чем они занимались по ночам: чего не знаю, того не знаю, со свечой, как говорится, у ног не стоял. Но не раз наблюдал, как в дневное время влюбленные показывали на своих плантациях столько энергии и задора, что просто пыль столбом! Всей своей страстной деловитостью Кондрат Михайлович как бы подчеркивал: полюбуйся, какой я молодец удалой! А Лукерья Ивановна своей кокетливой расторопностью как бы говорила: смотри, какая я невеста, сноровистая да работящая. От зари до зари летали они над грядками и прореживали, пропалывали, окучивали, поливали многочисленные ряды и кусты огородных культур. До обеда колготились на огороде Кондрата Михайловича, после полудня – на огороде Лукерьи Ивановны. А вечером мчались на бахчи, где вызревали дыни, арбузы, тыквы. И такая любовная жизнь, наполненная вдохновенным, но местами непосильным трудом продолжалась каждый божий день – от темна и до темна. Промчался один медовый месяц, другой. Наступила пора собирать урожай. Влюбленные дружно и стойко, на карачках, перелопачивали кубометры унавоженной земли, выгребая центнеры картошки, лука, свеклы, капусты, закладывали добро в закрома и подвалы. Потом настал черед бахчевых, а там и кукуруза дозрела.
Как вдруг… То ли от любовного угара, то ли от беспрерывного стояния вниз головой над грядками, а может, от всего вместе, случился паралич у Лукерьи Ивановны. Была здоровехонька, хотела встать с коленок на ножки – да и брякнулась в морковку! Лежит как мертвая. Петушком кинулся Кондрат Михайлович к телефону – так его тоже долбануло: бухнулся в помидоры. Смотрит соседка и понять не может – то ли огород Лукерьи, то ли Куликово поле, одни недвижные тела.
Инсульты заработали любовнички! С того света их врачи вытащили, а дочки поразобрали заодно с сельскохозяйственной продукцией. Живут теперь старички далеко друг от друга, в разных селах, еле передвигаются и разговаривают с трудом. Иногда вспоминают об истории, приключившейся с ними после грозы в начале лета.
И теплеет у них на душе, и нежно щемит сердце…
Гигант
Второго января в шесть утра Василий Кефиров приблизился к зеркалу и ужаснулся. Перед ним стоял пятидесятилетний кривоногий плюгавый субъект со следами былой красоты и давних пороков на обрюзгшем щетинистом лице. На этом лице, как в истории болезни, можно было прочесть, что шалят нервы, ни к черту почки, печень и селезенка, ни в дугу сердце, что в жизни он, даже в бытность членом КПСС, ничего не добился, что работает и. о. начальника отдела и что зарплата хреновая.
Стоя в семейных трусах перед зеркалом и жалея себя, Кефиров опечалился. И вдруг прямо тут, в коридоре, возле оленьих рогов, висевших над зеркалом, захотелось ему измениться. Будто тяжелые рога свалились и звезданули его по темечку: ожгла отчаянная и решительная мысль – надо измениться!
С того памятного утра начал Василий Кефиров изменяться. Он бросил пьянствовать, стал бегать и прыгать, качать мускулатуру, пить настои из брусники, свеклы и других лекарственных растений, делать очистительные клизмы и вводить раздельное питание. К лету Кефиров основательно похудел, приобрел спортивную осанку, румяный цвет лица, сексапильность. А ближе к зиме его невозможно было узнать.
В здоровом крепком теле Кефирова поселился бодрый, уверенный дух, Василий похорошел, помолодел. Тут бы ему жениться на соседке со второго этажа, на несравненной Наталье Михайловне, и в радости, любви и гармонии дожидаться деток и пенсии! Но огонь честолюбия жег душу Василия. Раззудился он! Захотелось ему стать смелым, решительным, нестандартным. Для начала пошел он к стоматологу и вставил ослепительных красавцев из фарфора. Блистая керамикой, Кефиров произнес на профсоюзном собрании обличительную речь в адрес руководителей, называл их негодяями и подлецами.
Потом он поехал в аэропорт, погрузился в вертолет и прыгнул с парашютом. Затем Кефиров надел смокинг, пришел на то место перед мэрией, где стоял памятник вождю мирового пролетариата, и сыграл на гармошке второй фортепианный концерт Рахманинова.
После этого Василий проник во двор узла связи, влез на телевизионную вышку и долго, страстно кричал в сторону городской площади: «Мужчины! Овладевайте женщинами!..»
Спустившись с вышки, он выучил английский язык, проник в Штаты и соблазнил Мадонну. Тут бы Василию остепениться! Жениться бы на соседке со второго этажа, на несравненной Наталье Михайловне, и в любви да гармонии дожидаться прибавления потомства и заслуженного отдыха.
Но взъярился он. Захотелось ему стать богатым и великим.
…Не скажу какими путями, но страшно разбогател Василий. Жил он теперь во многих столицах, отдыхал на многих островах. За деньги защитил докторские диссертации нескольких наук и написал несколько романов. В год он защищал две диссертации, издавал два романа и менял двух любовниц.
Василию присвоили чин генерала и наградили орденами. Он всего добился, все ему было подвластно. Уже полным ходом велись переговоры о запуске Кефирова в космос…
…Недавно судьба вновь занесла его в Уренгой. Нахлынувшие воспоминания умилили его. Тут бы Василию остановиться! Бросить бы все к черту, смирить бы гордыню, жениться бы на несравненной Наталье Михайловне да и жить-поживать в гармонии. Но клокотал в нем вулкан честолюбия!
…На «мерсе» ехал он вечером по Петербургскому проспекту, притормозил возле автобусной остановки, сказал властно озябшей толпе:
– Изберете меня президентом – метро построю!
– Пошел бы ты в зад! – ответила толпа.
Будто свинцовые рога свалились и вдарили по темечку Василия: обмер от страшной дерзости. В голове оборвались какие-то нити.
Ошарашенного, одеревеневшего, полумертвого Кефирова отвезли в горбольницу, где он безропотно скончался от удара…
Тут и сказке конец.
Анжелика и Королев
На далеком и нежном морском горизонте прочертила погода жирную лиловую линию, грозя обрушить на одуревший от жары город субтропический ливень. Но пока еще вовсю полыхало солнце, безмятежно сияли в сиреневой дымке горы, и я решил потолкаться на пляже. Собственно из гостиничного окна, с горы, в мощный бинокль, местный пляж просматривался как на ладони и можно было бы туда не ходить, но одна деталь пляжа разожгла мое любопытство, и я засобирался.
Я быстренько нацепил короткие усики, водрузил на нос солнцезащитные очки, влез в шорты, бросил на плечо надувной матрац и продефилировал мимо лоточниц и торговок семечками к морю. Пока я спешно двигался по улице, пока, чертыхаясь, пробирался между телами и тушами пляжников, прошло минут десять. Испарилась махонькая, микроскопическая капля времени, эдакая молекула в сравнении с вечностью. Но и такой крохи бывает порой достаточно для переворота в положении вещей. Я слишком хорошо знал цену времени и потому еще шагов за сто до цели всей шкурой почувствовал: опоздал…
«Деталь» пляжа – ярко-красный, как капля томатного сока, купальник – исчезла. Вместе с купальником, естественно, и его хозяйка, а заодно с нею – шестеро каких-то мужиков. Вот бетонная тумба, а вот рядом, на мелкой гальке, то место, где только что развеселая компания азартно резалась в карты, пожирала виноград с инжиром и орошала съеденные фрукты сухим вином «Ркацители». Место совершенно чистое – значит, убрались до утра. На всякий случай я рысью пробежался вдоль берега от одного края пляжа до другого – ни на море, ни на суше их не было.
Пляж продолжал жить своей праздной жизнью: шумело море, визжали дети, гоготали взрослые, вопило радио, перемежая музыку грозными предупреждениями о вреде солнечной активности, где-то кричали «караул», а по акватории сновали взад-вперед катамараны.
