Алексей Писемский - Русские лгуны
– Это у вас браслет? – спросила председательша, сгораемая каким-то внутренним огнем.
– Браслет.
– Женщины?
– Да.
– И дорог вам по воспоминанию?
– Очень.
Председательша надулась.
– Хотите, я его сниму для вас?.. – несколько протянул Имшин.
– Для меня?
– Да! Если только вы полюбите меня за это.
Имшин был очень смел с женщинами.
– Ну, снимите! – ответили ему.
Имшин снял браслет и подал его председательше.
– Я не имею на него права, – сказала она, отстраняя от себя браслет рукою.
– В таком случае я его выброшу в окно…
И Имшин встал, отворил форточку у окна и выбросил в нее браслет.
Внутренний огонь председательши выступил у ней на личико, осветил ее глазки, которые горели, как два черные агата.
– Когда ж доказательства вашей любви? – спросил Имшин.
– Когда хотите.
– Сегодня я могу к вам заехать?
– Нет, это слишком будет заметно для людей.
– Ну, так завтра?
– Хорошо.
Имшин встал и отошел от председательши. Через полчаса она уехала из маскарада. От переживаемых ощущений с ней сделалась такая лихорадка, что она едва имела силы сесть в карету.
Последнее время страсть ее к своему избранному возросла до размеров громадных: она, кажется, только и желала одного, чтобы как-нибудь сесть около него рядом, быть с ним в одной комнате; на вечерах у них, когда его не было, она то и дело взглядывала на входную дверь; когда же он являлся, она обыкновенно сейчас же забывала всех остальных своих гостей.
– Entrez![24] – говорил Имшин, ловко соскакивая с лошади и обращаясь к дамам, когда они подъехали к крыльцу его.
Те вышли из саней и стали взбираться по лестнице.
– Лестница моя крута, как Давалагири[25], – говорил он, следуя за ним.
Внутренность квартиры молодого человека была чисто убрана на военную ногу. В зале стояла цель для стрельбы, в средине которой вставлена даже бритва острием вперед. В гостиной, по одной из самых больших стен, на дорогом персидском ковре, развешаны шашки, винтовки, пистолеты, кинжалы, оправленные в золото и в серебро с чернью.
Имшин, как вошел, сейчас же оставил своих гостей, прошел в кабинет, переоделся там и возвратился в черкеске с патронами и галунами. В наряде этом он еще стал красивее. Между тем компаньонка осталась ходить по зале, а председательша вошла и села в гостиной. Когда она сняла салоп, то очень стало видно, что прелестное лицо ее истощено, а стан, напротив, полон. Имшин осмотрел ее, и во взгляде его отразилось беспокойство.
– Он ничего не замечает еще? – спросил он.
– Нет, – отвечала председательша. – Я нарочно заехала к тебе: научи меня, что мне делать.
Имшин пожал плечами. Склад красивого рта его принял какое-то кислое выражение.
– Что делать? – повторил он; но в это время в лакейской раздалось чье-то кашлянье.
Имшин проворно вышел туда. Там стояла катавшаяся пожилая женщина с той же молоденькой девочкой.
– Ступайте туда, на нижнюю половину, – проговорил Имшин торопливо.
Старуха на это повернулась, отворила боковую дверь и вместе с девочкой стала спускаться по темной лестнице вниз.
Имшин снова возвратился к председательше.
– Делать одно самое лучшее, – заговорил он, – ехать тебе к отцу твоему или матери, остановиться вместо того в Москве; там есть женщины, у которых ты получишь приют.
– Прекрасно! – возразила председательша. – Но муж может спросить отца и мать, у них ли я.
– Неужели же они не сделают для тебя этого?
– Ни за что, особенно отец. Он скорее убьет меня, чем покроет подобную вещь. Я решилась на одно: скрываться – это только тянуть время; в первый раз, как он обнаружит подозрение, я ему скажу все откровенно. Он меня, конечно, прогонит, и я тогда приду к тебе.
– Разумеется, приходи! – проговорил Имшин каким-то странным голосом и хотел, кажется, еще что-то прибавить, но в это время в лакейской опять послышался шум. Имшин вышел; там стоял гайдук в ливрее.
– Барин прислали за барыней; узнали, что оне здесь, – проговорил он нахальным лакейским тоном.
Имшин немного изменился в лице.
– Муж за вами прислал! – сказал он, входя в гостиную.
Председательше в это время человек подавал чан, и взятая ею чашка сильно задрожала у ней в руке.
– Что ж? Ничего; я окажу, что озябла и заезжала к тебе. Я ему говорила, что была у тебя без него в гостях, – проговорила она притворно смелым голосом.
– Да, пожалуйста, как-нибудь без решительных объяснений.
– Не знаю, как уж выйдет.
Из залы вошла компаньонка.
– Николай говорит, что Петр Антипыч очень сердится и приказал, чтобы вы сейчас же ехали домой.
– Подождет, ничего! – отвечала председательша, однако сама встала и начала надевать шляпу.
– Ну, прощай! – проговорила она Имшину и, перегнув головку, поцеловала его. – До скорого, может быть, свидания, – прибавила она.
– Прощай!.. – отвечал Имшин и сам страстно поцеловал ее.
Свидетельница этой сцены, компаньонка, немного тупилась и краснела. Наконец, дамы уехали.
Имшин остался в заметном волнении. В поданный ему чай он подлил по крайней мере полстакана рому, скоро выпил и спросил себе еще чаю, подлил в него опять столько же рому и это выпил. Красивое лицо его вдруг стало принимать какое-то зверское выражение: глаза налились кровью, усы как-то ощетинились. Он кликнул человека.
– Федоровна там? – спросил он лакея.
– Там.
– И с Машей?
– С Машей.
– Ступай на свое место!
Лакей ушел.
Имшин подошел к одному из шкафов, вынул сначала из него пачку денег, потом из нижнего ящика несколько горстей конфект и положил их в карман. Подойдя к стене, он снял один из пистолетов и его тоже положил в карман и начал спускаться по знакомой уж нам темной лестнице. В комнатах не осталось никого.
В тусклом свете поставленных на столе двух свечей было что-то зловещее. Через час по крайней мере двери из низу с шумом отворились, и в комнату вбежал Имшин, бледный, растрепанный; глаза у него были налиты, как у тигра, кровью; рот искривился. Он подбежал опять к тому же шкафу, вынул из него еще пачку денег, огляделся каким-то боязливым и суетливым взглядом и снова спустился вниз по лестнице. Вслед за тем в сарае и в конюшне, в совершенной темноте, послышалось тихое, но торопливое закладывание лошади; вскоре после того со двора выехали сани и понеслись в сторону, где город уж кончался, на так называемое Прибрежное поле.
На другой день по городу разнесся довольно странный и любопытный слух, что молоденькая председательша бросила мужа и убежала от него к Имшину на квартиру, мимо которой некоторые из любопытствующих нарочно даже проезжали и действительно видели в одном из окон хорошенькую головку председательши.
В мире так устроено, что когда один сановник заболевает, другой сановник приезжает навещать его: к нашему председателю приехал сам губернатор. Добродушный старик этот был в некоторой зависимости от председателя по тем любезностям, которые, по влиянию председателя, делал ему откуп. Говорим мы это не в обличение начальника губернии, а единственно затем, чтоб объяснить те отношения, в которых находились между собой эти два почтенные лица.
Председатель по наружности был мужчина ужасно похожий на осиновый кряж. В жизни своей он все сам себе приобрел: учился на медные деньги, перенес потом страшные служебные труды, страшное подличание перед начальством и, наконец, всем этим достиг достояния, почета и женился на самой хорошенькой девушке в губернии. Двух вещей только он никак не мог побороть, это – своей хорошенькой жены, которая выезжала, танцевала, наряжалась, веселилась, плакала, сердилась совершенно безо всякого с его стороны разрешения. Другое обстоятельство, затруднявшее председателя, было то, что когда он стал занимать довольно видные места, то ему ужасно хотелось представить из себя, что он во всех случаях жизни своей поступает и говорит, как человек образованный.
Перед последним несчастием он, проснувшись после обеда, спросил горничную, подававшую ему воду:
– Где барыня?
– Оне на катанье сначала были, а потом, я их видела, оне к Имшину проехали, – доложила та.
В горничной этой председатель еще и прежде находил для себя всегда некоторое утешение и развлечение во всем претерпенном от жены, и она еще с самого приезда объяснила ему, что у них часто-часто бывал без него Имшин.
– Ну, поди же пошли человека и скажи, чтобы она сейчас же, сию минуту ехала домой, – сказал он.
Горничная пошла и сказала лакею:
– Поди сейчас за барыней к Имшину, чтобы она ехала домой: барин очень сердится.
Когда председательша возвратилась, муж спросил ее:
– С какой стати вы поехали к Имшину?
– А с такой, что я люблю его, – отвечала безумная женщина.
Дорогой она еще больше рассердилась за то, что ее требуют от ее ангела Имшина к чурбану-мужу.
Председатель, как человек высокой практической мудрости, почти признавал необходимость, чтобы жена его изменила ему, и он только желал одного, чтобы это вышло, как выходит между образованными людьми.
