Александр Проханов - Алюминиевое лицо. Замковый камень (сборник)
Рынок и впрямь казался ковчегом среди бушующих вод, на котором собрались спасенные от потопления народы, взявшие с собой плоды земные. Сквозь иллюминаторы било косое солнце, освещая горы персиков, виноградные гроздья, пирамиды изюма, румяные яблоки, среди которых стояли дружелюбные, с фиолетовой щетиной азербайджанцы в каракулевых шапочках, ласковыми взглядами подманивая покупателей. И с ними было связано прорицание старца, возвещавшее присоединение Кавказа к русской короне.
Узбек в стеганом синем халате и тюбетейке отрезал от дыни медово-желтый полумесяц, который сочился соком, привлекая назойливых ос. Узбек осторожно, кончиком ножа, стряхивал осу с дыни. И о нем говорил старец, предсказывая возвращение России в Туркестан, к лазурным изразцам Самарканда, благоухающим барханам Каракумов, зеленой воде Туркменского канала.
Киргиз в войлочной шляпе предлагал покупателям грецкие орехи. Туркмен в косматой шапке укладывал на фаянсовое блюдо ломти баранины для шашлыка. Чуть поодаль стоял якут в меховой душегрейке с радужными вставками у ворота, перед ним высилась курчавая сизая гора каких-то стеблей.
– Что это? – рассеянно спросил Зеркальцев.
– Ягель, – лаконично ответил Голосевич.
Вдоль рядов, поддерживая порядок, расхаживала охрана. Несколько казаков в лампасах, фуражках и кителях старого покроя, увешанные крестами, медалями, знаками отличия времен японской и германской войн. Они поигрывали нагайками и рыкали на бестолковых покупателей. А также чеченцы в узких сапогах, бурках и папахах, с серебряными кинжалами.
Среди рынка возвышалась огромная сырая плаха, измочаленная топором. Мясник в оранжевом липком фартуке держал огромный сияющий топор и рубил опрокинутую на плаху говяжью тушу. Летели белые костяные осколки, сочные кровавые брызги. Ломти мяса с перерубленными белыми ребрами падали на прилавок. Мясник был невысок и могуч. У него не было шеи. Его розовые студенистые щеки сваливались на плечи, словно две дрожащие медузы. Его глазки заплыли жиром. Крохотный лоб прикрывали мелкие рыжие волосики.
– Это наш латыш Раймонд. О нем старец Тимофей возвестил: «Оставит секиру, и будут руки его в смоле». Что значит – бросит свое ремесло мясника и вернется на берег Балтики, где много янтаря. Он будет мой наместник в Остзейских землях. Раймонд, – обратился Голосевич к остзейцу, – о чем я тебя попрошу. Приготовь два куска вырезки, да получше. Хочу одарить толкователей.
– Да, хозяин, – ответил мясник, продолжая рубить. И при каждом ударе топора плескали его желеобразные щеки.
– Это мясо жертвенного тельца, над которым прочитана очистительная молитва, – сказал Голосевич.
Зеркальцев увидел на прилавке завернутые в бумагу куски мяса с проступившими красными кляксами. На свертках фломастером были сделаны надписи: «Статский советник», «Канцлер», «Лейб-медик», «Камергер». Мясник отрубил два красных шматка, завернул в бумагу, фломастером надписал: «Алевтина Первая» и «Алевтина Вторая».
Зеркальцев не успел расспросить, что значили эти надписи, как вдруг увидел среди покупателей мать Феклу. В черном подряснике и тесном черном платке, она шла вдоль рядов, а за ней следовал невысокий сутулый человечек с пучком волос, стянутым в хвост на затылке. Он держал кошелку, куда мать Фекла складывала купленную снедь.
Голосевич ласково разговаривал с алтайцем в шаманском облачении, с клыками волка на шее. Алтаец продавал панты изюбря, резко повышающие мужские способности, и Голосевич надкусывал розовую губчатую сердцевину. Зеркальцев незаметно скользнул в сторону и устремился вслед за матерью Феклой, хоронясь за спинами покупателей.
Он видел, как монахиня подошла к рыбным рядам, наклонялась к замороженным рыбинам, ткнула острым пальцем в серебристый семужий бок. Молдаванка ножом отрезала два алых ломтя, положила в прозрачный пакет, и спутник матери Феклы спрятал рыбу на дне кошелки.
Монахиня подошла к фруктовым рядам, высматривала, вдыхала запах сладких соков. Указала азербайджанцу на смугло-алые персики, лиловую гроздь винограда. Кивнула узбеку на небольшую золотистую дыню. Все это исчезло в кошелке.
Зеркальцев гадал, кому могли предназначаться деликатесы. Кому-то знатному, привыкшему к изысканным блюдам. Быть может, той загадочной затворнице, чей умоляющий взгляд пронзил его на зеленой лужайке обители?
Монахиня перешла к прилавку, где в баклагах отекали вязкими струями переполненные соты, золотились банки с медом, пахло сладкой липой, благоухало лугами. Зеркальцев потянулся на эти пьянящие ароматы. Мать Фекла резко обернулась, и он увидел близко ее узкое бледное лицо, пылающие гневом глаза.
– Господь наказывает тайных соглядатаев! – Повернулась и пошла, увлекая за собой спутника с кошелкой. А Зеркальцев, смущенный, отправился искать Голосевича.
Он нашел его в центре рынка, где располагался небольшой бетонный бассейн с трубкой, из которой сочилась вода. В этом бассейне продавцы могли вымыть пучки редиски, так что они сверкали своими алыми головками. Ополоснуть огненные кавказские помидоры. Нанести влажный глянец на полосатые азиатские арбузы.
Голосевич увидел Зеркальцева и патетически произнес:
– Как пророчествовал старец Тимофей: «И народы будут пить из ладоней его».
Он воздел руку. По рынку разнеслись удары колокола с невидимой звонницы. И на эти гулы стали сбегаться продавцы, облаченные в народные костюмы. И русский землепроходец в расшитой рубахе навыпуск. И запорожец в синих шелковых шароварах. И белорусский пастух в соломенной шляпе. И туркмен в косматой папахе. И узбек в халате и тюбетейке. И алтаец в шкурах шамана. И казак в лампасах с витой нагайкой. И чеченец с газырями и серебряным кинжалом. Все они окружили бассейн, из которого забила пышная струя. И вся эта живописная группа напоминала фонтан «Дружба народов», в центр которого вошел Голосевич, «царь с серебряным лицом». Подставил ладони под падающую струю. Стал брызгать вокруг. И все, кто стоял, ловили губами сверкающие брызги, глотали, благодарно кланялись тому, кто утолял их жажду и тоску по великой стране, по восхитительной империи.
Глава 9
Голосевич не отпускал Зеркальцева, увлекал его за собой. Два охранника, захватив с рынка кульки с мясом, проводили их в машину, и Голосевич, уверенно крутя баранку, провез его через город и остановился у старинного дома на берегу реки Красавы. Это был деловой центр Голосевича, где бухгалтеры на компьютерах подсчитывали рыночную выручку, молодые клерки заключали контракты с поставщиками, велись деловые переговоры, звонили телефоны, шелестели принтеры и ксероксы, лежали на столиках в приемных глянцевые журналы.
Голосевич провел Зеркальцева сквозь людную, деловую часть резиденции и пропустил сквозь двойные бесшумные двери. Они оказались в обширной комнате, стены которой были оббиты мягкой, поглощавшей звук кожей. Окон не было. Посредине стоял круглый стол, за которым, напротив друг друга, сидели две женщины. Немолодые, страшно изможденные, с распущенными седыми волосами. Они могли показаться сестрами – такие одинаковые, синеватые были вены на их худых голых шеях, нервные длинные пальцы с белыми костяшками, запавшие, блуждающие, искрящиеся, как у кошек, глаза. Они чем-то напоминали средневековых колдуний, прошедших сквозь застенки инквизиции и ждущих сожжения.
У стен стояли стеллажи, заваленные рулонами рукописей, пергаментными книгами, потрепанными «сонниками», справочниками лекарственных трав. А также словарями, сборниками аллегорий, учебниками тайноведения, среди которых выделялись Библия, каббала, свод русских сказок, собрание частушек, загадок и поговорок.
– Прошу, Петр Степанович, познакомьтесь. Алевтина Первая и Алевтина Вторая. Их интуиции и способности разгадывать тайное нет равных. Обе занимаются толкованиями прорицаний старца Тимофея. Многие из этих прорицаний стали понятны и определяют ход наших действий. Но еще много предсказаний остаются нераскрытыми, и это замедляет осуществление наших замыслов.
Обе женщины раздраженно, с неприязнью и голодным блеском в глазах, слушали Голосевича. Затем та из них, что звалась Алевтиной Первой, сдавленным, с истерическими нотками голосом произнесла:
– Мы второй день тщетно стараемся дать толкование двенадцатой строке из седьмой главы великопостных посланий старца – о «черных водах». И каждый раз выходит, что вам, Кирилл Федотович, следует поехать в Иерусалим и в новогоднюю ночь утопиться в колодце.
– «И грядет царь по черным водам лбом вперед, и будет царь встречен лещом с тарелкой, снискавшим благоразумие», – произнесла Алевтина Вторая, и глаза на изможденном лице загорелись, как у колдуньи. – Мы полагали, речь идет о Черной речке, что течет за Тимофеевой пустынью, и о гранитных валунах, то есть лбах, через которые вам надлежит перебраться во время вашего венценосного вступления в обитель. Мы специально поехали на Черную речку, но она впадает в болото, и там нет никаких гранитных лбов.
