Алексей Поликовский - Москва против Мордора
Я не могу написать про всех. За этот день — день, когда тучи и орды нагнанных в город войск зачищали Москву, чтобы она имела благообразный покорный вид во время инаугурации — я видел сотни и тысячи лиц, и все они до сих пор плывут и кружатся в моей памяти. Лицо той женщины в первом ряду марша, которая шла с мегафоном и всю Якиманку повторяла как заклинание: «ОМОН с народом! Полиция с народом! Армия с народом! Не в тюрьме!». Лицо того седого человека в костюме палевого цвета, со звездой героя России, который тоже был на Якиманке. Лицо того парня в белой рубашке, который сорванным горлом, хрипя и чуть не плача, стоял перед рядом ОМОНа и кричал в эти черные шары вместо голов горячие, жаркие, отчаянные слова о том, что бить народ — преступление. Лицо того огромного омоновца, который с высоты своего роста говорил что-то раздраженно недоброе обступившим его мальчикам и девочкам, а я посмотрел на него и увидел под щитком залитый потом лоб и утомленные вспухшие глаза и сказал ему: «Ты устал, друг». И он вдруг замолчал, кивнул, словно выходя их этого охватившего тут всех безумия, и коротко сказал: «Да». И еще лицо спортивного, поджарого полковника, командовавшего сложными маневрами бесчисленных омоновских цепей, которые он посылал в бой и сам шел на фланге и даже рванул однажды за теми, кто сидел на дереве с плакатом: «Мы против жуликов и воров!» — ломанулся так, что затрещали ветки и люди посыпались с дерева. Я ему ничего не сказал, а он мне сказал вдруг необъяснимо человеческим тоном, словно скидывая наконец короб, в которой его загнали: «Я тридцать три года в милиции, и меня всегда ненавидели! Всегда! Я начинал простым милиционером! Заберешь пьяного, и народ сбежится и за него просит и тебя ненавидит!». В голосе его была горечь и даже какая-то странная нотка истерики, возможная только в человеке, которого уже измучили эти женщины, упрашивающие не бить детей, и эти старики, уговаривающие убрать отсюда ОМОН, и эти журналисты, беспрерывно лезущие под дубинки и щелкающие камерами прямо в лицо.
Я бы про всех них хотел написать, про весь этот московский и не московский народ, пришедший на Якиманку и Болотную, чтобы сказать, что он больше не хочет лжи, несправедливости и воровства. Но про всех не выйдет, поэтому вот еще только три лица. Вот разъяренный донельзя низкорослый парень с кудлатой шевелюрой — он в черных шортах-бермудах пляжного тусовщика и в майке фиолетового электрического цвета — и он кричит отбитому и отходящему ОМОНу с гневом и яростью, которые были у многих из тех, кто остался сопротивляться на набережной: «Что, ссыте, бля!? Это только начало!». И девушка с соломенными волосами и бритыми висками, с таким серьезным, простым и честным лицом, в неказистом платьице в цветочек, в черных туфельках на плоской подошве и в белых аккуратных носочках, которая стояла в живой стене на самом краю и держала плакат: «Нет — выборам без выборов!». ОМОН пошел, и она из стены не побежала, потом все смешалось, а когда ОМОН отхлынул, я ее больше не видел. И тот молодой человек культурной студенческой наружности, которого я видел у автозака уже тогда, когда битва была закончена, и по пустой площади, закиданной кусками асфальта, древками и бутылками, маневрировали колонны войск и уже появились мирные дворники в оранжевых робах. Он стоял в окружении серых и сизых униформ и здоровенных фигур, совершенно невозмутимый, не показывающий ни страха, ни волнения посредине своего родного города, напротив старого «Ударника» и вечного Кремля, и на белой майке его было написано коротко и ясно: «Государство — это я».
День настоящей России
7 мая 2012 года президент едет на инаугурацию по пустой Москве. На тротуарах ни души. Черный лимузин с черными стеклами катит по зачищенному городу. 8 июня в срочном порядке приняты поправки в закон о митингах, устрожающие наказания. 12 июня Москва отвечает маршем по бульварам
В половине первого начинается дождь, и я прячусь от него в вестибюль станции метро «Тверская». Тут вместе со мной еще несколько десятков человек. Они какой-то необычной, странной, повышенной белизны: на парнях белые рубашки с накладными карманами, словно позаимствованные из давнего пионерского детства, на девушке белая блузка и антикварные белые шорты, отороченные белыми кружевами. У мужчины рядом со мной белые ленточки повязаны на дужки очков. В углу стоит человек с обмотанными вокруг древка черно-желто-белым флагом.
Атмосфера другая, чем была 6 мая. Там искры раздражения летали уже вокруг немногочисленных милицейских рамок, где бурлила толпа. Тут рамок больше, очереди короче, а милиционеры — тоже в белых рубашках — вежливы до предупредительности. Один извиняется передо мной, что задел мой рюкзак. На прошлом марше предчувствие того, что что-то будет, появилось у меня в тот момент, когда посреди Якиманки рассерженный чем-то мужчина с мрачным лицом встал перед полицейским автобусом, блокируя его, из толпы понесся свист, а шофер автобуса истошно и истерически загудел. Но тут, на бульварах, нет ни автобуса со следящими камерами, ни темных масс ОМОНа. Скромно и тихо стоят по двое и по трое у стен и дверей выходящих на бульвар домов все те же ординарные полицейские мальчики в чистеньких белоснежных рубашках, тоненькие и с тонкими шеями, совсем не страшные, вовсе не агрессивные, а скорее задумчивые. Они не из Москвы. «Будьте с народом, ребята!» — советует им, проталкиваясь вдоль стены, Ольга Романова. У нее голова украшена на манер венка сразу несколькими белыми ленточками.
Дождь кончается. «Правые на правую сторону, левые на левую, остальные в центр!» — распределяет политический спектр мегафон. Справа оказываются оранжевые знамена «Солидарности» и черно-желто-белые флаги националистов. Там же красные флаги с белым коловратом. Вся проезжая часть слева от бульвара залита красными знаменами «Левого фронта». Они стоят тесно и плотно, и в самой их сосредоточенности и плотности чувствуется энергия. Ровно в час залитый людьми и знаменами бульвар трогается в путь.
Тот, кто в кабинетной тиши или на газетной полосе нудно стонет о вырождении народа и утрате им витальной силы, пусть идет сюда, в эту густую толпу, к этим людям. Сильно вылеплены лица грузных мужиков. Загорелые бицепсы в коротких рукавах белых маек. Изящные бородки, обрамляющие значительные лица философов офиса и кухни. Тоненькие девочки со стройными ногами и женщины, красивые тяжелой, неевропейской красотой. Рядом со мной шагает парень в майке, на которой написан его жизненный девиз победителя: «Главное — харизма!» В толпе я упираюсь глазами в обширную грудь и не менее обширный живот высокого мужчины, по которым спускаются цветные буквы его главного принципа: «Дружба — понятие круглосуточное!»
Вот они идут, вниз по Петровскому бульвару, эти десятки тысяч людей с разноцветными флагами, в палитре которых радость и честность жизни. Впервые я вижу на маршах желтые флаги «Справедливой России». «А Миронов-то где?» — спрашиваю я человека, залезшего на бетонный бордюр с таким флагом. Он смущенно жмет плечами. В центре бульвара плывет флаг с одним словом, которое звучит как чей-то символ веры и пароль на вход в будущее: «Явлинский». В душной жаре, под серым, набухшим влагой небом, идет мужик во всем черном — черная куртка, черные, простроченные рыжеватыми нитками штаны, черные ботинки — и на высоком белом древке несет красный флаг. У него дикой силы голос, и все время, что я иду с ним рядом по Петровскому бульвару, он кричит о Путине и власти нечто такое, что я не буду тут приводить. Самое вежливое — это «Путин — вор!».
Левые, как всегда, едины и непобедимы. В их колонне красным динамитом гремит и грохочет плакат: «Вставай, проклятьем заклейменный!», а рядом с ним плывет старый эсеровский лозунг: «В борьбе обретешь ты право свое!» Но это еще не все, на черно-красном анархистском полотнище орут огромные буквы: «6 часов рабочий день!», а рядом скромно и твердо звучит плакат: «Нет урезанию бюджета. Пусть за кризис платит крупный бизнес!» С красным флагом на плечах идет человек интеллигентного вида, в майке с логотипом ДДТ на груди, и несет самодельный плакат, от которого я не могу оторвать глаз: «За правду, любовь и Отечество!» Вслед за левыми и вместе с ними идет колонна ЛГБТ и феминисток, однако феминистические лозунги с азартом кричат в том числе и мужчины. У них глашатай и заводила коротко стриженная девушка с листком, на котором написаны бесчисленные лихие речовки. «Кухня и мода — это не свобода!» «Работа! (говорит она) — Для всех! (с оглушительной силой откликаются сотни голосов) — Зарплата! — Для всех! — Жилье! — Для всех! — Весь мир! — Для всех!»
Идут люди первого часа, которых я видел еще на первом митинге на Болотной, и люди последнего часа, одетые в майки, на которых дословно распечатан приказ № 227 «Ни шагу назад!». Идут люди, уже познавшие смысл и суть активизма, — у них в руках огромная картонка, на которой кривыми буквами написано от руки: «Сидишь за компом? Видишь это фото? Встань и иди!» Идет девушка Таня Болотина, в белой мятой блузке, чуть расклешенных брюках и кедах — городской хиппи эпохи пробуждающейся России — и вместе с друзьями несет огромную голову из папье-маше в красной маске-балаклаве. Это та самая Таня Болотина и ее немногочисленные друзья, которые вот уже месяц держатся в лагере «Оккупайсуд» напротив Мосгорсуда. И с тихой улыбкой идет под радужным флагом молодой человек с плакатом «Нас угнетают по разному. Нас уничтожат одинаково».
