Газета День Литературы - Газета День Литературы # 179 (2011 7)
Именно в "ночь перелома с осени в зиму", с наступленья "злого времени года", "самого опасного" времени "беспощадных, мертвящих холодов" начинается основное действие повести. Мотив "перелома" в природе естественно и органично ассоциируется с произошедшим трагическим переломом в судьбах людей, оказавшихся на обочине жизни.
Разруха, мрак, леденящий холод, безнадёжность – всё это напоминает картины преисподней, поднявшейся наружу. Отныне в мир иной не надо "нисходить": он – везде, где царит "устоявшаяся тьма с её великими и грозными смыслами". Не случайно одним из лейтмотивных символов произведения являются могильные венки, под которыми спит Нюрочка. Усиливая знаковость этой детали, автор повести не сразу мотивирует её чисто бытовыми причинами (героиня вынуждена заниматься изготовлением венков на продажу, эти изделия заполняют почти всю крохотную комнатушку, висят на стенах, с которых постоянно срываются, так как "в магазине нет длинных гвоздей", падают на спящую, изнурённую бесконечными заботами женщину), и у читателя вначале возникает впечатление, что Нюрочка на самом деле мертва и покоится в могиле. Но речь идёт о "смерти заживо", об аде на земле. "От этих венков, развешенных по стенам комнаты и общего коридора, мысль о близкой смерти витает постоянно. Она наталкивается на людей, обвивает каждого, словно одна, общая на всех, невидимая змея, и держит живое сознанье людей в странном плену потусторонних пугающих знаков – от нужды сознанье барачных стало совсем тусклым, оно светит едва-едва и гаснет временами, словно лампочка без электричества".
С ощущениями земного ада и близкой смерти связаны и другие устойчивые символические ряды произведения. Выделим среди них мифологему Сна и понятие "вынужденного греха".
Согласно древнему наблюдению, сон – малая смерть. Для ведущих полупризрачное существование героев повести сон – доминантное состояние. Отчасти это обусловлено погодой, хронической усталостью, недоеданием, условиями быта. Но главное, что подчёркнуто и заголовком, – люди "спят от печали": "От непомерной усталости Нюрочка никак не может проснуться, как ни старается. Ей надо к маленькому Сане. Ей давно надо к Сане. А она спит под могильными венками и изнемогает от отчаянья – она погибает в полной безвестности, оставленности, немоте – и спит. /…/ Но она зябнет под могильными венками. Мучается от онемелости поджатого своего тела. И спит, укрытая тьмою, как смертью". "Сон – беспробудный, долгий – роскошь бедных". "Сон, тёмный, как обморок, накрыл всех, от мала до велика"; "все в Столбцах видели сей час необыкновенные сны, цепенея от печали, потому что не всем в городишке предстояло выжить в новую лютую зиму". Речь может идти и о более широком обобщении: о временном тяжком сне искусственно обессиленной русской нации…
Сознание оказавшихся в земном аду отравлено исподволь привитым ощущением их собственной греховности. Согласно новой, навязанной верхами морали, герои повести – люди второго сорта. Они виноваты в том, что не приспособились к новым правилам жизни. Они – неудачники, и сами должны каяться в этом… Отсюда – очередной символический лейтмотив: "плотное небо вынужденного греха висит над Столбцами". "Плотное небо вынужденного греха нависло над всеми. И тьма эта – смерть душ…". "Плотное небо вынужденного греха не пускает его (народ, – С.Ч.) к свету надземному. Нет этим людям жизни на земле, нет им и пути на самый светлый верх, а меж смертью и жизнью, как меж небом и землёю, голодно пребывать, зябко. Томятся, жалуются души спящих – и не видят спасенья ниоткуда".
Рисуя "вышедшую на поверхность", "реальную" преисподнюю, Вера Галактионова использует и символику Низа, Дна (пространственного, исторического, социального).
Где-то в недрах заброшенного подземного цеха обитают – словно начинающие черти – "чуханы", малолетние наркоманы, которые отрываются от бочки с остатками химикатов лишь для того, чтобы погрузиться в мир видений.
Рядом с городом находится гигантский котлован в виде воронки – бывший комбинатский вскрышной комплекс, "напоминавший ранее шумное строительство Вавилонской башни, только перевёрнутой и состоящей из пустоты, всё углубляющейся конусообразно в глубь земли".
Впечатляют своей наглядностью обобщённые ассоциативные образы всеобщего регресса, провала в историческую бездну: "Да, развитие мира повернулось вспять. И спираль, о которой толковали Жоресу на партсобраниях, теперь раскручивается обратно, очень быстро – от социализма к капитализму, к феодализму, к рабовладельческому строю, к первобытнообщинному… Словно полная бадья воды вдруг сорвалась обратно в колодец и летит в чёрное земное дно, разматывая дребезжащую цепь. /…/ Страшно вертится сама собою блестящая рукоятка колодца, вытертая до сияющей белизны миллионами мозолистых рук, вздымавших полную, тяжёлую бадью прогресса многими веками…
Теперь надо держаться от мелькающей рукоятки подальше – она зашибёт всякого, кто попробует остановить паденье бадьи, стремительно падающей в глухое, слепое, бесцветное Ничто…".
Ощущения поворота вспять, катастрофического падения проявляются также в символике Родины и национального Пути.
Восприятие героями романа своей родной страны, России, внешне двойственно. С одной стороны, она оставила их за своими пределами, стала не "матерью", а "тёткой". Но, с другой стороны, и сама Родина истерзана и разорена, что многократно подчёркивается в произведении. В частности, проводится впечатляющая аналогия между физической болью Нюрочки, которой при рождении Сани пришлось делать кесарево сечение, и бедствиями страны: "Россия, родительница! Россия-роженица, насильно вспоротая и наспех зашитая, обескровленная и обедневшая, видны ли тебе в холодной тьме наши страданья?..". Этот щемящий образ Родины, подчёркивающий поистине кровную связь с нею отверженных русских, усиливается символикой креста как орудия мук и распятия. Послеоперационный шрам на теле молодой матери имеет форму креста (кстати, восьмиконечного: один длинный продольный разрез и три поперечных), и по ночам Нюрочку мучают "крестообразные" боли. Так и Россия несёт на себе свой крест, восходя на новую Голгофу. (В финале романа Крест возникнет уже как знак спасения, грядущего воскресения: три белоснежных птицы пролетят над Столбцами "крестообразно" по отношению к линии человеческих взоров… Это ещё один характерный пример символического ряда романа.)
Мать Сани догадывается и о том, что есть две России: официальная и народная, "настоящая", "сокровенная", "тайная": "Может быть, они – Саня, Иван, Нюрочка – любимы /…/ молчаливой тайной настоящей Родиной особенно сильно? И презренье правителей России к ним – к Нюрочке, Сане и Ивану – это только презренье новых правителей к сокровенной самой России?"
О подлинном отношении вынужденных изгоев к Родине свидетельствует их реакция на символ Границы, которым является автобусная остановка на дороге, ведущей в Россию, сооружённая из чугунной тюремной решётки. Ведомые неосознанной ненавистью жители Столбцов раз за разом эту решётку крушат, хотя она с таким же постоянством восстанавливается местными властями. Искусственной политической границе противопоставляется в романе библейское понятие "межи" как символ разумного устроения государства и душ человеческих. Люди должны иметь то, что необходимо охранять. Об этом много говорят и спорят физики Коревко и Амнистиевич, монах Порфирий. Их беседы и подводят к осмыслению национального Пути, который представляется утраченным.
Ключевой в этом отношении является история-притча о "русском голубе", внезапно появившемся в Столбцах накануне "перестройки". По примете степных кочевников, это всегда предвещало несчастья для русских (голуби появлялись и перед революцией, и перед коллективизацией…). "По этому знали старые азиаты, что вот-вот налетит ветер перемен, сорвёт русские семьи со своих насиженных мест, разметёт во все стороны света, и что ждёт их всех великое горе, и плач, и бездомье /…/. Да, так было в этой степи /…/ сразу после прилёта русской птицы, потерявшей вдруг способность ощущать свой путь"; "русская птица потеряла свой путь".
Мотив потери пути многократно повторяется в размышлениях героев романа, обретая уточняющую конкретику. Старуха Тарасевна горько сетует: "Вот на что мы сбились: на нерусский путь… Выправились было на русский и сбились опять. В который раз…". Монах Порфирий в своих размышлениях с укором обращается к соплеменникам: "Эх, люди, люди! Что же наделали вы, свернувшие с пути. Свернувшие с пути своего – на чужой… Свой-то путь только и требовалось, что подровнять малость, но подчистить изрядно, к душе применительно… Не подчистили…".
