Кнут Гамсун - Духовная жизнь Америки (пер. Коваленская)
Уитманъ очень хорошій человѣкъ; когда онъ воздвигаетъ свои столбцы съ названіями домашнихъ предметовъ, кажется, будто онъ обнимаетъ тебя.
Въ стихотвореніи By blae Ontario shore онъ намѣревается «спѣть пѣсню изъ сердца Америки», которая одновременно будетъ и радостнымъ гимномъ побѣдителей и «муками родовъ демократіи». Написавъ 14 тяжеловѣсныхъ стиховъ объ этой нѣсколько сложной задачѣ, упомянувъ въ девяносто девятый разъ «Миссури, Небраска и Канзасъ» и потомъ «Чикаго, Канада и Арканзасъ», онъ неожиданно останавливается… Но затѣмъ онъ приходитъ къ заключенію, онъ обмакиваетъ перо и пишетъ:
Клянусь, что я начинаю понимать смыслъ этихъ вещей
велика не земля, не Америка,
Это я такъ великъ, или буду великъ…
Затѣмъ онъ уже прямо говоритъ, что Америка — все равно, что онъ самъ:
«Америка — изолированная и все-таки всѣхъ охватывающая,
Что ты такое, въ концѣ концовъ, какъ не я самъ?»
«Эти штаты — развѣ это что-нибудь иное, чѣмъ я самъ?» Даже въ этихъ строчкахъ онъ не производитъ впечатлѣнія самонадѣяннаго человѣка.
Это только наивность, глубочайшая наивность дикаря.
Самыя лучшія стихотворенія Уитмана помѣщаются въ отдѣлѣ, озаглавленномъ Calamus, — въ нихъ онъ говоритъ о любви къ человѣчеству, въ нихъ звучатъ и находятъ себѣ откликъ сердечныя струны его доброй души. Онъ хочетъ обновить въ «дружеской любви» извращенную американскую демократію; онъ «хочетъ сдѣлать континентъ нераздѣльнымъ», «выстроить города, руки которыхъ будутъ обнимать другъ друга», «создать лучшую человѣческую расу, на которую когда-либо свѣтило солнце», создать «такое тѣсное братство, какъ тѣсно растутъ деревья у береговъ всѣхъ рѣкъ», «образовать почти божественныя страны, притягивающія другъ друга».
Въ этихъ стихахъ встрѣчаются значительныя мысли, почему они и являются рѣдкими исключеніями въ его произведеніяхъ. Его примитивная несдержанная жизнь чувствъ выражена въ этихъ стихахъ болѣе или менѣе культурнымъ англійскимъ языкомъ, благодаря чему они болѣе или менѣе доступны пониманію его соотечественниковъ.
Въ одномъ стихотвореніи, озаглавленномъ «Sometimes with one I love», онъ выражается такъ необыкновенно ясно, что приходишь въ полное изумленіе и начинаешь подозрѣвать, что эти двѣ-три строчки написаны его матерью или какимъ-либо другимъ разумнымъ человѣкомъ.
Иногда я чувствую злобное возбужденіе къ тому, кого я люблю,
Изъ боязни, что моя любовь останется безъ отвѣта.
Но теперь я думаю, что не бываетъ безотвѣтной любви, —
Награда во всякомъ случаѣ будетъ въ томъ или въ другомъ видѣ,
(Я горячо люблю, и моя любовь не была взаимна.
Но результатомъ ея явились эти пѣсни.)
Это стихотвореніе написано удобопонимаемымъ языкомъ и выражаетъ понятную мысль, хотя, конечно, этотъ языкъ въ лирическомъ отношеніи имѣетъ нѣсколько юридическій характеръ. Но онъ не можетъ долго писать въ такомъ духѣ, нѣсколько дальше мы уже снова видимъ прежняго непонятнаго дикаря.
Въ одномъ стихотвореніи онъ вполнѣ серьезно утверждаетъ, что лично присутствуетъ, когда читаютъ его книги. «Но будь увѣренъ, что я не нахожусь теперь съ тобой», говоритъ онъ. Въ слѣдующемъ стихотвореніи онъ впадаетъ въ большое сомнѣніе относительно своей тѣни.
Моя тѣнь…
Какъ часто я стою и наблюдаю, какъ она убѣгаетъ,
Какъ часто я спрашиваю и сомнѣваюсь въ томъ, что это дѣйствительно я самъ…
Мнѣ кажется, что эти сомнѣнія не совсѣмъ лишены основанія, если мы одарены такой тѣнью, которая убѣгаетъ, когда мы сами стоимъ на мѣстѣ и наблюдаемъ ее.
Уитманъ отъ природы — одаренная личность, въ немъ много настроенія, но онъ родился слишкомъ поздно. Въ «пѣсняхъ у большой дороги» онъ можетъ-быть яснѣе всего показываетъ свое сердечное, доброе отношеніе, связанное съ наивными представленіями. Если бы его произведенія были написаны болѣе приличнымъ языкомъ, многія изъ нихъ явились бы дѣйствительно поэтическими произведеніями, но теперь они оставляютъ совсѣмъ иное впечатлѣніе. Невѣроятно тяжеловѣсный языкъ уничтожаетъ всякую возможность понимать ихъ. Уитманъ ничего не можетъ опредѣлить просто и ясно. Онъ пятъ разъ сряду назоветъ предметъ какимъ-нибудь величественнымъ именемъ и ничего не выразитъ этимъ. Не онъ господствуетъ надъ своимъ матеріаломъ, а матеріалъ господствуетъ надъ нимъ и представляется ему въ колоссальныхъ размѣрахъ; матеріалъ накопляется и порабощаетъ его. Во всѣхъ этихъ «пѣсняхъ у большой дороги» сердце Уитмана настолько же горячо, насколько холоденъ его умъ, онъ не въ состояніи описывать или воспѣвать, онъ можетъ только ликовать;- ликовать въ дикомъ восторгѣ обо всемъ и ни о чемъ. Мы чувствуемъ, какъ сильно бьется его сердце, но мы напрасно ищемъ достаточной причины для такого сильнаго внутренняго волненія.
Мы никакъ не можемъ допуститъ, чтобы можно было притти въ такое волненіе, только благодаря «проѣзжей дорогѣ». Но Уитмана она опьяняетъ, его душа разрывается отъ восторга, когда онъ говоритъ: «Я могъ бы, стоя здѣсь на мѣстѣ, творить чудеса». Куда только не заводитъ Уитмана его доброе, радостное сердце!
— Я люблю все, что встрѣчается мнѣ по пути, — поетъ онъ. И всякій, кто только взглянетъ на меня, полюбить меня; я вѣрю, что, увидавъ меня, всякій будетъ счастливъ. Онъ продолжаетъ дальше своимъ удивительнымъ, неправильнымъ языкомъ: «Тотъ, кто отречется отъ меня, тотъ не проклянетъ меня. Но если кто приметъ меня, онъ или она, будетъ благословенъ и благословитъ меня». Онъ поразительно добръ. Иногда его наивная душа даже сама изумляется своей великой добротѣ, и онъ поетъ:
— Я больше и лучше того, чѣмъ самъ я о себѣ думалъ; я не зналъ, что во мнѣ столько доброты.
Уитманъ больше человѣкъ, чѣмъ талантливый поэтъ. Вольтъ Уитманъ не можетъ писать, но можетъ чувствовать. Онъ живетъ жизнью чувствъ. Если бы Эмерсонъ не написалъ ему своего письма, книга Уитмана прошла бы незамѣченной, что и было бы совершенно справедливо.
Ральфъ Вальдъ Эмерсонъ наиболѣе замѣчательный американскій мыслитель, тонкій эстетъ и своеобразный мыслитель, но я новое не подразумѣваю подъ этимъ, что онъ наиболѣе замѣчательный европейскій мыслитель, тонкій европейскій эстетъ и своеобразный европейскій писатель.
Въ продолженіе долгихъ лѣтъ, чуть не половину своей жизни, онъ былъ лучшимъ литературнымъ критикомъ въ своей странѣ, Онъ очень образованъ, много читалъ, путешествовалъ и видѣлъ не одну только Америку. Его нельзя назвать универсальнымъ геніемъ, но онъ очень талантливъ, и въ немъ сильно и глубоко развито интеллигентное пониманіе. Своимъ прекраснымъ языкомъ и почти всегда очень симпатичной разработкой темы, которую онъ выбираетъ, руководствуясь своей личной симпатіей, онъ очаровываетъ читателя, чего онъ не можетъ достичь ни своей оригинальностью, ни своими разсужденіями. Если что-нибудь поражаетъ его, то поражаетъ такъ сильно, что онъ отлично можетъ описать это. Всѣ темы, которыя онъ обрабатывалъ, именно могутъ произнести впечатлѣніе на такую натуру, какъ у Эмерсона. Въ немъ отразились духовныя направленія трехъ частей свѣта — мистическое, эстетическое и практическое. Его религіозность пришла изъ Азіи; Европа надѣлила интеллигентностью, любовью къ искусству и прекрасному; отъ родины онъ унаслѣдовалъ демократическую ограниченность и практическій умъ янки. Это соединеніе восточной и западной культуры воспитало его и дало направленіе его жизни. По рожденію онъ пуританинъ, изъ рода англійскихъ пасторовъ. Онъ получилъ корректное нравственное воспитаніе и самъ сдѣлался пасторомъ. Находясь подъ слишкомъ сильнымъ вліяніемъ современнаго мышленія и въ то же время живя въ странѣ исключительно коммерческой, Эмерсонъ не могъ всецѣло воспріять религіозный мистицизмъ Азіи, не отказавшись отъ своего современнаго направленія. Поэтому онъ принялъ его постольку, поскольку позволилъ ему его практическій умъ и насколько имъ удовлетворялись его религіозные вопросы. Онъ стремился къ Богу и принялъ Бога; у него не было спеціальнаго стремленія къ вѣчному аду, и онъ принялъ понятіе о временномъ адѣ — однимъ словомъ, въ немъ произошло это непонятное соединеніе сильной вѣры и полурадикализма, называемое унитаризмомъ.
Его рожденіе, воспитаніе, природа и ученіе сдѣлали Эмерсона «либеральнымь» пасторомъ и нравственнымъ человѣкомъ. Христіанскій Богъ сталъ его Богомъ, гётевскій мефистфель — его діаволомъ и сильно платоническій Платонъ — его философомъ. Онъ сдѣлался человѣкомъ прошлаго и настоящаго. Неравная температура трехъ разныхъ странъ дѣйствовала на его душу, и, такъ какъ солнце тропиковъ горячѣе, то и направленіе Азіи доминируетъ въ его душѣ. Онъ религіозный человѣкъ, рѣдко свѣтскій, еще рѣже въ немъ отражается свобода, а радикализмъ — никогда. Его произведенія имѣютъ религіозный отпечатокъ или, по крайней мѣрѣ, нравственный. Этотъ талантливый американецъ является пасторомъ христіанской церкви, а въ свободное время онъ пишетъ философскіе трактаты. Эмерсонъ находится подъ сильнымъ вліяніемъ, во-первыхъ, Платона, а затѣмъ Сведенборга, библіи, Шеллинга и Фихте, и подъ этимъ вліяніемъ въ немъ развилось неизвѣстное до сихъ поръ въ Америкѣ философское направленіе. Онъ самый разносторонній американскій писатель. Съ 1882 года его могила считается историческою достопримѣчательностью.
