Николай Добролюбов - Из «Свистка»
Что же, однако, сделал г. Кокорев для упрочения благосостояния рабочих? Какой результат можно вывести из всех «Царицынских записок» и «Вестей»?{87} Это уже сделано весьма добросовестно в статье г. Альбицкого, из которой мы и берем оконченные выводы.
Для устранения зла Василий Александрович сделал следующее:
А. Относительно больных.
1) Учредил от общества чай по два раза в день.
2) Больных тифом отделил от других.
3) Старался удалить двух казаков, приставленных с саблями и нагайками к лазарету («Русский вестник», 1859, № 21, стр. 53), но не был в состоянии устранить такой новый метод лечения. Этот метод, по всей вероятности, принадлежит тому же Гладину, ибо на 59 стр. Василий Александрович говорит, что он, по контракту, обязался содержать лазареты.
4) По причине недостатка одного лазарета устроил другой.
5) Так как больные валялись на земле даже не на соломе и не на рогожке, распорядился купить рогожки и наделать больше шалашей с койками для больных, так как заготовленных лазаретом шалашей оказалось весьма недостаточно, вероятно по причине той развившейся хворости, о которой Василий Александрович говорит в другом месте.
Б. Относительно здоровых.
1) Приказал варить протухлую говядину с червями вместо гнилой солонины.
2) Заменил пшенную кашу, которой рабочие не ели, гречневой, которую, однако, заменяли в иных местах дурным, черным, неразваривающимся горохом и крупой с неободранным овсом.
3) Назначил на счет общества винную порцию по стакану перед ужином. Водку берут из кабаков царицынского откупа, содержимого Василием Александровичем.
4) Написал к г. Головкину, что надо бы дать рабочим одежду – ведь они пойдут домой осенью и доберутся до домов 10 декабря, а у них нет ни одежды, ни обуви. Исполнил ли это нежно любимый рабочими г. Гладин – неизвестно.
5) Написал к г. Головкину, что на зиму остается 500 рабочих в степи без зимних квартир, на морозе, и что поэтому надо подумать о квартирах. Думал ли г. Головкин – неизвестно.
6) Но если они перемрут, то непременно известить о том их семейства, посылая письма в деревни, дабы там поминали их по долгу христианскому.
7) Купил в Одессе шесть колоколов для рабочих.
8) Отпустил домой, в Тверскую губернию, двух рабочих по старости, одного по преклонной старости, одного по слабости ног и одного переломившего спинную кость (!!!). На которой станции от Царицына они умерли – нам неизвестно.
9) Учредил особую должность смотрителя за лазаретами и за сбережением силы рабочих.
Прибавим к этому, что относительно одежды, обуви и зимних квартир рабочим – так и до сих пор ничего не известно. Благодетельная гласность умаялась предшествовавшими похождениями и теперь молчит.
Не молчат только «Саратовские губернские ведомости». Они еще в феврале делали новое извещение о побегах с работ Волжско-Донской дороги, и притом в такое время, когда вовсе нет соблазнительных заработков в лугах у донцов{88}. В числе бежавших были преклонные старики: отчего бы, кажется, этим-то бежать? Им только нужно беречь свои силы; а г. Кокорев на царицынских работах сочинил даже особую должность «смотрителя за сбережением силы рабочих» и определил в эту должность некоего г. Милашевича, замечательного тем, что «из длинного ряда его писем к г. Кокореву можно ознакомиться со всеми затруднениями, представляющимися при исполнении предприятий в отдаленных местностях». Как видно, и этот господин служит тоже спасительной гласности, и мы скоро, может быть, будем иметь удовольствие читать его письма в «Русском вестнике» рядом с письмами г. Матиля об Америке и статьями г. Фердинанда Кона о розах{89}.
А в чем же состоят затруднения? Г-н Кокорев этого не объясняет; но дело говорит само за себя: как же, помилуйте! во-первых, телеграфов нет; во-вторых, г. Брылкин вместе с «Кавказом и Меркурием» ставит ни во что заключенные контракты; в-третьих, мяса, мяса вареного, мяса не дают рабочим; в-четвертых, казаки с нагайками присутствуют на работах; в-пятых, вода; в-шестых… да уж что и говорить в-шестых? Одна вода чего стоит!.. По мнению г. Кокорева, по мнению «самого доктора (Шерганда?), главная причина развития хворости и трудного излечения больных (по царицынским работам) – вода и непременно вода… Г-н Козлов сострил по этому поводу, что для устранения гибельности воды надо вставить в нее первую букву фамилии г. Кокорева. Но г. Кокорев не на шутку так поступил с водою и рабочими, только результаты были плохие.
А кроме того, какое затруднение для благотворительных предприятий г. Кокорева представляет неразвитость и апатия окружающей среды! «Сами рабочие не понимают своей пользы, – говорит г. Кокорев, – подрядчики соблюдают свои выгоды, а инженеры считают своею обязанностью заботиться только за исполнением работ сообразно с чертежами. Здесь возникает вопрос: виноваты ли инженеры за то, что они не требуют от подрядчика энергически улучшения быта рабочих? Задавши такой законодательный вопрос, от разрешения которого может зависеть по малой мере увольнение инженера от должности, г. Кокорев меланхолически продолжает: «Я думаю, что виноваты не они, а система нашего воспитания, внушающая равнодушие к простому русскому человеку; многие у нас считают как бы посторонним то, что должно бы быть близко их сердцу» («Русский вестник», стр. 52). В другом месте статьи почтенный мыслитель тоже жалуется на то, что «всему мешает рутина и недостаток любви к простому, серо одетому русскому человеку» (стр. 61). Да, с последним нельзя не согласиться, история рабочих Волжско-Донской дороги доказывает это лучше всех разглагольствий.
А между тем при этом жалком и ужасном способе ведения дела не угодно ли знать, сколько истрачено денег собственно на административную часть предприятия? 141 000 руб. сер., то есть десятая часть всех бывших расходов, и в этом числе по управлению собственно работами железной дороги издержано 55 825 руб. да, кроме того, на жалованье директоров и других служащих и т. п. израсходовано 52 000. И это – не забудьте – в том обществе, один из учредителей которого и владелец целой трети акций постоянно шумит против форменности и бюрократизма и прославляет деловое коммерческое ведение предприятия! Не знаем, хорошая ли это коммерция для г. Кокорева, но для «двигателей всякого устройства», как он выражается, она должна быть не более приятна, как и благодетельная гласность, пользу которой «сразу чувствует» г. Кокорев.
Что же? Теперь опять весна, опять близится лето… Не узнали мы, что сделано с рабочими осенью и зимой; может, не узнаем ли, что с ними будет в предстоящее лето? Г-н Кокорев давно уже не печатал о благодетельной гласности: это добрый знак. Может, так выдастся лето, что г. Кокорев нынче и в Царицын не поедет, и рабочие винной порцией обольщаться не будут и даже работать станут без казаков с нагайками? Аль где уж?..
Юное дарование, обещающее поглотить всю современную поэзию
Прежде всего воскликнем с Карамзиным:
Ах, не все нам слезы горькие
Лить о бедствиях существенных;
На минуту позабудемся
В чарованьи красных вымыслов!{90}
Успокоившись таким авторитетом, обращаемся к делу и рекомендуем читателям юное дарование, которое может, как говорит г. Григорьев о г. Случевском, или распасться прахом, или оказаться силою, новой, великою силою{91}. Собственно говоря, мы не знаем, как думать о юном поэте и помещать ли его в «Современнике» или в «Свистке»; но решаемся на первый раз лучше в «Свистке»: а то в «Современнике»-то большею частию как-то несчастливы бывают – через два-три месяца уже не могут концы с концами свести… В «Свистке» не то: посмотрите, как твердо г. Лилиеншвагер стоит на своем пути!.. А юное дарование г. Капелькина будет поразнообразнее таланта Лилиеншвагера. Да вот, прочитайте и судите.
Мы и письмо поэта печатаем, не скрывая его юношеской наивности: гласность, так уж гласность, полная, безусловная.
* * *Милостивые государи!
Мне 20 лет. Я с юных годов одержим невыносимою любовью к поэзии. 12-ти лет я уже писал весьма хорошие стихи. Вообще я развился весьма рано. Вот первое стихотворение, которое я счел достойным печати: я написал его, будучи 12-ти лет.
Первая любовь{92}
Вечер. В комнатке уютной
Кроткий полусвет.
И она, мой гость минутный…
Ласки и привет;
Абрис миленькой головки,
Страстных взоров блеск,
Распускаемой шнуровки
Судорожный треск…
Жар и холод нетерпенья…
Сброшенный покров…
Звук от быстрого паденья
На пол башмачков…
Сладострастные объятья,
Поцалуй немой —
И стоящий над кроватью
Месяц золотой…
Это стихотворение попалось отцу моему, и он, признаюсь вам, чуть меня за него не высек. Напрасно уверял я его, что ничего подобного не видывал и не чувствовал, что это все есть подражание разным поэтам (я никогда не подражал ни одному): отец не хотел верить – так велика была сила таланта и живость изображения предмета!..
