Самые жестокие преступники. Психологические профили нацистов, диктаторов, сектантов и серийных убийц - Гарридо Висенте

Он доказал это в своей беспощадной борьбе с чешским сопротивлением, а также в своей роли в управлении холокостом. Русский писатель и журналист Василий Гроссман говорил о «геноциде пуль» и «геноциде газа», имея в виду различные способы массовых убийств, применявшихся последовательно [37]. Гейдрих сыграл ключевую роль в обоих этих системах: осознав, что миллионы людей невозможно убить лишь путем расстрелов, он содействовал развитию массовой газификации как «окончательного решения» и, вероятно, предложил бы другие важные меры, если бы прожил дольше.

Но откуда же взялась такая жажда убийств? Лина, его жена, была лишь важным инструментом для его амбиций. Убежденная сторонница гитлеровской идеологии (это у нее было с рождения), она твердо верила, что ее муж сможет стать выдающейся фигурой в нацистской иерархии. Гейдрих же лишь терпел ее, заняв почетное место рядом с Гиммлером. Он верил в нацизм ровно настолько, насколько это позволяло ему утвердиться как устрашающей и могущественной фигуре. Его «страсть» к Гитлеру не была результатом вдумчивого и рефлексивного осмысления нацистской идеологии: мы не знаем о его интеллектуальных способностях или образовании, ничего такого что позволило бы предположить, что он был глубоко рефлексирующим человеком. Скорее, его привязанность была вызвана благодарностью к человеку, который позволил ему преодолеть глубокое чувство стыда и унижения, полученное во время службы на флоте.

Гейдриха выгнали из армии еще до того, как нацисты пришли к власти. Его считали человеком без чести, позором для учреждения, которое до Гитлера руководствовалось этическим кодексом, основанным на гуманности. Можно с уверенностью сказать, что это событие породило в человеке, не испытывающем глубоких эмоций по отношению к своим собратьям, сильное чувство ярости, которое вырвалось наружу, как вулкан, когда представилась возможность. Немногие чувства способны разрушать сильнее, чем стыд, особенно когда тот, кто его испытывает, ощущает себя несправедливо обиженным [38]. Это чувство, как отмечено у многих героев этой книги, многократно усиливается, если у человека есть признаки нарциссической личности, что, несомненно, было у Гейдриха.

Примо Леви в своем знаменитом свидетельстве о холокосте «Если это человек», писал, что палачами становились обыкновенные люди, которые по разным причинам приняли эту роль в нацистской машине, будь то на нижних или высших уровнях (что напоминает «банальность зла» Ханны Арендт). Однако психобиографические исследования выдающихся нацистских убийц показали, что это не так [39]. Так же, как не все немецкие солдаты могли хладнокровно убивать женщин и детей, не все, кто обладал значимой властью в Третьем рейхе, могли совершить то, что сделал Гейдрих, ни до, ни после его смерти.

Один эпизод, который раскрывает сущность Гейдриха, связан с покушением, стоившим ему жизни. Напомним, что, к отчаянию Гитлера, протектор Чехословакии не имел никакой охраны и не ездил в бронированной машине. Наоборот, он любил разъезжать в открытом кабриолете. Что это значит? Как мог человек, который в оккупированной стране без колебаний убивал любого, кто был замешан в Сопротивлении или скрывал его участников, не принимать никаких мер предосторожности? Ответ заключается в том, что, утвердившись во власти на захваченной территории, он испытывал такое презрение к покоренным, что не мог представить, что кто-то осмелится противостоять ему. Нарциссизм не всегда требует самоубийственной демонстративности (скольких нарциссов-деспотов защищают и охраняют повсюду!), но когда ты так презираешь тех, кого убиваешь, можно легко их недооценить. И да, в этом эпизоде мы видим ту самую ярость и негодование оттого, что эти «недочеловеки» осмелились на такое: раненный взрывом гранаты, брошенной рядом с его машиной, он с пистолетом в руке бросился в погоню за участником подполья, который напал на него с автоматом, но так и не смог им воспользоваться.

«Ласковое» прозвище, которое Гитлер дал ему, – Человек с железным сердцем – было очень точным; железным или совсем без сердца – разницы нет, ведь оно отражает его необычайную жажду убийства, которая выделяла его среди всех остальных. Конечно, Гитлер и другие нацистские вожди тоже стремились уничтожить как можно больше людей, но у Гейдриха была личная вовлеченность, которую редко можно встретить. Он не похож на Менгеле, который убивал, потому что нацистская повестка требовала результатов в его генетических исследованиях и, хотя это удовлетворяло его врожденный садизм, он понимал, что должен манипулировать телами с «научной» целью. Гейдрих лично заходил в помещения, где пытали, избивали и шантажировали людей, сам спускал курок и казнил, если считал это необходимым или если это приносило ему удовлетворение в настоящий момент. Для него, шагающего по грязи мокрых улиц в поисках беглецов, умывающегося кровью от ударов по телам пленных, каждый день был подтверждением его уязвленного эго; каждая удачная облава была доказательством того, что он – один из хозяев этого нового мира.

Итак, профиль Гейдриха дополняется чувством всемогущества, ощущением себя единственным богом (или, скорее, демоном), который решает, кто будет жить, а кто умрет, эмоциональным экстазом от убийства во имя фюрера, да, но прежде всего во имя самого себя – человека, который стал молотом Тора для евреев и остальных «недочеловеков», чтобы компенсировать свои моменты позора [40]. Садист, потому что так исцеляет свою больную душу; верный Гитлеру и Гиммлеру, потому что это дает ему ментальное алиби, оправдывающее столько массовых убийств и жертв среди невинных (как это делали все убежденные нацисты); и чрезвычайно нарциссичный, ведь его превращение в волка Гитлера – это естественное продолжение того, что скрывала его личность: человека, ждавшего чуда, которое избавило бы его от судьбы быть ничтожным и униженным и позволило бы продемонстрировать свою огромную способность к ненависти и насилию.

В заключение стоит добавить один вопрос к этому профилю: имело ли смысл убивать Гейдриха, если была уверенность в том, что это повлечет за собой жестокую расправу, которая приведет к тысячам смертей? Заметим, что на этот вопрос нет правильного или истинного ответа. Но Примо Леви, возможно, предложил обоснование для этого великого жертвоприношения, последовавшего за охотой на волка: «Если мы умрем молча, как того хотят наши враги […], мир не узнает, на что способен человек и на что он еще может быть способен; мир не узнает самого себя» [41]. Чехословакия была завоевана почти без боя; в ее недрах был нацист, глубоко убежденный в том, что полное истребление всех, кто сопротивлялся Третьему рейху, полностью оправданно. Его убийство стало способом сказать миру, что эта цена была необходимой данью; что бывают моменты, когда нужно ценой пролитой крови кричать о том, что представлял собой человек, подобный Гейдриху. И что он заслуживал за это смерти.

Адольф Эйхман

В апреле 1961 года немецкая философ Ханна Арендт отправилась в Иерусалим, чтобы в качестве репортера журнала The New Yorker присутствовать на суде над Адольфом Эйхманом, которого называли Архитектором холокоста. Больше всего ее поразила встреча с мужчиной, которого она описала как «человека среднего роста, худого, средних лет, с небольшим количеством волос, неровными зубами и близорукостью». Он был настолько серым и невыразительным, что его легко можно было спутать с тысячами других. Ничто, абсолютно ничто не выдавало в нем чудовища, источника зла, который помогал уничтожать миллионы людей лишь за то, что они были евреями. Именно тогда Арендт разработала свою теорию банальности зла: Эйхман сам по себе не представлял никакой значимости, он был лишь винтиком в сложном механизме, позволившем тоталитарному государству, такому как нацистская Германия, превратить убийство в механический и бюрократический процесс.