Савелий Дудаков - Этюды любви и ненависти
– Братие во Христе! Я – немощь, нищета; Бог – сила моя… Будьте искренни на исповеди. Господь Бог наш бесконечно милосерд, он все простит. Кайтесь в содеянных вами грехах.
Он замолчал и, ожидая покаяния мирян, стоял в такой позе, словно приготовился взвалить на свои плечи непомерную тяжесть чужих преступлений.
Какая-то женщина громко взвизгнула:
– Батюшка!
И вслед за этим, словно по сигналу, весь храм наполнился гулом голосов. Это был вопль не менее трех тысяч человек, опускающихся на колени. Казалось, закачались стены Андреевского собора… Кругом происходило какое-то безумие. Ни в одном доме умалишенных нельзя было услышать того, что происходило здесь. Лишь немногие каялись тихо, а остальные как будто старались перекричать друг друга. Очевидно, им хотелось, чтобы священник услышал их слова – иначе душа не очистится от грехов.
В этом разноголосом гаме можно было понять только тех, кто находился ближе к нам.
Рыжебородый купец, мотая головой, признавался:
– Я застраховал свои товары, а потом сам же их поджег. Мне досталась большая страховка. А за меня пошел на каторгу мой сторож.
Пожилой чиновник бил себя в грудь и стонал:
– Грешник, батюшка, я изнасиловал десятилетнюю девочку.
Лысый человек, похожий на ломового извозчика, выкладывал свой грех с надрывом:
– Я спьяна избил свою жену, а на второй день она умерла…
Молодой деревенский парень, несуразно широкий, с уродливым лицом, хрипел, как в бреду, о том, что он занимался скотоложством.
Около нас худая женщина рвала на себе волосы, колотилась в истерике и вопила:
– Батюшка! Я собственными руками задушила собственного ребенка. Сердце мое почернело от греха…
Некоторые фразы долетали до нас издалека, и мы не видели, кто их произносил:
– Я родную мать уморил голодом…
– На суде под присягой я был лжесвидетелем…
– Из-за меня удавился мой родной племянник…
Чем дальше шло покаяние, тем сильнее было от него впечатление. Очевидно, к отцу Иоанну съезжались люди, может быть, почитаемые и уважаемые дома, но втайне подавленные ужасными грехами. С высоты амвона он мрачно смотрел на свое коленопреклоненное человеческое "стадо", собранное из непойманных преступников.
Что он думал в это время? На его окаменевшем лице не было никаких признаков брезгливости перед мерзостью, извергаемой устами трех тысяч людей. Может быть, он привык к этому, и никакая самая жуткая тайна человеческого бытия его уже не удивляла. Но нам было страшно. Здесь, в этом прославленном храме, никто не говорил о каком-нибудь добром поступке. Каждый выворачивал свою душу наизнанку и сочилась она, как запущенная рана, смердящая гноем. Даже в воображении нельзя было нарисовать себе то, что выкладывалось на всеобщей исповеди. Казалось, вся человеческая жизнь состоит из одних только подлостей" (Новиков-Прибой А. Соленая купель. М., 1960. С. 457-460). Конечно, паства любавического реббе резко отличалась от "стада" Иоанна Кронштадтского, и понятно, почему. Синод был против публичной исповеди. 13 Киркор Адам Гонорий Карлович (1812-1886), русско-польский этнограф и археолог, издатель "Виленского вестника" (1860-1866) и "Нового времени" (1867-1872), приобретенного в 1876 г. А.С. Сувориным.
О Давиде Черняховском Воспоминания имеют один непременный недостаток: вместо того чтобы сразу поведать о человеке, слишком рано ушедшем в Никуда, необходимо рассказать историю отношений – без этого, кажется, еще никто не обходился.
Давид Абрамович Черняховский возник на моем горизонте внезапно – можно сказать, по "почте духов". Допускаю вмешательство Высшей Силы.
Судите сами. Я медленно "загнивал" в учреждении "Рога и копыта", размещенном на территории Иерусалимского университета под вывеской Институт по исследованию восточноевропейского еврейства. В свое время этот центр сыграл большую роль в изучении советского еврейства. Долгие годы им руководил ученый с мировым именем – Шмуэль Эттингер. До сих пор историю еврейского народа в израильских школах преподают по его учебникам. Это был энциклопедист старой школы. Случайно "застрявший" в нашем скупом на настоящих историков времени он знал "все". Профессор относился ко мне хорошо и смело покрывал мое показное безделье. (Будучи столоначальником, я сидел под плакатом "Книги – вместо водки" и доказывал прямо противоположное.) Свидетельством эттингеровской доброты является копия его письма университетскому начальству, в котором он защищает Савву Дудакова, чей социальный статус определяет как "кафкианский". Впрочем, сильных мира сего это не пробрало.
Эттингер организовал группу бывших советских ученых, занимавшихся проблемой российского и советского антисемитизма. "Бывшие", многие с мировыми именами, раз в месяц делали на эту тему доклады. Среди них были адвокаты, физики, инженеры, политологи, лингвисты, антиковеды, литературоведы, искусствоведы, театроведы, военные и т. п. Мой коронный номер на этом сионистском сборище назывался «Генезис "Протоколов сионских мудрецов"». Так я жил – потихоньку, никого не трогая, "починяя примусы" и изыскивая "обожаемых юдофобов". Вмешались два обстоятельства. Первое – неожиданная смерть Шмуэля Эттингера. "Я остался один, без матросской ватаги", брошенный в бурное житейское море и перепуганный насмерть стал кропать диссертацию. Мне фантастически повезло: в 1991 г. я получил вожделенную докторскую степень Иерусалимского университета.
Второе обстоятельство заключалось в том, что несколько моих статей появились в "престижных" изданиях alma mater и каким-то путем дошли до России. Это имело неожиданные последствия. Я уже не помню, как и кто передал мне письмо следующего содержания (привожу в сокращении): 31 июля 1991 г. Москва Уважаемый Савелий Дудаков!
Недавно прочел интереснейшую Вашу статью "Вл. Соловьев и Сергей Нилус" в сборнике "Russian Literature and History". Кроме того, слышал о Вас и в Москве, и в Гуверском институте (от Семена Ляндреса) как о глубоком ученом и хорошо информированном специалисте по "Протоколам сионских мудрецов". Сегодня представляется оказия быстро передать Вам письмо. Потому не стал искать общих знакомых в Москве и запасаться протекцией, а решил написать Вам непосредственно.
Немного о себе. Я, Черняховский Давид (Абрамович – отчество), московский психиатр, в последние годы работаю в поликлинике писателей (Литфонда). Мои интересы сосредоточены главным образом на врачебном деле. Однако в связи с усилением антисемитской пропаганды, опирающейся на "Протоколы", поставил своей целью способствовать изданию книги Нормана Кона "Warrant for Genocide". Будучи доверенным лицом автора, вложил много сил для ее публикации, чтобы она появилась в пристойном виде, восстановил русские подлинники, исключив такую накладку, как двойной перевод, написал послесловие. В конце прошлого года книга вышла небольшим тиражом (25 тыс. экз.), отчасти скупленным борцами с всемирным еврейским заговором. Как и предполагалось, книга вызвала резкие нападки.
Наиболее "научные" из них содержатся в "Московском литераторе" и "Русском вестнике".
Посылаю Вам ксерокопии этих статей…* Со своей стороны, готов выполнить Ваши поручения в московских библиотеках и поискать нужную литературу.
Посылаю Вам также русское издание книги Кона. Если Вы захотите узнать обо мне какие-то дополнительные сведения, то сможете это сделать через моего сына, который сейчас живет в Израиле.
Ваш Д. Черняховский Редкий случай: несмотря на свою природную лень, я почти тотчас же ответил Давиду Абрамовичу, постаравшись удовлетворить его просьбу.
С книгой Кона я был знаком (и на английском, и по самиздату), но с удовольствием прочел московский вариант. Удивился же тому, что соредактор Черняховского Т.А.
Карасова не выслала мне книгу раньше – в свое время я был ее гидом по Иерусалиму. "Глазами психиатра" (послесловие) я проглотил сразу. Не могу сказать, что я был полностью согласен с основной идеей автора, убежденного в том, что паранойя – это недуг не только отдельных личностей, но и некоторых общественных движений. Другими словами, антисемитизм масс – психическая эпидемия. Увы, были и есть психически вполне здоровые юдофобы и вполне прагматические политические течения, для которых еврейская кровь – "смазочное масло" истории, неважно с каким знаком – плюс или минус. Как бы то ни было, но мы с Д.А. Черняховским прониклись друг к другу симпатией. Он должен был приехать в Израиль к сыну и внучке, и я пригласил его пожить у меня.
***
* Далее Давид Абрамович просил, чтобы я отксерокопировал документы Бернского процесса, прокомментировал доводы авторов статей и написал соответствующие опровержения.
***
Встречал я чету Черняховских на Центральной автобусной станции в Иерусалиме. Из автобуса вышел высокого роста стройный, смуглый человек с черными пронзительными глазами. Нечто кавказско-горское было в его облике. Женщина, стоявшая рядом, была миниатюрна и гибка. "Не балерина ли?" – подумал я и повез их к себе. Они поселились на первом этаже. В доме жили собака и кошка. А Давид страдал от астмы.
