Игорь Зудов - Жизнь и смерть как личный опыт. Реанимация. Исповедь человека, победившего приговор врачей
Есть люди, для которых бросить по ходу разговора фразу «надоело жить» ничего не стоит. Я не отношу себя к этому типу. Более того с трудом воспринимаю жалостливое отношение, если заболеваю или возникают какие-либо неприятности в жизни. Помню, лет 20 назад, после серьезного воспаления легких, меня отправили на реабилитацию в одно из подмосковных лечебных заведений. Тогда я запретил кому-либо из близких приезжать ко мне до тех пор, пока, по моему мнению, не набрал достаточной физической формы, чтобы не вызывать жалости.
Но тогда я был уверен, что смогу восстановить силы. Теперь такой уверенности не было. Абсолютно неясные прогнозы давались по поводу способности говорить без вспомогательных средств. Успокоительные фразы типа «все будет хорошо» вызывали активный протест с моей стороны. Я хотел достоверно знать, насколько полноценным человеком стану и сколько времени понадобится для этого. Уклончивые ответы докторов усугубляли психологический шок, вызванный моим состоянием в то время.
В хирургическом отделении можно было читать, но книга выпадала из рук. Телевизор вызывал аллергию. Я весь был опутан мыслями о будущем и не мог освободиться от них ни днем, ни ночью.
Я напоминал себе какое-то тупое животное, не способное адекватно реагировать на внешние воздействия окружающих меня людей. Они не понимали мою речь, а я в ответ переставал понимать, о чем меня просят. Нет, не из вредности. От внутреннего смятения, от сознания собственной ущербности мысли путались в голове и даже пустяковая просьба, вроде «откройте рот», проходила по длинному лабиринту каких-то не совсем понятных ассоциативных связей. «Прошлый раз мне удалось открыть его только наполовину, потому что какие-то мышцы лица не сокращались в достаточной мере. Смогу ли на этот раз?»
Пока внутри происходил мыслительный процесс, который иногда трудно выразить словами, обратившийся с просьбой врач с недоумением смотрел на меня. И со стороны порой это выглядело не как замедленная реакция, а кое-что посерьезнее.
После подобных происшествий я прекрасно осознавал всю нелепость моего поведения, но преодолеть внутренний ступор не удавалось. Так как же жить, когда не только окружающие, но и ты сам понимаешь, что твои мыслительные способности претерпели серьезные изменения? И никто не давал гарантий, что я смогу преодолеть столь серьезные нарушения.
И все-таки стоит
Видимо, мне не очень хорошо удавалось справляться с моим настроением. Однажды, когда младший сын был у меня один, у нас состоялся откровенный разговор о моих делах и неясных перспективах моего выздоровления. Он привел много убедительных аргументов, а заодно поведал и о своих жизненных трудностях, о которых я даже не подозревал. За два дня до моей операции у него на глазах сгорел загородный дом. Незадолго до этого угнали машину...
Но, пожалуй, наиболее действенным оказался рассказ об уже забытых мною методах моего же воспитания. Он напомнил, как в детстве, катаясь на лыжах, падал с горки, и как мы с ним никогда не уходили домой, прежде чем он не возьмет эту «вершину». Были и другие серьезные примеры, когда под воздействием матери и меня он преодолевал жизненные невзгоды. Так могу ли я теперь поддаваться последствиям болезни, пусть и весьма тяжелым? Все жизненно важные органы целы, и требуется лишь упорная тренировка, чтобы привести их в порядок. Об этом же, но другими словами, говорили жена и старший сын, обе невестки и внуки.
В эти дни мучительных раздумий я вспомнил о героине моего очерка – академике Н.Т. Нечаевой, одной из самых уважаемых мною женщин. Во время землетрясения в Ашхабаде в 1948 году она потеряла мужа и двух детей, а сама из-за перелома позвоночника на два года оказалась прикованной к постели. Мужественной женщине удалось не только побороть болезнь, но и стать всемирно признанным специалистом по пустыням.
Я вспомнил, как, находясь у нее в гостях на одной из опытных станций в пустыне Кара-Кум, мой коллега из немецкого научно-популярного журнала и я, в то время двое крепких сорокапятилетних мужчин, не могли угнаться за шестидесятилетней Ниной Трофимовной, взбираясь на песчаные барханы.
Мне было с кого брать пример, чтобы окончательно преодолеть временную, хотелось надеяться, физическую немощь.
В это же время после многочисленных визитов родных и друзей, под влиянием их рассказов о жизни на воле и, наконец, от их желания посоветоваться со мной по тем или иным возникающим у них проблемам уходила тяжелая депрессия.
Их уверенность, что я справлюсь с возникшими трудностями, как делал это уже не раз в своей жизни, становилась и моей уверенностью. А она, в свою очередь, трансформировалась в хорошую злость, когда мне не удавалось пройти намеченные 100 или 200 метров, и заставляла достигать этого рубежа, а нередко и превосходить его.
Но не только поддержку ощущал я в эти непростые для меня дни. Еще в отделении хирургии некоторые врачи каждый раз напоминали, что я должен постоянно благодарить тех, кто спас меня от смерти. Хотя сами они не имели к моему выздоровлению никакого отношения, а прикидывались лечащими врачами или другими причастными к этому событию людьми с одной лишь целью получения денег.
Я уже упоминал, что сделавший основную операцию хирург каждый раз просил у меня разрешения сделать снимок с моих швов для своей диссертации. Зато его более молодой ассистент вел себя очень нахально, всячески выпячивая собственную роль в полученных результатах.
Но, благодаря каким-то неписаным законам, и врачи, и больные имели достоверную информацию о вкладе каждого специалиста в ту или иную операцию.
Порой меня подмывало воскликнуть: «Где же вы были, благодетели мои, когда я умирал?» Вот такой парадокс. Все, кто действительно сыграл какую-то роль в моем спасении, все, кого буду помнить до конца своих дней, – все они никогда ни словом, ни взглядом не давали мне понять, чем я им обязан.
Если стоит, то как?
Другая причина психологического дискомфорта – жестокое отношение к людям с ограниченными возможностями в нашем обществе. Даже в поликлинике при очередных осмотрах приходилось слышать слова о том, что же нужно этому калеке – лежал бы дома и доживал бы свои дни. Не скрою, было обидно. Хотя я не сделал этим людям ничего плохого, они даже не знали меня. Но таковы уж нынче жизненные ценности.
Наверное, ни одна нация не относится так жестоко к своим инвалидам, как мы, русские. Особенно теперь, когда правило «выживает сильнейший» разрушило все моральные устои общества. Сейчас инвалиды воспринимаются как обуза. У легкокрылых искателей счастья удача измеряется только одним мерилом – количеством добытых любыми путями, законными или не очень, денег. Участие, сопереживание, элементарная помощь отбрасываются, как изношенная одежда или стоптанные башмаки, если это мешает погоне за лишним рублем или долларом.
Отказ от ребенка в родильном доме становится массовым явлением. Если у родившегося крохи выявлена незначительная патология, то он верный кандидат в казенное учреждение. О детях, которые не выдерживают родительского гнета, уже упоминалось.
Ненамного лучше отношения в мире взрослых. Социологи установили, что присущие раньше нашим людям нравственные принципы в значительной мере изменились. Честность снизилась в пять раз, доброжелательность – в шесть, бескорыстие – в восемь. В четыре раза ослабло чувство товарищества. Налицо деградация моральных устоев общества.
В эпоху кардинальных перемен в характере целого народа произошли изменения далеко не в лучшую сторону, а первыми жертвами стали самые незащищенные слои населения – инвалиды, старики и дети. Не буду приводить новые примеры. Каждый неравнодушный человек встречается с ними повседневно во всех сферах жизни. А на черствого – ничто не подействует.
В то же время неоднократно приходилось видеть, как бережно и заботливо помогают людям с ограниченными возможностями в разных странах мира. При этом стараются не унизить их человеческое достоинство, обращаясь с ними как с полноценными гражданами.
Не говорю о многочисленных протезах и устройствах, специально разработанных для облегчения жизни инвалидов.
Наше общество в целом и, к сожалению, многие его отдельные представители безжалостно относятся не только к инвалидам от рождения, но даже к тем, кто получил увечья в зоне боевых действий. А что мы хотим, если с детства не прививаем гуманных чувств к людям с физическими недостатками?
Правы А.И. Солженицын и Д.С. Лихачев, люди очень разные, но единые в своем призыве о необходимости настоящей нравственной революции в России. Слово «революция» нравится далеко не всем, да и верим мы в него слабо, а чудо самостийного преображения кажется еще менее вероятным. Но как же жить без надежды и веры в будущее?
Существующее отношение молодежи к старшему поколению наглядно демонстрирует простой пример из жизни. Во время отдыха в Египте уже в 10–15 метрах от берега очень соленая вода Красного моря попала в дыхательное горло. Несколько минут я вертелся в воде, пытаясь сделать полноценный вдох, и с помощью кашля освободиться от остатков соленой воды в горле. Кто попадал в такую ситуацию, знает, насколько неприятны подобные ощущения. И если человек недостаточно уверенно чувствует себя в воде, последствия могут быть самыми плачевными.
