Сергей Сергеев - Русская нация, или Рассказ об истории ее отсутствия
Ясное дело, что подобная репрессивная политика не добавляла коммунистам популярность в той социальной группе, которую они якобы представляли. Даже в 1957 г. доля рабочих среди осужденных «пролетарским государством» за «контрреволюционные преступления» составляла почти 47 %. Последняя вспышка народных выступлений против «народной» власти относится к началу 1960-х (Краснодар, Муром, Александров, Бийск), пиком ее стали знаменитые события в Новочеркасске в 1962 г., в результате которых 26 «бунтовщиков» были убиты, 87 ранены, 7 «зачинщиков» приговорены к смертной казни и расстреляны, 105 получили сроки заключения от 10 до 15 лет с отбыванием в колонии строгого режима. Это был своеобразный рубеж, «после которого волна кровавых и массовых столкновений народа и власти постепенно пошла на убыль. В 1963–1967 гг. еще фиксировались отдельные рецидивы волнений, при подавлении которых власти применяли оружие. Но, начиная с 1968 г. и вплоть до смерти Брежнева (1982 г.), оружие не применялось ни разу. В 1969–1976 гг. КГБ СССР вообще не зарегистрировал ни одного случая массовых беспорядков. Другими словами, брежневский режим научился обходиться без применения крайних форм насилия и, как правило, гасил периодически вспыхивавшее недовольство без стрельбы и крови» (В. А. Козлов).
Важно отметить, что все перечисленные волнения 1930– 1960-х гг. происходили сугубо стихийно и никак не были связаны с какой-либо организованной политической оппозицией режиму, ибо таковая была превентивно и успешно «зачищена». И в этом важнейшая причина того, что они так и не переросли в общенародное освободительное движение. Возникшее в 1960-х гг. малочисленное диссидентство практически не имело взаимодействия с народным большинством и влияло почти исключительно на интеллигентские умы, да и больше интересовалось темой еврейской эмиграции, чем повседневными проблемами рабочих и колхозников.
А был ли модерн?
Часто можно услышать, что при всех пороках советского периода – это все же наш русский модерн, благодаря которому Россия преодолела свою многовековую отсталость и распрощалась с экономической и социокультурной архаикой. Да, бесспорно, что под руководством коммунистов страна провела индустриализацию страны (не будем сейчас говорить о сотнях тысяч расстрелянных и миллионах заключенных, без которых как-то умудрялись обходиться промышленные революции что в Германии, что в Японии); создала ядерное оружие (пусть и во многом ворованное); первая вышла в космос; ввела обязательное всеобщее начальное образование, наладила эффективную систему здравоохранения, обеспечила своим гражданам пакет социальных гарантий и т. д. В середине 1980-х СССР входил, нередко занимая первое место, в тройку крупнейших мировых производителей электроэнергии, нефти, природного газа, угля, железной руды, чугуна, стали, алюминия, золота, цинка, урана, минеральных удобрений, серной кислоты, цемента и т. д. С 1928 по 1960 г. численность студентов высших учебных заведений возросла в 12 раз и достигла 2,4 млн человек. Количество специалистов с высшим образованием увеличилось за те же годы с 233 тыс. до 3,5 млн человек.
Все это так, но, с другой стороны, советский проект включает в себя столько элементов очевидной архаики, что в пору задуматься: а точно ли этот проект модернистский? Даже в тех областях, где советские достижения наиболее впечатляющи, – в промышленности и науке – достижения эти связаны почти исключительно с военно-промышленным комплексом, что заставляет вспомнить об особенностях другой отечественной «модернизации» – петровской. А в области гуманитарных наук – страшный провал, особенно в их социальном секторе, в результате чего, по крылатому выражению Андропова, правящие верхи просто не знали общества, которым они руководят. Причина этого незнания проста: вполне средневековое по типу господство квазирелигиозной моноидеологии стреножило всякую свободу мысли – основу современной цивилизации.
Но модерн включает в себя не только техническую и научную, но и социокультурную составляющую, которая предполагает повышение уровня жизни, демократизацию политики, социальный эгалитаризм, автономизацию индивида, преобладание рационально-критической картины мира и т. д. Со всем этим в СССР были явные проблемы структурного свойства. Частная собственность и политическая демократия как институты отсутствовали на всем протяжении его истории.
О каком модерне можно говорить, если советский социум – яркий образец сословного общества? (Вслед за С. Кордонским, в данном случае под сословиями понимаются социальные группы, наделяемые государством определенными привилегиями и обязанностями в соответствии с законами, подзаконными актами или традицией). При Сталине завершился и выкристаллизовался процесс, начавшийся сразу же после Октября 1917-го: «Произошла рефеодализация общества в целом. Основанием для такого утверждения может служить то, что основной признак сословности – объем прав, привилегий и повинностей по отношению к государству – стал еще более выпуклым и очевидным, поскольку роль государства… не только не ослабла, но и многократно возросла». В советском обществе можно выделить «пять групп сословного типа»: 1) номенклатура, «по аналогии с дореволюционным сословием сталинскую номенклатуру можно определять как „служилое дворянство“, ибо права и привилегии давались ей только за службу, а правами собственности и ее наследования номенклатура не обладала» (то есть это аналог дворянства до Манифеста о вольности и Жалованной грамоты); 2) «рабочие как квазипривилегированное сословие. Многие их права скорее декларировались, но по ряду признаков рабочие выделялись из общей массы. Среди них большими правами обладала группа передовиков – стахановцев»; 3) «специалисты и служащие. Внутри этой страты можно выделить привилегированные группы – элиту, представители которой имели ряд привилегий, аналогичных тем, которыми пользовались до революции „почетные граждане“, а также торговых работников, занимавших ключевые позиции в распределительной системе»; 4) крестьянство; 5) «маргинальные группы, в число которых входили остатки привилегированных в прошлом сословий – священнослужители, купечество, дворянство, а также „новообразования“ сталинской эпохи – спецпереселенцы, тылоополченцы и т. д.» (С. А. Красильников). В целом, с некоторыми изменениями, эта система просуществовала до кончины СССР.
Что же касается советской «социальной мобильности», то она, конечно, существенно возросла в сравнении с Российской империей, но ее характер (подобно «меритократии» при Петре I) не отрицал самой сути сословной системы. «Продвижение по социальной лестнице, доступное… для детей из рабоче-крестьянских семей… лишь позволяло отдельным индивидуумам выбиться из пролетарской (или крестьянской) среды и занять место в рядах бюрократической иерархии. То был классический пример „циркуляции элит“… когда можно обновить и заменить правящий класс, но невозможно положить конец правлению этого класса» (Р. В. Даниелс).
Разница между советскими сословиями видна не только по их политическому весу, но и по материальным доходам и уровню потребления. «В 1933 г. председатели и секретари ЦИК СССР и союзных республик; СНК СССР и союзных республик, их замы; председатели краевых, областных исполкомов и горсоветов Москвы, Ленинграда, Харькова; наркомы СССР и РСФСР и их замы; председатели Верховного суда СССР, РСФСР, краевых и областных судов; прокуроры СССР, союзных республик, краев, областей; ректора Института Красной профессуры и ряда других университетов получали оклад 500 рублей в месяц. Персональные зарплаты доходили до 800 рублей в месяц. Средняя зарплата рабочих в это время составляла 125 рублей. Лишь небольшой слой высокооплачиваемых рабочих имел заработок 300–400 рублей в месяц. Зарплата учителей начальной и средней школы составляла 100–130, врачей – 150–275 рублей в месяц. Существовали в стране и оклады 40–50 рублей в месяц, которые получал, например, средний и младший медперсонал» (Е. А. Осокина).
Во время войны промышленным рабочим обычно полагалось в месяц 1,8–2 кг мяса или рыбы, 400–600 г жиров, 600–800 г сахара, 1,2–1,5 кг крупы и макарон. При этом «20 ноября 1941 г. исполком Московского горсовета принял секретное решение, в соответствии с которым следовало организовать в городе „по одной столовой на район для питания руководящих партийных, советских и хозяйственных работников“ с контингентом питающихся без карточек не более 100 человек. Фонды продовольствия и обслуживающий персонал для этих столовых обеспечивал Мосглавресторан. В месяц на каждого питающегося выделялось 3 кг мяса, 2 кг колбасы, 1 кг ветчины, 1,5 кг свежей осетрины или севрюги, 500 г кетовой икры, 1 кг сыра, 1 кг сливочного масла, 1,5 кг сахара, необходимое количество хлеба, овощей, сухих фруктов и т. д.» (А. С. Якушевский).
