Сергей Сергеев - Русская нация, или Рассказ об истории ее отсутствия
Что же до благ социального государства, то необходимо помнить, что последним СССР стал только после смерти Сталина (и то весьма относительно), то есть оно было таковым приблизительно половину своего существования. В особенности же сталинский СССР (1929–1953 гг.) не был для подавляющего большинства его граждан не только обществом материального изобилия, но и даже обществом скромного достатка, это было общество голода, нищеты, товарного дефицита и борьбы за выживание. В дневнике тех лет Л. В. Шапориной без обиняков говорится о «жизни без горизонта, полуголодной, полухолодной, полукаторжной и абсолютно рабской», где господствует «презрение к обывателю, возведенное в принцип».
Про два опустошительных голода говорилось выше. Но вот типичный фрагмент из писем трудящихся «наверх», рисующий совершенно безрадостную картину советской повседневности конца 1930-х гг.: «Я хочу рассказать о том тяжелом положении, которое создалось за последние месяцы в Сталинграде. У нас теперь некогда спать. Люди в 2 часа ночи занимают очередь за хлебом, в 5–6 часов утра – в очереди у магазинов – 600–700—1000 человек… Вы поинтересуйтесь, чем кормят рабочих в столовых. То, что раньше давали свиньям, дают нам. Овсянку без масла, перловку синюю от противней, манку без масла. Сейчас громадный наплыв населения в столовые, идут семьями, а есть нечего. Никто не предвидел и не готовился к такому положению… Мы не видели за всю зиму в магазинах Сталинграда мяса, капусты, картофеля, моркови, свеклы, лука и др. овощей, молока по государственной цене… У нас в магазинах не стало масла. Теперь, так же как и в бывшей Польше, мы друг у друга занимаем грязную мыльную пену. Стирать нечем, и детей мыть нечем. Вошь одолевает, запаршивели все. Сахара мы не видим с 1 мая прошлого года, нет никакой крупы, ни муки, ничего нет. Если что появится в магазине, то там всю ночь дежурят на холоде, на ветру матери с детьми на руках, мужчины, старики – по 6–7 тыс. человек… Одним словом, люди точно с ума сошли. Знаете, товарищи, страшно видеть безумные, остервенелые лица, лезущие друг на друга в свалке за чем-нибудь в магазине, и уже не редки случаи избиения и удушения насмерть. На рынке на глазах у всех умер мальчик, объевшийся пачкой малинового чая. Нет ничего страшнее голода для человека. Этот смертельный страх потрясает сознание, лишает рассудка, и вот на этой почве такое большое недовольство. И везде, в семье, на работе говорят об одном: об очередях, о недостатках. Глубоко вздыхают, стонут, а те семьи, где заработок 150–200 руб. при пятерых едоках, буквально голодают – пухнут. Дожили, говорят, на 22 году революции до хорошей жизни, радуйтесь теперь» (зима 1939/40 г.).
В 1939 г. в Алтайском крае, Архангельской, Вологодской, Кировской, Пермской, Саратовской, Свердловской, Сталинградской, Тамбовской, Челябинской, Пензенской областях, Москве на 1000 родившихся умерло в среднем от 200 до 250 детей (в возрасте до года), то есть детская смертность «на 22-м году революции» соответствовала уровню Российской империи 1906–1910 гг. «В 1940 г. в РСФСР зарегистрировано 1,7 млн детей в возрасте до двух лет, заболевших острым гастроэнтероколитом, что прямо свидетельствовало об употреблении в пищу суррогатов вместо полноценного питания» (В. П. Попов).
Конечно, уже к концу 1950-х, а тем более в брежневскую эпоху, многое изменилось к лучшему, можно даже сказать, что «никогда в отечественной истории… русский народ в массе своей не жил так сытно, обеспеченно и спокойно» (Т. Д. Соловей, В. Д. Соловей). Но все же уровень этой обес печенности был очень низким. В 1965 г., по данным Центрального научно-исследовательского экономического института Государственной плановой комиссии РСФСР, почти 40 % населения страны имели доходы ниже прожиточного минимума. Даже в 1970—1980-х русская провинция ис пытывала острую нехватку основных продуктов питания. Любопытный материал в этом смысле содержат дневники А. С. Черняева.
Январь 1976 г.: «На Новый год моя секретарша ездила в Кострому на свадьбу дочери своего мужа. Спрашиваю:
– Как там?
– Плохо.
– Что так?
– В магазинах ничего нет.
– Как нет?
– Так вот. Ржавая селедка. Консервы – „борщ“, „щи“, знаете? У нас в Москве они годами на полках валяются. Там тоже их никто не берет. Никаких колбас, вообще ничего мясного. Когда мясо появляется – давка. Сыр – только костромской, но, говорят, не тот, что в Москве. У мужа там много родных и знакомых. За неделю мы обошли несколько домов, и везде угощали солеными огурцами, квашеной капустой и грибами, то есть тем, что летом запасли на огородах и в лесу. Как они там живут! Меня этот рассказ поразил. Ведь речь идет об областном центре с 600 000 населения, в 400 км от Москвы! О каком энтузиазме может идти речь, о каких идеях?»
Февраль 1979 г.: «Б.Н. [Пономарев, зав. Международного отдела ЦК КПСС, непосредственный начальник Черняева] всю неделю отсутствовал – ездил к избирателям: Калинин, Новгород, Псков. Подготовка речей не обошлась без меня… По поводу одного места я начал было возражать: он мне в ответ, – у них там в Твери, небось, ни мяса, ни масла, ни теперь молока нет. Надо же им сказать что-то в успокоение: что там (при капитализме) кризис, безработица, инфляция (?!)… Сам невесело смеется».
Март 1980 г.: «…Даже из таких городов, как Горький, „десантники“ на экскурсионных автобусах продолжают осаждать Москву. В субботу к продовольственным магазинам не подступиться. Тащат огромными сумками что попало – от масла до апельсинов. И грех даже плохо подумать об этом. Чем они хуже нас, эти люди из Торжка или Калуги?!»
Читательница «Литературной газеты» из Коврова (Владимирская область) писала в конце 1970-х: «Хочу рассказать вот о чем. Сижу на кухне и думаю, чем кормить семью. Мяса нет, колбасу давным-давно не ели, котлет и тех днем с огнем не сыщешь. А сейчас еще лучше – пропали самые элементарные продукты. Уже неделю нет молока, масло если выбросят, так за него – в драку. Народ звереет, ненавидят друг друга. Вы такого не видели? А мы здесь каждый день можем наблюдать подобные сцены».
До начала 1960-х ужасающими были и жилищные условия, в которых находилось подавляющее большинство горожан СССР. Более того, бездомные «нищие или бродяги, вопреки утверждениям официальной пропаганды, были… довольно обычной частью городского пейзажа (за исключением, может быть, Москвы и Ленинграда). В первом полугодии 1957 г. более 75 тыс. таких людей были задержаны милицией, в тот же период 1958 г. – более 80 тыс.» (В. А. Козлов). В Москве в 1930 г. средняя норма жилплощади составляла 5,5 кв. м на человека, а в 1940 г. понизилась почти до 4 кв. м. Даже на таком элитном московском заводе, как «Серп и молот», 60 % рабочих в 1937 г. жили в общежитиях того или иного рода. Только в 1960-х гг. столичная средняя норма достигла уровня 1912 г. В 1934–1935 гг. ленинградский житель в среднем занимал только 5,8 кв. м жилой площади (по сравнению с 8,5 в 1927 г.). В Магнитогорске и Иркутске норма была чуть меньше 4 кв. м, а в Красноярске в 1933 г. – всего 3,4 кв. м. В Мурманске на человека в 1937 г. в среднем приходилось только 2,1 кв. м. Главной причиной такого положения был гигантский наплыв людей из сельской местности в города и практически полное отсутствие массового жилищного строительства. Так, первый пятилетний план предполагал прирост норм жилплощади на 7 %, в действительности же она снизилась на 25 %. План по жилью на вторую пятилетку был выполнен только на 37,2 %.
После войны жилье продолжали строить по остаточному принципу. На начало 1953 г. в городах на одного жителя приходилось 4,5 кв. м. жилья. Если в 1945 г. в городских бараках числилось около 2,8 млн человек, то в 1952 году – 3,8 млн, из них более 337 тыс. человек жили в Москве. После этих цифр горестные жалобы по поводу проблем с жильем в дневнике Л. В. Шапориной не кажутся преувеличениями: «Коммунальность жилищ – это чудовищное изобретение советской власти, растлевающее нравы, лишающее жизнь последнего благообразия, вызванное характерным для нашей эпохи абсолютным презрением к человеку и полной бесхозяйственностью…» Как метафорически написал в дневнике 1938 г. Пришвин: «…в Москве слово „дом“ в смысле личного человеческого обитания заменилось словом жилплощадь, то есть как будто слово стало по существу бездомным и живет на площади».
Массовое жилищное строительство началось только при Хрущеве, в дальнейшем ситуация в этой области стремительно улучшалась, но пресловутый «квартирный вопрос» в СССР так и не был окончательно решен. Предсовмина РСФСР в 1971–1983 гг. М. С. Соломенцев вспоминал, как в начале 1970-х в поездке по Брянской области видел целую деревню, которая с Отечественной войны продолжала жить в землянках. При обсуждении конституции 1977 г. архитектор Н. Опарин предлагал исключить из нее статью 44 («право на жилище») как чисто пропагандистскую. В 1985 г. 71 % опрошенных семей высказали претензии к качеству строительства и ремонта жилья. В 1987 г. 23,2 % городских семей в РСФСР нуждались в улучшении жилищных условий (на Украине – 20 %, в Белоруссии – 31,6 %). Даже в Москве сохранялись коммуналки, в одной из таких в начале 1990-х жил автор этих строк.
