Дмитрий Губин - Записки брюзги, или Какими мы (не) будем
Они в воспоминаниях видят себя богачами.
Они не спят, пересчитывая тогдашние рубли на нынешние доллары, представляя, как сладко было бы тогда с баксами, а еще лучше – с евро, какой же тогда был курс евро?., ну, не такой грабительский, как сейчас… Ощущая под подушкой, кадушкой, макар-девушкиной геранькой, в чулке на немощной ноге (чулок – с тех времен. Штопаный. Не тратиться ж на новый!) эти вырванные из жизни ценой жизни деньги.
Им никогда не объяснить, что здесь другая страна, другая валюта, с другим обеспечением. Они, как дети: наесться вместо супа варенья, но чтоб не ругала мама и не пучило живот. Их, как детей, власть гладит по голове.
Это – ошибка власти: потакание причудам памяти. Это рассыпание в любезностях под каждый праздник: «Дорогие ветераны труда, без вас бы мы…»
Дорогие ветераны труда, без вас бы мы не родились на свет, это сущая правда. Но те, кто родились бы вместо нас, жили не в столь засранной вами стране, что тоже правда.
Власть могла бы устроить, пусть виртуально, образцово-показательный, изолированный от страны городок, Старосоветск, заселенный взыскующими СССР. Чтобы получали реальные советские пенсии в советских рублях. Чтобы ходили в советские магазины. Чтобы – «третья касса, колбасу за два двадцать не пробивать! Куда прете?!» Чтобы пельмени из крахмала и туалетной бумага – в очередь, и чтоб кульки из серой бронебойной бумаги, и алюминиевые совки. Чтобы взрывающийся телевизор «Горизонт» – по записи через три года, и только инвалидам, а программ по этому телику – только две, и по обеим – решения ЦК, и никаких мыльных опер. За мясом – плацкартой в Москву. Газета – «Правда». В универмаге – сандалеты. Лекарства – затри копейки, но лишь советские.
И всюду сотни, тысячи скрытых камер.
Те пенсионеры, что остались, пусть смотрят это reality-show в режиме online. Трансляция на избирательных участках – в обязательном порядке.
ЭГОИЗМОни не признаются в предательстве идеалов.
Всю жизнь уверяли, что существуют «ради будущих поколений» («если не дети, то внуки…»). Вынырнув из совка, про поколения забыли, замкнувшись на себе.
«Дайте нам умереть спокойно, а дальше делайте, что хотите» – начертано на первой странице каждой пенсионной книжки.
Диалектика, косым клином вбивавшаяся в институте, давно заброшена в ветхий чуланчик мозга. В полученных мною сотнях писем упоенно описана советская ничтожная зарплата и такая же колбаса.
Мысль о том, что нынешним молодым неохота жить и на мэнээсовские сто тридцать, и на профессорские четыреста, равно как и вообще есть колбасу а, не, скажем, гамбургеры или суши – вытеснена из сознания. Успехи внуков – знающих языки, одевающихся по моде, уже в студентах снимающих квартиры и покупающих машины, имеющих банковские карточки, подрабатывающих на каникулах за границей – игнорируются.
Покупки и подарки, сделанные детьми, торжественно прячутся, потому что разве можно портить такие красивые вещи.
Сто каналов по антенне-кабелю-спутнику, раблезианское изобилие в магазинах от мебельных до книжных, строительный бум, упятерение автомобилей, кинотеатры с dolby, сетевые харчевни, ночные клубы – это все «разврат», потому что достается их детям за деньги, а не на халяву лично им.
Мой коллега, переселивший своих стариков из коммуналки в отдельную квартиру, долго не мог понять их слез. Сначала думал: от счастья. Но сквозь всхлипы услышал: «эта квартира не наша». Принялся объяснять, что собственность и правда оформлена на него (таким образом он получает льготу на подоходный налог), но что они прописаны постоянно, так дай Бог им долгих лет. Не помогло.
Оказалось, что «не наша» – значит, «не государственная». Они хотели не приватизированного, а именно Государственного Жилья, потому что Государство в их глазах было вечным, и под его дланью были вечны и бессмертны они.
Такой российский Хеопс, пирамиды, новый древний Египет.
Вот почему они так отчаянно, так яростно ратуют за сохранение госсобственности, госучета, госконтроля: оставляя итогом жизни неухоженную, неумытую, истеричную страну, а также не всегда пылающих любовью потомков, они вне государства теряют право на бессмертие, с чем примириться не хотят. Вечное, сильное, мудрое государство – это их ultima ratio и одновременно ultima thule. Борьба с государством – это борьба против их рая.
Ведь признаться в собственной смертности – значит спросить себя: каков итог жизни? Что я сделал, в чем должен покаяться, что изменить, что оставлю? И поверить в бессмертие духа можно, только когда ответы на эти вопросы для духа утешительны.
Одна из моих родственниц умерла в эпоху тотальной частной собственности, жилплощадь отошла государству. С ней нельзя было говорить ни о приватизации, ни, тем более, о завещании: «Я пока жива». В итоге без квартиры осталась моя сестра, подобно сестре милосердия ухаживавшая за ней последние годы.
В общем, «дайте нам дожить спокойно!».
Это их право.
Когда б не одно обстоятельство.
В переводе с лукавого на обычный язык их требование означает: «Пока мы живы, ухаживайте за нами и платите за нас! Дотируйте телефонные разговоры, квартиры, газ, электричество, транспорт, лекарства! Мы со своей прежней властью, страной, государством – банкроты, но вы, нынешняя власть, страна и государство, вы обслуживайте нас, потому что вы же не смеете бросить нас в одиночестве!»
Бросать, действительно, аморально.
Но власть должна иметь дело не только с благом банкротов, но и с интересами тех, кто сегодня зарабатывает личное и общественное богатство, а также с интересами тех, кто будет зарабатывать это богатство завтра.
Не просто поднять пенсионный возраст, но и жестко регламентировать предоставление социальных льгот, как это делается даже в таких социалистических странах, как Швеция или Финляндия. Там собственник квартиры или машины не имеет права на льготы. Там обладатель телевизора не может рассчитывать на социальное пособие, а, наоборот, обязан платить налог на ТВ.
Иначе поколение за поколением страна будет воспроизводить не просто беспомощных нищих стариков, но вполне молодых людей, которым вполне симпатична такая старость.
ПОЛИТИКАОни будут воспроизводить свое, ставшее привычным и даже удобным существование, когда можно вволю тосковать по «прекрасной» жалкой жизни в СССР, совать палки в часовые колесики времени и плевать на всех, полагая бедность индульгенцией от грехов. Каждый стремится воспроизводить себя.
И никто не смеет им сказать, что они достойны жалости, но не уважения.
Потому что они – это треть, если не половина голосующего электората. Попробуй-ка погладь против шерсти: откусят руку. Но давно пора не просто гладить, но стричь. Вводить либо возрастной, либо имущественный ценз.
Живешь на пенсию, не имеешь собственности – получай бесплатную соцзащиту, доплаты и льготы, но отойди от политики и, соответственно, избирательного участка. Потому что за последствия выбора нужно отвечать, а чем ты можешь ответить, если у тебя ничего нет?
Если имеешь собственность – привыкни к тому, что ее нужно использовать, поддерживать, обслуживать, в противном случае – откажись, передай, продай, доверь заботы по ее обслуживанию наследникам.
Иначе политически активные пенсионеры будут отдавать в избирательный залог то, что у них реально имеется под рукой и что они с удивительным упорством отдают в залог сегодня: жизни детей и внуков.
Уже которая Госдума шагу не ступает без пенсионерского кадила. Все – с оглядкой на униженных и оскорбленных, с подтекстом народничества, с Шандыбиным в роли Петрашевского и Глазьевым в качестве экономического гения (маленький, ученый, обиженный – вылитый Ильич).
Права среднего класса, заботы наемных профессионалов, проблемы мелких и средних собственников наших политиков не волнуют. Не до них.
Строительство автобанов, разгон ГИБДД с последующим созданием дорожной полиции и службы регистрации, переход на страховую медицину и пенсию, контрактную и компактную армию, развитие ипотеки и кредита – все это либо не обсуждается, либо ползет по болоту социальной справедливости.
Возьмите банальность, технический акт, какой-нибудь закон об обязательном страховании гражданской ответственности автовладельцев. Мы приняли его, если не ошибаюсь, последними в мире, наряду с Монголией и Арменией. А все потому, что перед законодателем маячил пресловутый дед-подснежник за рулем: откуда возьмет он деньги на страховку?! О том, откуда возьмет деньги на ремонт подержанного «Опеля-Астры» молодой парень, в которого дедан вмажется на повороте, законодатель не говорит.
Зюгановские двадцать или тридцать процентов – это стариковские проценты.
Они работали в стране под названием СССР, работали так, что она развалилась с грохотом и вонью, и вот теперь требуют материальных благ от страны под названием Россия, причем требуют в единственной доступной форме: максимального приближения ее к Советскому Союзу.
