Елена Прудникова - Сталин. Битва за хлеб

Сырость и мгла.
Ночь развернула два черных крыла.
Дымовка спит средь простора степного.
Только Андрей Малиновский не спит:
Сжавши рукою обрез, сторожит
Брата родного.

Тьма. В переулке не видно ни зги.
Плачет капелью весеннею крыша.
Страшно. Знакомые близко шаги,
«Гриша!
      Гриша!
            Я ли тебя не любил?»
Мысль замерла от угара хмельного.
Грохнул обрез. Малиновский убил
Брата родного.

В Дымовке шум и огни фонарей,
Только темна Малиновского хата.
Люди стучатся: «Вставай… Андрей!..»
«Брата убили!..»
            «Брата!»

Тихо снуют по деревне огни.
Людям мерещится запах железа.
Нюхом берут направленье они,
Ищут обреза.

Сгинул обрез без следа.
Но приговор уже сказан у трупа:
      «Это его Попандопуло». — «Да!»
      «Это— проклятый Тюлюпа!»
      Сбилися люди вокруг.
Плачет Андрей, их проклятия слыша.
Стонет жена, убивается друг:
«Гриша!»
«Гриша!»

Солнце встаёт — раскалённый укор,
Гневно закрывши свой лик облаками,
В луже, прикрытый рогожей, селькор
Смотрит на небо слепыми зрачками.

Не оторваться ему от земли,
Жертве злодейства и братской измены.
Но уж гремит — и вблизи и вдали —
Голос могучей селькоровской смены:
«Злые убийцы себя не спасут,
Смело вперед, боевые селькоры!
Всех подлецов — на селькоровский суд
Сыщем, разроем их тёмные норы!

Тёмная Дымовка сгинет, умрёт.
Солнце осветит родные просторы,
Рыцари правды и света, вперёд!
Мы — боевые селькоры!»

Как родная мать меня
      Провожала,
Как тут вся моя родня
      Набежала:

«А куда ж ты, паренёк?
      А куда ты?
Не ходил бы ты, Ванёк,
      Да в солдаты!

В Красной Армии штыки,
      Чай, найдутся.
Без тебя большевики
      Обойдутся.

Поневоле ты идешь?
      Аль с охоты?
Ваня, Ваня пропадешь
      Ни за что ты.

Мать, страдая по тебе,
      Поседела,
Эвон в поле и в избе
      Сколько дела!

Как дела теперь пошли:
      Любо-мило!
Сколько сразу нам земли
      Привалило!

Утеснений прежних нет
      И в помине.
Лучше б ты женился, свет,
      На Арине.

С молодой бы жил женой,
      Не ленился!»
Тут я матери родной
      Поклонился.

Поклонился всей родне
      У порога:
«Не скулите вы по мне,
      Ради бога.

Будь такие все, как вы,
      Ротозеи,
Что б осталось от Москвы,
      От Расеи?

Все пошло б на старый лад,
      На недолю.
Взяли б вновь от нас назад
      Землю, волю.

Сел бы барин на земле
      Злым Малютой.
Мы б завыли в кабале
      Самой лютой.

А иду я не на пляс,
      На пирушку,
Покидаючи на вас
      Мать-старушку!

С Красной Армией пойду
      Я походом,
Смертный бой я поведу
      С барским сбродом.

Что с попом, что с кулаком —
      Вся беседа:
В брюхо толстое штыком
      Мироеда!

Не сдаёшься? Помирай,
      Шут с тобою!
Будет нам милее рай,
      Взятый с бою, —

Не кровавый, пьяный рай
      Мироедский, —
Русь родная, вольный край,
      Край советский!»

Это там, в заозерных трясинах,
Это там, в соловьиных лесах,
Это в наших, родимых и синих
От простора и снов, полосах.
Это там, в хороводе избушек,
Под соломенной крышей веков,
Где с песчаной дороги-горбуши
Разручьинилась Русь широко.
Это там
      Наползала
            шершавая ночь.
По кустам,
      по лозам
            прошуршала —
                  и прочь.
И рассвет,
      как удар
            топора
                  вдоль виска,
Алый свет,
      как пожар,
            распластал
                  в облаках.
Там, на дороге, дождями омытый,
Руки раскинув, простёрся убитый.
В горе застыла жена молодая.
Плачет ребёнок, отца пробуждая.
Нет. Он не встанет. Он лёг навсегда.
Грузно легла на деревню беда,
Тем, кто боролся за правду и свет,
Древняя дурь отдала свой ответ,
В землю уходит из тела тепло.
Вот каким севом земле повезло!
Эх ты, деревня, кого ты убила?
Юный селькор — твоя лучшая сила!
Будет бессмертною память
Павших в безлюдье глухом,
Выше газетное знамя!
Правда сверкает на нём!

К нам весной комсомолец Карцев
Первый трактор пригнал в село.
Всё село — от юнцов до старцев —
Разговоры о нём вело.

— Ну, конек! Не конёк, а диво! —
Трактор щупали мужики.
По всему у них выходило,
Что пахать на таком — с руки.

Только кто-то заметил бойко:
— Конь, конечно… Да конь не тот.
Вот рванет с бубенцами тройка —
Ажио сердце в груди замрёт!..

— Рысаки и у нас бывали:
В удилах — таракан с блохой.
Да найдёшь хомуты едва ли
Для скотины такой лихой…

В поле двинулись друг за другом,
Наблюдая до темноты,
Как машина в четыре плуга
Отворачивает пласты.

Тёплым паром пахнув сначала,
Пласт ложился и остывал.
— Эх, и сила!.. — толпа кричала,
Не скрывая своих похвал.

Долго-долго стояли в поле
В этот день мужики села,
И машина для них была
Первым вестником новой доли.

Не выдумать горше доли:
Хлеба заглушил бурьян.
Без шайки в открытом поле
Стоит на ветру Иван.

По новым пошла дорогам
Деревня Зелёный Клин,
А он на клочке убогом
Остался совсем один,

Что это случиться может —
Ни духом не знал, ни сном.
И дума его тревожит:
Как быть на миру честном?
Тоскливым и долгим взглядом
На пашню глядит Иван.
С его полосою рядом
Раскинут артельный стан.

А там — и хлеба по пояс,
Пшеница — стена стеной.
И рожь, и ячмень на совесть,
И колос у них иной.

И кажется — даже птицы
Там веселей поют,
А здесь, на его землице —
Одной саранче приют,

Да суслик свистит на пашнях
На разные голоса…
Бессмыслицей дней вчерашних
Лежит его полоса.

Суровый, худой, угрюмый,
Средь поля у двух ракит,
С тяжёлой крестьянской думой
Иван дотемна стоит.

Стоит он, решая крепко,
Что раньше решить не мог.
И злая трава — сурепка —
Покорно шумит у ног.