Кнут Гамсун - Духовная жизнь Америки (пер. Коваленская)
Въ стихотвореніи «Я слышу, — Америка поетъ», которое походитъ на какую-то программу, его демократизмъ выражается слѣдующимъ образомъ:
«Я слышу, какъ Америка поетъ, я слышу разные радостные гимны,
Я слышу пѣніе механиковъ, каждый поетъ свое пѣвуче и сильно.
Столяръ поетъ свое, измѣняя свои балки или доски;
Каменщикъ поетъ свое, приготовляясь къ работѣ или кончая;
Перевозчикъ поетъ свое въ лодкѣ;
Юнга поетъ на палубѣ парохода;
Башмачникъ поетъ, сидя на своей скамьѣ;
Шапочникъ поетъ, стоя;
Дровосѣкъ поетъ, хлѣбопашецъ поетъ на своей дорогѣ по утрамъ, или въ полдень, или при солнечномъ закатѣ.
Прекрасно пѣніе матери или молодой
Жены за работой, или дѣвушки, которая шьетъ или стираетъ.
Каждый поетъ о томъ, что принадлежитъ ему или ей и никому другому;
Про день то, что принадлежитъ дню; про ночь толпы молодыхъ, парней стройныхъ и ласковыхъ,
Поютъ свои сильныя мелодичныя пѣсни съ открытымъ ртомъ».
Въ своей поэзіи, размѣръ которой переноситъ и терпитъ рѣшительно все и стихъ которой не знаетъ границъ, Уитманъ забываетъ упомянуть о пѣніи сѣдѣльниковъ, кондукторовъ омнибуса и генералъ-суперъ-интендантовъ.
Если бы у насъ такой пѣвецъ сочинилъ подобную поэму о «башмачникѣ, который поетъ, сидя на своей скамейкѣ», или о «шапочникѣ, который поетъ, стоя», и если бы онъ принесъ подобную поэму въ датское издательство, то мнѣ кажется, что у «пѣвца», во-первыхъ, пощупали бы пульсъ, а во-вторыхъ, предложили бы ему стаканъ воды. Но если бы онъ отрицалъ свое нездоровье, то во всякомъ случаѣ всѣмъ бы показалось, что этотъ человѣкъ способенъ на очень грубую шутку.
Вольтъ Уитманъ — лирически настроенный американецъ и, какъ таковой, онъ представляетъ собой рѣдкое явленіе.
Онъ очень мало, или почти ничего не читалъ и очень мало или совсѣмъ ничего не переживалъ.
Его жизнь была необычайно проста. Въ 1819 году онъ родился; когда ему было 20 лѣтъ, ему измѣнила невѣста; во время освободительной войны онъ ухаживалъ за больными и ранеными; въ 1868 г. его лишили мѣста въ Департаменте, но впослѣдствіи снова приняли на службу.
Въ 1873 году умерла его матъ; съ ея смертью въ немъ самомъ, какъ онъ говоритъ, что-то умерло. Такова его біографія въ общихъ чертахъ.
Кромѣ «Leaves of grass» онъ издалъ еще нѣсколько сочиненій, между прочимъ Specimen days and collect и Democratie vistas, которыя отнюдь не способствовали укрѣпленію его литературнаго положенія.
Когда говорятъ объ Уитманѣ, то большею частью имѣютъ въ виду его «Побѣги травы». Другихъ съ essays — опытовъ, не читаютъ, да они, кстати, и неудобочитаемы. Если бы онъ родился въ цивилизованной странѣ и получилъ бы настоящее образованіе, можетъ бытъ, изъ него вышелъ бы маленькій Вагнеръ; у него чувствительные нервы и музыкальная душа, но онъ родился въ Америкѣ, въ этой обособленной странѣ, гдѣ все реветъ ура и гдѣ жители отличаются только однимъ всѣми признаннымъ талантомъ — коммерческой оборотливостью; въ этой странѣ онъ могъ быть лишь переходнымъ звеномъ между первобытнымъ существомъ и современнымъ человѣкомъ.
Въ нашей странѣ, - говоритъ американскій писатель Натаніель Готторнъ, — въ нашей странѣ нѣтъ пѣнія, нѣтъ покоя, нѣтъ мистерій, нѣтъ идеализма, нѣтъ старанья, а поэзія и плющъ, ползучія растенія и вьющіяся розы ищутъ развалинъ, по которымъ они могли бы виться.
Вслѣдствіе прирожденной первобытности своей натуры Уитманъ любитъ книги болѣе или менѣе примитивнаго содержанія; поэтому чтеніе библіи доставляетъ ему высочайшее поэтическое наслажденіе. Это чтеніе скорѣе способствовало развитію, чѣмъ уничтоженію его дикихъ стилистическихъ замашекъ. Въ его стихи безпрестанно вкрадываются библейскія выраженія и библейскій ходъ мыслей. Нѣкоторыя мѣста въ его сочиненіяхъ такъ похожи на библейскій текстъ, что приходится удивляться, до какой степени онъ освоился съ этой отдаленной поэтической формой. Приведемъ для примѣра стихотвореніе Song of the answerer (пѣсня отвѣтчика):
«Юноша приходитъ и приноситъ мнѣ вѣсть отъ своего брата,
Какъ можетъ онъ знать своего брата?
Скажи ему, чтобы онъ далъ мнѣ знакъ.
И я стою предъ юношей лицомъ къ лицу
и беру его правую руку въ свою лѣвую руку
и его лѣвую руку въ свою правую руку.
И я отвѣчаю отъ имени его брата и человѣчества
и я отвѣчаю отъ имени того, который отвѣчаетъ за всѣхъ,
и я посылаю эти знаки…»
Развѣ это не похоже на произведеніе какого-нибудь ветхозавѣтнаго писателя?
Ежедневное занятіе библейской поэзіей по всей вѣроятности придало смѣлости его литературнымъ произведеніямъ, и онъ, не стѣсняясь, говоритъ объ очень рискованныхъ вещахъ.
Онъ грубо описываетъ пылкую чувственность и мысли неразвитаго ума, — въ этомъ выражается его современность. Но этотъ реализмъ не есть слѣдствіе сознательной художественной смѣлости, а происходитъ отъ наивности первобытнаго сына природы. Эротическій отдѣлъ въ его «Побѣгахъ травы», за который онъ былъ лишенъ службы и по поводу котораго ультра-нравственные бостонцы возносили свои вопли къ небесамъ, на самомъ дѣлѣ заключаетъ въ себѣ только то, что безнаказанно можно писать во всѣхъ странахъ, но, правда, что его смѣлыя мысли выражены грубо и невоспитанно; можно было бы сказать вдвое больше, но иначе, съ меньшей наивностью, съ меньшимъ библейскимъ оттѣнкомъ; пиши онъ нѣсколько болѣе отдѣланнымъ языкомъ, перемѣсти онъ одно слово туда, другое сюда, вычеркни пошлости и замѣни чѣмъ-нибудь другимъ, — и его сочиненія имѣли бы гораздо большую цѣну въ литературѣ. Языкъ Уитмана далеко не самый смѣлый и горячій сравнительно со всѣми другими произведеніями, но онъ самый безвкусный и наивный изъ многихъ.
Наивность Вольта Уитмана такъ неизмѣримо велика, что она иногда даже заражаетъ читателя. Эта изумительная наивность доставила ему нѣсколькихъ сторонниковъ среди men of letters (литераторовъ).
Его таблицеобразныя стихотворенія, его невозможныя перечисленія людей, штатовъ, домашнихъ принадлежностей, инструментовъ, частей одежды представляютъ собою самое наивное творчество, которое все-таки обогащаеть литературу. Но если бы въ Уитманѣ не было такой поразительной и совершенно искренней наивности, то его бы не читали совсѣмъ, потому что въ иемъ нѣтъ и признака поэтическаго таланта.
Когда Уитманъ хочетъ что-нибудь воспѣть, то онъ называетъ этотъ предметъ на первой же строчкѣ, на второй строчкѣ — второй предметъ, на третьей — третій и т. д. Онъ только тѣмъ и воспѣваетъ, что перечисляетъ предметы, о нихъ же самихъ онъ не знаетъ ничего, кромѣ названій, а названій онъ знаетъ безчисленное множество, плодомъ чего и являются его вдохновенные списки названій.
У него слишкомъ безпокойный умъ и неразвитая мысль, чтобы остановиться на какомъ-нибудь отдѣльномъ предметѣ и воспѣть его. Онъ изображаетъ жизнь въ общемъ, не отличая тонкихъ особенностей отдѣльныхъ предметовъ. Онъ поражается только ихъ шумнымъ количествомъ, онъ всегда видитъ массы.
На какомъ мѣстѣ ни открой его книгу, сколько ни перечитывай каждую страницу, — повсюду находишь, что онъ хочетъ воспѣть то или другое и въ концѣ-концовъ остается при своемъ намѣреніи и называетъ предметы только до имени. И только!
Интересно въ этомъ отношеніи его маленькое стихотвореніе въ три строчки озаглавленное «Картинка фермы» (Farm picture). Въ силу темы онъ принужденъ описывать и онъ дѣлаетъ это слѣдующимъ образомъ:
«Черезъ большую дверь мирнаго деревенскаго сарая
Видно поле, освѣщенное солнцемъ, со скотомъ и лошадьми,
туманъ и ландшафтъ, и далекій, ускользающій горизонтъ»,
Конецъ! Вотъ картина фермы. Сарай, деревья, лугъ, скотъ, лошади, туманъ, видъ, горизонтъ.
Широкая дверь и необыкновенно мирный сарай, мѣстность, освѣщенная яркими лучами солнца въ то же время окутанная туманомъ, вмѣстѣ съ этимъ видъ вдаль, наконецъ, далекій горизонтъ, ускользающій къ чорту на кулички! Это такое описаніе, которое нескоро изгладится изъ памяти читателя.
Непостижимая наивность Уитмана доходитъ до того, что онъ печатаетъ подобныя произведенія и даже вѣритъ, что это новый и очень необходимый видъ поэтическаго произведенія. Онъ высказываетъ эту мысль во многихъ своихъ стихотвореніяхъ.
«Гордая библіотека, не запирай передо мной своихъ дверей, — говоритъ онъ. — Я приношу тебѣ то, въ чемъ ты нуждаешься и чего все же не хватаетъ на твоихъ хорошо заставленныхъ полкахъ».
Онъ не сомнѣвается въ томъ, что онъ — особый миссіонеръ среди писателей.
Наивность этого человѣка до такой степени первобытна и примитивна, свѣжа и мила, что она никогда не производить впечатлѣнія выдуманной. Даже въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ она наиболѣе сильно выражена и наименѣе мотивирована, положительно не чувствуешь въ немъ тщеславія.
