Александр Проханов - Алюминиевое лицо. Замковый камень (сборник)
Зеркальцев, испытывая страх и страдание, шел по селу, чувствуя, что на село совершено нападение. Жители, собравшиеся на сход, захотели освободиться от гнета, сбросить захватчиков, подняли восстание. Но захватчики кинули на подавление бунта карателей, и восстание было жестоко подавлено, в селе шла расправа.
У крыльца правления, где еще недавно толпился сход, теперь было пусто. Одиноко и дико трепетал красный флаг с серпом и молотом, и в этом трепете бессмысленного флага был ужас подавленного восстания, безнадежность сопротивления.
«Мой народ! – думал он отрешенно. – Мой народ!»
Магазин, ярко-оранжевый и зловещий, был открыт, и казалось, сход переместился внутрь магазина. За прилавком орудовала дородная грудастая продавщица с высокой крашеной прической. Ловко ставила на прилавок бутылки, шлепала пакетики с плавленым сыром, сгребала деньги. С ней нервно шутили, торопили, заискивали, а она улыбалась большим ртом с золотыми зубами, поигрывала в руках блестевшими бутылками.
У магазина, на земле, спиной к столбу сидел инвалид в камуфляже. Перед ним в траве валялась пустая бутылка. Он закрыл глаза и покачивался. Его одутловатое лицо было воспалено, словно обгорело на солнце. И это был афганский загар, и он, раненный, прислонился к скале, и где-то летел, все не мог долететь спасительный вертолет.
У магазина стоял мужик с расцарапанным лицом, в синей рубахе, тот, кто предлагал запретить продажу водки, грозил переколотить бутылки с проклятым зельем. Его лицо набрякло, царапины вскрылись и сочились кровью. Он держал в руке тонкий грязный стакан, полный на треть. Безумно смотрел в глубь стакана, высматривая в нем что-то ненавистное и смертоносное. Скалил желтые зубы:
– Пущай, говорю, эта чеченка к нам придет и взорвет нас к ядрене матери! Пущай они луч свой гребаный на нас направят и сожгут, как говно собачье!
Он углядел в стакане ненавистную точку, источник своих страданий, удаленный центр, из которого неслась погибель. Сжал стакан, напрягая в запястье жилы. Стакан хрустнул, осколки впились в ладонь. Водка и кровь смешались, розовые струи полились на землю. А он жутко скалился, сжимал осколки, давил невидимую гадину, не давая ей ускользнуть.
Тут же мял гармонь маленький мужичок в кепке. Он разваливал на стороны малиновые меха, которые издавали звероподобный рык. Ждал, когда звук утихнет в малиновом чреве инструмента. С силой сжимал гармонь, извлекая рыдающий звон, дожидаясь, когда он умолкнет. И по его мелкому, с воробьиным клювиком лицу бежали обильные слезы.
За магазином, в крапиве, Зеркальцев увидел председателя. Тот сидел, заломив руки за спину, словно его кто-то скрутил веревкой. Мотал набрякшей шеей. Хрипел, выговаривая:
– Пусти! Пусти!
Но путы его не пускали. Он напоминал связанного бунтаря, которого готовились выдать карателям.
Какая-то баба визгливо набежала на Зеркальцева:
– Ты опять пришел детей моих забирать? Уйди, гад! Я их лучше в избе запру и спалю заживо, чем тебе, живодеру, отдам!
Старуха замахнулась на него клюкой:
– Ты зачем монашек увез? Бери и меня вези! Мучай нас, мучай, а мы за Христа пострадаем!
Мальчишка кинул в него пустой бутылкой, промахнулся, и упавшая бутылка разбилась. Другой запустил в него камнем. Зеркальцев прибавил шагу, еще и еще. Мальчишки за ним бежали, кидали камнями, кричали:
– Мент! Мент!
Зеркальцев побежал туда, где у столба с пустым гнездом стоял его «Вольво-ХС90». Открыл дверцу, кинулся на сиденье и пустил машину, услышав, как камень звонко ударил в корпус. Мчался по шоссе, чувствуя, как душат его рыдания. Горячие комья слез подкатывались к горлу и останавливались, душили его. И чтобы не задохнуться, он жал на газ, слыша, как ревет вокруг растерзанный воздух.
Глава 7
Зеркальцев вернулся в отель «Милорд» в изнеможении. Отогнал автомобиль на стоянку и рассматривал вмятину, оставленную камнем на полированном кузове. Изысканное изделие европейской цивилизации, рассчитанное на благородного и утонченного пользователя, столкнулось с диким русским камнем, орудием ненависти, беды и беспомощности. Он, Зеркальцев, отождествив себя с бедствующим народом, был одним из тех, кто выпустил этот камень. Выпустил в самого себя, который в глазах народа являлся виновником народных несчастий и бед. И следовало выбирать между тем Зеркальцевым, который, повязанный путами, сидел в крапиве вместе с пьяным председателем. И тем, который, элегантный и легкомысленный, двигался с микрофоном среди сверкающих автомобильных салонов и своим чарующим баритоном услаждал слух ценителей комфорта и благополучия.
В номере он долго смывал с себя ядовитую угарную пыльцу. Старался успокоиться, глядя на фасад церкви, с которой ушло солнце, и стена, напоенная за день лучами, теперь медленно их отдавала. Церковь светилась нежно-голубым серебром, и иностранцы, должно быть финны или немцы, фотографировались на фоне прекрасной стены.
Он передал репортаж в Москву, приглашая счастливых обладателей ХС90 в увлекательное странствие по неизвестной России, которая любителям экзотики должна показаться такой же фантастической и загадочной, как экваториальная Африка.
Раздался звонок. Звонил Василий Егорович Макарцев, глава православного братства:
– Любезный Петр Степанович, отец Антон сообщил мне о вашем визите в обитель. Я знаю, вы прикладывались к мощам преподобного. Старец Тимофей и после смерти исповедует и отпускает грехи.
– Я, кажется, вчера во время ужина допустил бестактность. Позволил себе толковать пророчество старца о невесте Христовой и заре. Зачем-то приплел сюда жену премьера Хлебопекова Аллу, которую якобы должны постричь в монахини. А ведь «Алая заря» – не более чем бывший колхоз, который сегодня утонул в вине. Примите мои извинения.
– Полноте. Вы просто стремились разгадать шифрограмму, оставленную нам старцем. А ведь эта шифрограмма разгадана. Старец пророчествовал, что царь грядет к нему, старцу, от зари и будет встречен Христовой невестой. Это значит, что царь с серебряным лицом будет помазан в Тимофеевой обители рядом с ракой преподобного. Поедет царь в монастырь мимо бывшего колхоза «Алая заря» и будет встречен монахинями, невестами Христовыми.
– Вчера я не мог об этом догадаться.
– Я звоню вам по просьбе Кирилла Федотовича Голосевича. Завтра утром он приедет к вам и просил вас подарить ему малую толику времени. Сам же он сейчас занят делом, в которое вас посвятит.
– Буду рад увидеть Кирилла Федотовича, – ответил Зеркальцев, не в силах отказаться от продолжения знакомства, которое погружало его в загадочную и влекущую мглу. Перед тем как лечь спать, он долго смотрел на церковь. В сумерках она казалась серебристым облаком, в котором светилась и брезжила обращенная к нему благая весть.
Глава 8
Утром он позавтракал омлетом и фруктами в окружении шумных благожелательных иностранцев, которых уже поджидали туристические автобусы, похожие на огромные чемоданы.
Он прошел сквозь стеклянную карусель, вышел на парадное крыльцо, любуясь ослепительной белой церковью, на которой нежно голубел хрупкий изящный орнамент, словно по солнечному снегу пробежала бойкая птичка. Хотел обойти церковь и заглянуть внутрь, где в этот час должна была начинаться утренняя служба. Но к гостинице мягко подкатил «Лендровер-3», и из него легко и упруго выпрыгнул Кирилл Федотович Голосевич – его великолепные усы, курчавые бачки, брови вразлет и голубые, слегка водянистые глаза на странно серебристом лице.
– Как я рад, как я рад! – Он обнял Зеркальцева, словно старинного друга, источая радушие, запах вкусного одеколона и едва уловимый аромат салона с его тонкими благовониями. – Вам не надо садиться в ваш великолепный ХС90. Сегодня я ваш шофер. Прошу. – И он повлек Зеркальцева в свою машину, усаживая на сиденье среди мягкой кожи, благоухающих лаков, разноцветных циферблатов, напоминающих подводное царство с мерцающими рыбами. – Вчера, я знаю, вы побывали в Тимофеевой пустыни. Что вы там почувствовали? – Не давая Зеркальцеву ответить, продолжал: – Сегодня я покажу вам нечто, без чего впечатления от пустыни будут не полны.
И он тронул машину, за которой незаметно пристроился второй джип с охраной. Они катили по утреннему городу с торопящимися людьми, суетливыми автомобилями, среди старинных домов и белых церквей, похожих на лепные изделия, на которых, казалось, еще сохранились отпечатки пальцев тех, кто вылепил их из сдобного теста.
– Господь окружает нас символами, которые нам, с нашим замутненным сознанием, не дано отгадать. Но мудрецы и пророки улавливают эти символы, придают им форму иносказаний, которые доступны толкователям. Старец Тимофей был подобен библейским пророкам, которым Бог открывал запечатанные для смертных истины, а пророки создавали из них притчи и предсказания.
– Куда мы едем?
– На рынок.
