Роман Тименчик - Что вдруг
Новые версии биографии поэта продолжали появляться на Западе. Одна из них, со слов эмигрантского критика Эммануила Матусовича Райса (1909–1981) записанная Сергеем Маковским в 1949 году, опубликована Олегом Лекмановым23.
Заслуживает внимания странная информация бывшего ленинградского филолога В.К. Завалишина (1915–1995)24, который был, вообще говоря, «страшный фантазер, как потом выяснилось – он фантазировал на все темы, на советские, литературные, критические»25. Он сообщал в, по-видимому, оставшемся только рукописью очерке «Хождение по мукам (О писателях и ученых Ленинграда)», написанном в самом начале 1950-х, когда Завалишин оказался в США:
В двадцатых годах был расстрелян Николай Гумилев. Осип Мандельштам позднее перебрался в Москву, но и его позднейшее, послереволюционное творчество трудно представить без Петербурга. Мандельштам умер не то в 1936, не то в 1939 году – не сумев оправиться от моральных и физических потрясений, полученных во время следствия, в тюрьме. Мандельштам пострадал не только из-за эпиграммы на Сталина, но и, главным образом, из-за стихотворения «Вий». Вещь эту Мандельштам читал в доме одного из видных литературоведов Ленинграда (куда собирались те, которые взаимно доверяли друг другу), и автор настоящей статьи слышал ее в исполнение самого Мандельштама.
«Вий» принадлежит к числу сложных стихов; содержание «Вия», в общих чертах, такое: бывший профессиональный революционер, никогда не принадлежавший к коммунистической партии, сидит в тюрьме, в одиночной камере; четыре стены истекают скукой и мраком; в конце концов узнику разрешают взять с собой, в камеру, небольшой томик сочинений Гоголя, и он раскрывает «Вия». Вчитываясь в эту странную повесть, заключенный начинает припоминать свою собственную судьбу, по которой, как целое по части, можно определить горестную судьбу России, захваченной в плен большевистской властью. Размышления переходят в бред: в Хоме узник узнает себя самого; церковь, где Хома читает над гробом ведьмы, представляется ему Россией; бесовские силы, опоганившие храм, – это легион больших и малых партийных чиновников, отравлявших ему жизнь.
Ведьма, из обаятельной, прекрасной женщины ставшая исчадием зла, – это общественный идеал, служению которому он посвятил лучшие, честнейшие порывы своего сердца.
«Вий» – стихотворение сюрреалистическое и по эмоциональному тембру, по трагическому колориту перекликается с «Заблудившимся трамваем» Николая Гумилева:
У телефона «Вий»… Позвоните мне… Дайте ЦК…26
Эта завалишинская фантазия заслуживает внимания совпадением цитаты из якобы мандельштамовского «Вия» с фразой из финала «Четвертой прозы» Мандельштама (1930): «Вий читает телефонную книгу на Красной площади. Поднимите мне веки. Дайте Цека…».
По-видимому, кем-то услышанная «Четвертая проза», свернувшаяся в пересказе до одной фразы, развернулась в пышную импровизацию Завалишина.
О Мандельштаме говорится и в рассказе «Темные тайны НКВД»27, подписанном псевдонимом «Иван Бурцев» (под ним скрывается носительница псевдонима «Лидия Норд»28). Здесь сведения о взаимоотношениях советских писателей с органами госбезопасности (содержащие утверждения об осведомительской деятельности ряда ленинградских литераторов, которые нельзя принять на веру без – недоступной пока – архивной проверки) приписаны соседу рассказчика по камере, умирающему энкавэдэшнику «Леопольду Аверкиеву»:
Возможно, не всем известно, что Мандельштам, будучи проездом в Ленинграде, в издательстве Союза писателей закатил пощечину Алексею Толстому в присутствии писателей и дам. Мандельштам при этом громко сказал:
– Вы знаете, Алеша, за что вы получили!
Толстой краснел, бледнел, переминался с ноги на ногу, поправлял на носу очки в золотой оправе, вновь краснел. Как выяснилось, при участии Толстого, Иосиф Мандельштам был выселен из квартиры в Москве. Позднее Мандельштам написал ряд пародий на Сталина, что окончательно свергло поэта. Он был арестован, подвержен ОСОЗС, лишился ума и умер в психиатрической больнице в гор. Красноярске.
Ныне, когда биография поэта более или менее прояснена и общеизвестна, читатель легко вычленит расхождения с реальностью в этих слухах. Все они в той или иной степени выдают желаемое (тоже – в той или иной степени, а почему – это и есть самый интересный аспект «психологии слуха») за действительность.
Самым, впрочем, желаемым оставалось физическое существование поэта, и эти слухи долго еще возникали в эмиграции – так, поэт Ю.К. Терапиано, некогда знавший Мандельштама в Киеве, писал Глебу Струве еще в августе 1955 года:
Вчера получил от одного приятеля, поэта, живущего в Зап. Германии, письмо, что он недавно познакомился с только что перебежавшим советским журналистом, который уверяет, что «О.М. жив, но полуглох, полуслеп». Мой приятель надеется выведать у него более подробные сведения и тогда сообщит мне. Не очень верится, но в СССР все возможно!29.
Впервые: Даугава. 1997. № 2. С. 132–138.
Комментарии
Адамович Г. Литературные заметки // Последние новости (Париж). 1939. 12 января.
2.Каверин В. Счастье таланта. М., 1989. С. 305.
3.«А вы, мои друзья последнего призыва…» (Вспоминая Анну Ахматову) // День литературы. 2002. 14 июня; Дневник Л. Андриевской. Фрагменты // Роман-журнал XXI век. 2002. № 9(45). С. 69. Вероятно, запись от 24 июня 1939 г. в дневнике М. Пришвина (Октябрь. 1998. № 2. С. 157) фиксирует слух о смерти Мандельштама, сообщенный в письме Иванова-Разумника.
4.Одно из них – у того же, упоминаемого ниже, критика: «Он притворялся неоклассиком, которому дорога “революция в искусстве”, потому что она “неизбежно приводит к классицизму”. Он уверял, что “пьянеет классическим вином”, потому что “не довольствуясь сегодняшним днем, тоскуя, как пахарь, жаждет целины времен”. “Сегодняшним днем” была революция. Он “не довольствовался” ею. Он был не неоклассиком, а реакционером-романтиком, глубочайшим пессимистом-романтиком. Он тосковал по “целине времени” Средневековья. Он благодарил “чужих людей за трогательную заботу, за нежную опеку над старым миром”. Мнимое возвышение поэзии над житейской суетой было выражением не только ухода от революционной действительности, ухода в старый мир, который объявлял он живым “более, чем когда-либо”, но и формой довольно откровенной политической борьбы с основными идеями и основными политическими завоеваниями нашей социалистической революции и среди них – широчайшей демократизацией искусства. Акмеизм всегда был реакционен» (Данин Д. Пути романтики. Заметки о поэтах-архаистах, порочном романтизме и революционной романтике // Знамя. 1947. № 5. С. 166).
5.Данин Д. Начало пути // Литературная газета. 1940. 10 июля.
6.Даугава. 1988. № 2. С. 108.
7.Он запомнился современникам как «даровитый поэт, порывистый, увлекающийся, чуть-чуть «не от мира сего», чуть-чуть ветреный и рассеянный» (А<дамович> Г. Памяти М.А.Струве // Русские новости. 1948. 27 мая). Строгий критик писал: «Михаил Струве, соратник Гумилева, писавший еще до Революции, но окрепший и созревший уже в аду парижских улиц. Парижской улицей проникнуты лучшие стихи этого умного и дисциплинированного поэта. Отрыва от России в них нет. Тема России и Революции иногда, может быть, в излишне эмоциональной тональности, в них возвращается опять и опять. Но лучшие из последних «гражданских» стихов Струве (например, «Свобода») все-таки стихи о Париже, воспринятом сквозь призму русского послереволюционого сознания. Этот путь кажется мне гораздо плодотворней той бесконечной «тоски по березкам», которым проникнута до сих пор, в сущности, вся зарубежная литература» (Святополк-Мирский Д. Заметки об эмигрантской литературе // Евразия. 1929. 8 января). Из новейшей литературы о нем см.: Петербург в поэзии русской эмиграции (Первая и вторая волна) / Вст. ст., сост., подготовка текста и примеч. Р. Тименчика и В. Хазана. СПб, 2006. С. 446–487, 745–746.
8.Виктор Максимович Жирмунский подвергся аресту и недолгому заключению в начале блокады.
9.В автобиографической поэме Михаила Струве «Голубая птица» троица друзей, составившая гимназической кружок («Как Млечный Путь струею мглистой / Кружок питали символисты»), именуется Кнорре – Гунниус – Венявский. См. мои комментарии: Литературное наследство. Т. 92. Кн. 3. С. 382).
10.См. целый ряд записей о «Мише»: Ивнев Р. Дневники 1916–1918 гг. // Крещатик. 2008. № 2.
11.Записные книжки Анны Ахматовой (1958–1966). М.; Torino, 1996. С. 270.
12.«АА рассказывал В.К. Шилейко, что Вас. Гиппиус (который был дружен с ним), жаловался ему, что в 1-м цехе Ахматова, Гумилев и Мандельштам его затирали. <…> У Гиппиуса было затаенное злобное отношение к выше поименованным лицам» (Лукницкий П.Н. Acumiana. Встречи с Анной Ахматовой. Т. I. 1924–1925. Париж, 1991. С. 193).
