Алексей Поликовский - Москва против Мордора
Марш течет вниз по бульвару в криках: «Вперед! Вперед! Красные, вперед!», в скандировании «Вместо вузов и больниц мы урежем первых лиц!», в кличах «Долой полицейское государство!». Идут по старому московскому бульвару двое немолодых людей, он и она, и она, помогая себе идти, привычно и ловко перебирает лыжными палками. А с тротуара на них смотрит мальчик лет одиннадцати в сером свитерке. В правой руке он держит красный флаг на высоченном, достающем до второго этажа флагштоке, а в левой — прижатый к уху мобильный телефон. Московский Гаврош, дитя эпохи маршей и митингов.
В небе появляется вертолет. Он носится туда и сюда и страшно тарахтит. Огромный человек с лысым черепом, завидев грохочущую в небе штучку, впадает в экстаз. Стокилограммовая туша в белой мятой майке, черных трусах до колен и в желтых жеваных сандалиях на босу ногу пляшет боевой танец Пятого Завокзального переулка. «Он хочет нас всех пересчитать! Считай, мы тебе тоже посчитаем! Я на черепе сейчас еще номер паспорта тебе напишу, чтоб сверху было видно!» Он выкидывает колени вперед и кулаки вверх и так, в диком танце, с ревом удаляется от меня, чаруя видом складчатой носорожьей кожи на могучем загривке.
А надвигается на меня колонна, несущая белую растяжку с синими буквами: «Армия и флот с народом!» За растяжкой лица, могучие плечи и выпуклые груди мужиков в голубых десантных беретах и тельняшках. У того, что в центре ряда — он самый большой, — на тяжелых предплечьях татуировки, на правом ревущий медведь, на левом и вовсе какой-то ужас. Кажется, там у него парашют, на котором некто десантируется в ад. Справа замыкает ряд маленький парень в камуфляже, в разрезе которого синеет тельник, голубой берет каким-то чудом отвесно висит на бритом затылке, а веселое довольное лицо с узкими восточными глазами залито потом. Над колонной сине-зеленые флаги с эмблемой десанта и надписью «Десант свободы».
На проспекте Сахарова, когда в движении марша наступает пауза, я подхожу к военной колонне и обращаюсь к полковнику в полевой форме. Он тоже идет в первом ряду, и мы говорим с ним, разделенные растяжкой с лозунгом. Он начинает резко и с такой прямотой, что мне поначалу его как-то даже жутко слушать. Речь его о том, что при штурме Кремля армия Путина защищать не будет. У полковника молодое, энергичное и интеллигентное лицо красавца-военного. Такими офицеров показывают в кино, но он не киношный, он самый настоящий военный с орденами на правой стороне груди (орден Красного Знамени я успеваю рассмотреть), значком гвардии и с орденскими планками на левой. Орденских планок у него шесть рядов. «Товарищ полковник, можно спросить, за что у вас награды?» — «Пожалуйста!» — легко откликается он. «Афганистан, Чечня, Дагестан…» — «Спасибо, все понятно. А фамилию вашу можно узнать, или вы не хотели бы ее говорить?» — «Чего мне бояться? — удивляется он. — Я военный инженер, сапер, по минам всю жизнь хожу… Шендаков Михаил Анатольевич».
Снова оранжевые поливальные машины, перегораживающие боковые улицы, и автозаки, без которых никак не обойтись. Слушайте, господа из МВД, а что если попробовать без них? Что если не совать в лица мирных людей эти передвижные кутузки?
На бульварах, на тротуарах, на равном удалении друг от друга, стоят серые полицейские фигуры, у некоторых металлические жетоны на груди, но у большинства — белые бейджи, на которых указано: «МВД. Московский университет» и личный номер. Есть среди них девушки, они стоят по стойке «смирно», у одной в руке как-то неуставно и чуть кокетливо висит маленький зонтик. Я пять раз пытаюсь заговорить с полицейскими и узнать у них, что за университет имеется в виду, но они не очень охотно идут на контакт. Один просто-таки бледнеет и отвечает с видимым напряжением: «Сейчас не лучшее время говорить о том, в каком университете я учусь!» Что вам наговорили о нас всех, идущих по бульварам, ребята?
Садовое кольцо перегорожено двумя рядами внутренних войск в серой новенькой форме, в черных бронежилетах, с дубинками и в касках, обтянутых матерчатыми камуфляжными чехлами. Колонны втекают в проспект Сахарова и останавливаются у сцены с лозунгами: «Свободу политзаключенным!», «За досрочные выборы!», «Путина в отставку!». Вот этот момент, когда широченный проспект уже заполнен, но митинг еще не начинается, потому что сзади, с бульваров, подходят все новые и новые, он самый торжественный. Я разглядываю флаги перед сценой, это прекрасное море флагов. Вон роза в кулаке на красном полотнище — это флаг СДПР, вон оранжевый флаг «Солидарности», зеленый «Экообороны», белые флаги ПАРНАСа, синий флаг «Партии 5 декабря» и, конечно, слева от сцены целый выводок алых знамен «Левого фронта». А еще веяли неподалеку Андреевский флаг, флаг советских ВМС и красивые белые стяги неведомой мне группы «Сопротивление».
Но это еще не весь пейзаж. Плывет в воздухе осеннего вечера красный воздушный шар движения «ОккупайМосква» и его желтый брат-близнец с надписью «Pussy Riot». Звучит со сцены песня Шевчука о свободе, и девушка с большими не сердечками, а сердцами в ушах пританцовывает рядом со мной, и ее губы шевелятся. Она знает все слова.
Я был на всех больших маршах и митингах, начиная с первого, на Болотной, и я ни разу не писал о сцене и людях на ней, потому что не хотел говорить о них ничего плохого, но и хорошего сказать не мог. Мне казалось, что они теряют время, как поводыри, которые сами не знают, куда вести. Все эти месяцы они говорили со сцены всякие необязательные слова, и люди их слушали, но во всем этом была какая-то недоговоренность. И только сейчас, на этом митинге, потеряв почти год в хождении вокруг да около, в спорах о том, кому давать слово, а кому нет, в толкотне вокруг микрофона и в обсуждении того, кто с кем будет пить кофе в ресторане Собчак, эти люди наконец догадались, что является главным. А главным является одна простая вещь: жизнь людей.
Их зарплата. Их пенсия. То, сколько они платят по счетам ЖКХ. Их право на бесплатное образование и бесплатную медицину. Их право на человеческую жизнь. Их право на справедливость, которая немыслима при разгулявшемся вовсю, бредящем 60-часовой рабочей неделей, мечтающем о новой варварской потовыжималке крупном капитале. Их право на индексацию зарплат, которые усыхают с каждым годом, каждым месяцем.
Митинг на Сахарова стал первым, на котором наконец в полный голос прозвучали слова о социальных правах. О праве на забастовку. О моратории на повышение тарифов ЖКХ. И первым, где в карусель одних и тех же лиц удалось включить новые лица людей, которые ведут свою борьбу в самой глубине и в самом низу жизни.
Миллиардеры на митингах выступали. Бывшие премьер-министр и министр путинского правительства тоже отметились. А человек, создавший самый настоящий и самый успешный новый профсоюз в России — я имею в виду Алексея Этманова и МПРА, — слова пока что так и не получил.
Люди, слушавшие сцену, были прекрасны. Периодически я становился спиной к сцене и внимательно осматривал бесконечные ряды самых разнообразных человеческих лиц. Люди проявляли удивительные терпение и поддержку. И когда со сцены в сотый раз за последние месяцы требовали кричать мантры «Россия будет свободной!» и «Россия без Путина!» — люди отзывались и кричали, хотя в этом крике я уже не слышал той яростной, бешеной страсти, которая была на предыдущих митингах. В задних рядах митинга бродил и позировал бесчисленным фотографам человек-яйцо, то есть огромное белое яйцо на человеческих ногах в темных брюках, украшенное табличкой: «Человек-яйцо против конфликта формы и содержания» — удивительный по точности диагноз, учитывая, что человек-яйцо был художником-акционистом и политику не анализировал. Но форма этого длинного, растянувшегося на долгие часы митинга не соответствовала содержанию человеческих душ.
Митинг был плоский, как доска. У него не было драматургии. Кто решил, что десятки тысяч людей, собравшихся на проспекте Сахарова, ждут бесконечных речей со словами, которые уже были много раз сказаны? Нет, они ждали другого, а именно: ответа на вопрос, что делать дальше, по какому маршруту пойдет дальше этот длинный марш к свободе и благосостоянию не через Бульварное кольцо — а через Россию и русскую историю. Такого ответа не было.
Иисус Навин обрушил стены вражеского города звуком труб. Но Навальный не Иисус Навин, и националист Белов тоже, хотя кричал очень сильно. Время крика прошло, момент, когда можно было использовать вдруг поднявшуюся волну народного возмущения, упущен. Так я думал, стоя в самой середке тихо осыпающегося митинга, на задах которого шла эта уже привычная мне, обычная жизнь людей. И я бродил среди них, среди этих прекрасных москвичей, которые приходили по зову сердца и Удальцова и придут еще по зову души и Навального, но должен же быть кто-то, кто сумеет сделать в политике то, что делается в физике: перевести один вид энергии в другой.
