Газета День Литературы - Газета День Литературы # 66 (2002 2)
III
Правитель брел мимо закоченевших зарослей высоких цветов с еще сохранившимися желтыми соцветиями, давно превращенными дождями в бесформенную паклю, склизко распадающуюся в руках при первом же прикосновении. Раздражение жизнью давно достигло предела, накопившись в нем досадной миной, ждущей своего часа в сухом охрипшем горле. Вдруг Правитель заметил существо, медленно бредущее вдоль ряда серых заборов, мимо все того же исполинского сухостоя. Это была девушка, чей внешний вид выдавал уроженку одного из тех районов, о которых мэр и министры предпочитают не говорить. Были ли родней ее родители — этого сказать никто не смог бы, но многие поколения, выросшие в прогнивших старых домах, дали о себе знать, наградив ее серой печатью вырождения. Hо в ней было нечто необычное для Правителя, привыкшего к роскошным женщинам, которых специально отбирали для него, которые были счастливы побыть рядом с ним хотя бы несколько минут. Hет, она не была красива. Большинство мужчин сочли бы, что она невыносимо уродлива. Hо его тянуло к ней, как тянуло в свое время в самый мрак городских трущоб.
"Эй!" — окликнул ее Правитель. Девушка обернулась и дождалась, пока он не подойдет. Создавалось впечатление, что она ничего не боялась в своем мире. Hе пугал ее и этот неизвестный мужчина, так внезапно возникший на пустынной осенней дороге. Она молчала, еще не до конца покинувшая сферу, где живут ее долгие мысли. "Малыш, пошли ко мне в гости…" — "Помидоры…" — автоматически произнесла она. "У тебя будет много! Сколько захочешь!" — "Собирать..." — "В моей теплице ты сможешь их собирать! Круглый год, изо дня в день!"
Правитель протянул к ней руки, рванулся вперед, успев сгрести девушку огромными пухлыми руками. Странные для этих мест сила и гордость проснулись в ней... Она вырвалась, наградив Правителя царапиной, алевшей теперь на щеке обидной отметиной, и с нечленораздельными криками умчалась, скрывшись в одном из черневших неподалеку домов.
Правитель достал телефон. "Да. Да все со мной нормально. Да. Ты излови тут суку одну и мне приведи. Hе, она тебе не понравится. Hо потом можешь побаловаться. Где? В пяти кварталах от мэрии раньше пруд был, знаешь? Да... Там еще сарай, там она и засела... Родители? Да что хочешь, то и делай. Мать? Hе думаю, что красивая... Да..." Он не успел договорить. С диким воплем существо, теперь еще менее похожее на человека, прыгнуло ему на спину и вцепилось в глаза. Грязные пальцы проникли глубоко, и через какое-то время Правитель затих. Тем временем пошел первый снег, и его кровь смешивалась с тонкими струйками талой воды, огибала пальцы, сведенные истерикой, и капала в сероватое месиво заброшенной дороги. Голос озверевшего существа разносился недалеко, гасимый крупными хлопьями, решившими лечь надолго.
IV
Когда приехала охрана Правителя, она так и сидела — воя на трупе, не вынув пальцы из развороченных глазниц. Снег, полностью покрывший ее длинные волосы, шел стеной, быстро укрыв все следы — крови почти не было видно... Только тело почему-то не становилось белым и нелепо серело нарочито недорогим пиджаком среди наступившей наконец зимы. Охрана стреляла практически наугад, прекрасно понимая, что Правителю уже все равно. Вой стих, и девушка упала усталой ветошью рядом с серой массой былого величия республики. Hе важно, что пишут газеты. Охрана стояла — каждый на своем месте, не решаясь подойти и поверить в то, что прогулка Правителя по городу теперь закончена. Снег покрывал тела, дорогу, головы застывших зрителей, словно ставя немую сцену безумного спектакля.
Шел снег... Да, тогда шел снег...
САХАРНЫЕ ГОЛОВЫ
Рабочие без стыда и совести удивляли жильцов дыхом невообразимого перегара и превосходным знанием русского языка. Громко топая сапогами, они вспугнули двух сношающихся представителей "поколения next". В подвал сгружали тяжелые мешки оптовой сладости. Коренастый Хозяин торопил. Смеркалось. "Сынки, мне мешочек, не продадите ли", — спросила старушка с первого этажа. "Не суетись, бабуля, всем достанется”, — ответил Хозяин и, посмеиваясь, добавил. — "Почти что даром отдам". Пенсионерка обрадовалась и радостно засеменила на оптовку. Там как раз продавали с машины дешевое мыло. В голове ее снуло плавали мысли о мыльном запахе, о больших пыльных коробках, банках варенья, о пирогах и крепком чае с сахаром, об огромном тазе с вареньем, с которого она аккуратно снимет пену. Даже слеза проронилась... Вроде продавец симпатичный, не должен обмануть. Бабушка думала о сахарной голове — восхитительной, безразмерной… Нет, она не надеялась обнаружить это чудо в мешке из грубой ткани — сахарная голова должна появиться сама — вдруг из некого загадочного пространства, из прошлого, где всего мало и очень голодно, но есть сахарная голова — как Бог или символ грядущих райских кущ. Хозяин хороший, он продаст... Не все, знать, демократы разворовали. Нет, не зря она голосовала за Ельцина. Хотя тогда Зюганов ей больше нравился, да вот соседка подсказала, что на лице-то у него — нехороший знак, не к добру такое, не нужен нам президент с шаром на переносице. Хотя при коммунистах неплохо было. Но сейчас — жизнь идет и слава Богу. От добра добра не ищут.
Сахарная голова... Все существо старой женщины спонтанно устремилось в те сферы, откуда являет себя сей предмет. Чуть не попала под машину. "Дурья башка!" — прокричал полноватый водила. Какой же он идиот... Забрела в чужой двор — пустой, словно его покинуло что-то... или кто-то... Редкие листья, одиноко носимые в запредельной пыли. Скрип качелей, кошачий визг. И снова тепло и тихо. Постепенно случайные мысли обволокли старушку вязкой паутиной усталости. Настал поздний вечер, а она все спала, пришла ночь, с улицы убрались не в меру развитые подростки — а она все спала в коконе сладких мыслей, обрывков памяти и шороха листьев. Ее разбудил холод. Что-то нехорошее висело в воздухе — больное, досадное, грязное и одновременно — странное и потому притягивающее к себе мысли, слова, взгляд. Поохав в пустоту спящего города, старушка побрела домой. Как же так оплошала-то... Видать, совсем плохая стала, раз на улице заснула. Дай-то Бог, если не простыла. Народ сейчас шальной, могли ведь и убить или что еще сделать, ведь обидят старуху, как будто так и надо... Нет, все же при коммунистах лучше было.
Так она приближалась. Тяжелый утренний воздух придавливал ее к земле, она замедляла шаг, тяжело дышала и снова шла вперед в тумане... Молоко, кисельные берега, сахарные головы... Они плыли где-то в своем сладком измерении, плыли, чтобы влиться в эту реку и понестись дальше. Не дойдя до дома, старушка вдруг увидела, как дом вздрогнул в немой судороге и стал погибать, растянув свою смерть во времени. Само время пошло не так. Звук пришел как будто позже, когда старушечьи глаза уже вросли в конгломерат, мгновенно вернувший материю обратно в первозданный хаос. И тут нутро пыльного скрежета распахнулось и оттуда вылетела, сверкая всем своим великолепием, ОНА. Да, это была сама настоящая сахарная голова. Она была прекрасна. Упав к ногам старухи, голова что-то простонала, как будто еще храня связь со своим сладким миром, и затихла, источая странный свет. Впереди горел огонь, металась пыль, выли тени и носились люди, пытавшиеся спастись от сахарных голов. Глупые, разве так трудно понять, что это невозможно...
Старуха пошла прочь. Даже не пошла — мир сам стал двигаться назад, отдаляться, сливаться со случайными бликами в перламутровом свете. А следом летели головы, самые обыкновенные сахарные головы.
Они пели.
СТРАННЫЕ ЛЮДИ
Сторож Проктор Брудовский боялся Странных людей. Он никогда их не видел, никогда даже не слышал об их злодеяниях. Жизнь его была тиха и размеренна, словно мутный ручей, она текла так неторопливо, что в минуты тяжкого похмелья Проктор спрашивал сам себя: "Да разве ж это жизнь?" И только страх, иррациональный страх, который невозможно понять и изжить, говорил ему: "Ты жив, еще как жив, но это поправимо!" Сидя в своей крошечной будке, он изо дня в день вглядывался в лица прохожих в поисках того самого Странного Человека.
"Главное быть начеку! Главное не пропустить! Ведь как оно бывает — расслабишься — а он, подлец, тут как тут. Хвать тебя, тепленького, — и обухом по голове! Вот на той неделе голову в водохранилище нашли. В сумке она лежала, как кочан капусты. Не к добру это, эх не к добру... Доберутся и до меня, старика. Ведь молодежь что — ей не до этого, ей бы все ногами дрыгать. Совсем распустились! А Странные люди здесь, да я знаю, тут они — только и ждут, когда напасть. Но я-то начеку, потом спасибо скажете. А кому спасибо? Прошке спасибо, Прошке-дураку! Смейтесь, смейтесь, пока кровавые слезы не полились из глаз из бестыжих!" Так размышлял старый сторож, спрятавшись за грязной занавеской. Иногда ему казалось, что вот он, враг, но в последний момент чутье подсказывало ему, что Странный Человек пока таится, ворочается в своей тайной берлоге, вынашивая во сне зловещие и непостижимые замыслы. В этом была суть странного человека — он был непостижим. Его мысли были тайной за семью печатями, его поступки — абсурдным бредом. Его суть — кошмаром, непостижимым и враждебным.
