Марк Курлански - 1968. Год, который встряхнул мир.
Его конфликт с Новотным возник случайно. «Эта конфронтация, — писал он позднее, — проявилась, когда я осмелился высказать предложения, не совпадавшие с его позицией, во-первых, об инвестиционных приоритетах в Словакии, во-вторых, о реабилитации жертв репрессий пятидесятых годов». Но, будучи второстепенной фигурой, Дубчек не мог добиться больших перемен в правительственной политике, он говорил и делал очень мало.
В начале 60-х годов Дубчек работал в комиссии Колдера, изучавшей злоупотребления, допущенные правительством в 50-х годах. Эта работа произвела на него неизгладимое впечатление.
«Я был ошеломлен, — писал он позднее, — тем, что узнал о происходившем в чехословацких партийных кругах в начале пятидесятых годов». До сих пор остается неясным, действительно ли он не знал об этих злоупотреблениях раньше. Но кажется, он был глубоко взволнован разоблачениями комиссии Колдера — как и многие другие функционеры. На Новотного оказывали сильнейшее давление, добиваясь от него реорганизации правительства. В 1963 году, когда благодаря расследованиям комиссии Центральный Комитет Коммунистической партии Словакии получил возможность сместить своего Первого секретаря, которого рассматривали как пособника Новотного, то в качестве его преемника избрали тихого Александра Дубчека. Это было сделано несмотря на возмущение Новотного, бушевавшего на этом заседании и решившего впредь никогда больше не посещать пленумов Центрального Комитета Компартии Словакии.
В середине 60-х годов для Новотного настали тяжелые времена. Его друг Хрущев был смещен в 1964 году своим протеже Брежневым, устроившим против него заговор, и в это же самое время дела в чехословацкой экономике приняли угрожающий оборот. Экономика уже на протяжении целого ряда лет находилась в катастрофическом состоянии, но чешские земли в 1945 году имели гораздо более высокий стартовый уровень по сравйению с другими странами советского блока, и потому потребовались годы, прежде чем последствия дурного управления оказались столь тяжелыми. Словакия, не имевшая таких стартовых возможностей, как Чехия, пришла в упадок гораздо скорее. Но теперь даже чехи стали испытывать нехватку продовольствия, так что правительство ввело «постные четверги». Слабая поддержка из Москвы и несчастья народа в собственной стране заставили Новотного пойти на послабления в политической сфере. Цензура стала менее жесткой, артисты, писатели и режиссеры получили ббльшую свободу, некоторым были позволены поездки на Запад.
Тем не менее Чехословакия по-прежнему оставалась репрессивным государством. Был закрыт литературный журнал «Твар». Существовали пределы того, что можно писать, говорить или делать. Однако даже то немногое из дозволенного радовало жителей Чехословакии. Страна не была больше изолирована от Запада, и чешская молодежь сразу же обрядилась в голубые джинсы, «техасы», ставших одним из символов западной молодежной культуры, и устремилась в клубы слушать биг-бит, как тогда называли рок-н-ролл. Молодых людей с длинными волосами, бородами и в сандалиях в Праге стало теперь больше, чем в других странах Центральной Европы. Да, в сердце новотновской Чехословакии появилась нестриженая мятежная молодежь 60-х — хиппи, или это была мятежная молодежь 50-х — битники? 1 мая 1965 года, когда остальная часть коммунистического мира праздновала революцию5, молодежь Праги избрала «майским королем» (Krai Majales) длинноволосого бородатого битника, приезжего поэта Аллена Гинзберга. «Оммм», — пропел Гинзберг, еврей, обратившийся в буддизм. Хотя Гинзберг и принял восточную религию, для многих молодых жителей Праги он являлся воплощением восхитительного нового мира Запада. Во время коронационной речи он бил в маленький гонг, распевая буддийский гимн. Агенты тайной полиции несколько дней следовали за ним по темным живописным переулкам в центре города, после чего депортировали его из страны. Как он сам писал в своем стихотворении:
И я был выслан из Праги на самолете сыщиками
в строгих чешских костюмах.
Ия — король мая: это сила юной страсти.
И я — король мая: это усердие в красноречии
и активность в любви.
И я — король мая: это древняя человеческая поэзия,
и сто тысяч людей выбрали мое имя.
И я — король мая, и через несколько минут я приземлюсь
в лондонском аэропорту...
Но, как сказал бы Стефан Дубчек, даже в Америке никто не свободен. Когда Гинзберг возвратился в США, ФБР внесло его имя в список лиц, представлявших угрозу безопасности государства.
* * *
Несмотря на все эти репрессии и обилие усатых людей в строгих чешских костюмах, Прага стала популярной. В 1966 году страну посетили три с половиной миллиона туристов, четверть которых приехала с Запада. Чешские фильмы, такие как «Поезда, которых так ждут» и «Магазин на главной улице», смотрели во всем мире. Милош Форман стал одним из нескольких чешских режиссеров, получавших предложения из разных стран. Чешские драматурги, втом числе и Вацлав Гавел, снискали международное признание. Гавел, чьи сочинения, по-видимому, были сильны не столько художественной, сколько политической стороной, писал одну за другой абсурдистские пьесы антитоталитарного содержания, что являлось совершенно невозможным в Советском Союзе. В «Меморандуме» бюрократия препятствует развитию творческой мысли, навязывая искусственный язык под названием «птидепе». Гавел часто высмеивал язык коммунистов. В другой пьесе персонаж пародирует манеру Хрущева не к месту вставлять простонародные словечки. Персонаж Гавела говорит: «Тот, кто спорит с москитной сеткой, никогда не будет танцевать с козой рядом с Подмоклым».
В ноябре 1967 года небольшая группа пражских студентов решила сделать то, что, как они слышали, делают студенты на Западе. Они устроили демонстрацию. Поводом явилось плохое отопление и освещение в спальнях — не первый и не последний случай, когда выступление студентов имело столь банальные причины. Как и многие студенты на Западе, поступавшие подобным образом, пражане нашли, что устраивать демонстрации очень интересно. Они шествовали в вечерних сумерках, неся свечи, символизировавшие тусклый свет, при котором, по их словам, им приходится заниматься. Это производило впечатление рождественской процессии. По узкой мощеной улице они достигли Градчан — замка, в котором располагалось правительство. Внезапно путь им преградила полиция. Полицейские повалили нескольких демонстрантов на мостовую. Примерно пятьдесят человек в итоге нуждались в госпитализации. Пресса сообщила лишь о нападении «хулиганов» на полицию. Но люди смогли расшифровать этот код, и слухи об избиении быстро распространились, порождая все более широкое движение протеста. В конце 1967 года студенты Праги разбрасывали листовки и вступали в полемику на улице с первым встречным, то есть они вели себя так же, как студенты в Берлине, Риме или Беркли. Разумеется, за ними следила тайная полиция, но то же самое происходило и со студентами Западной Европы и Америки, когда они устраивали демонстрации.
В 60-е годы возросли как словацкий национализм, так и враждебность Новотного по отношению к словакам. В 1967 году словаки бросили вызов правительству и Советам тем, что праздновали победу Израиля в Шестидневной войне. В 1968 году Ближний Восток стал любимой политической метафорой в советском блоке. Признаком неблагополучной обстановки стало то, что поляки, вместо демонстрации лояльности советским интересам, радовались поражению арабских войск, обучавшихся советскими инструкторами. В марте 1968 года Румыния пожелала продемонстрировать свое независимое поведение, она укрепила свои связи с Израилем.
После того как 5 января 1968 года Новотный был снят с поста руководителя партии, волнение и надежда наполнили сердца жителей Чехословакии, по стране поползли слухи. Существует популярная версия, почему Брежнев не защитил Новотного. Когда Брежнев сместил Хрущева, Новотный был настолько расстроен падением своего советского друга — они вместе проводили отпуска, — что сразу же обратился в Кремль. Каков бы ни был ответ Брежнева, он не удовлетворил Новотного, тот в сердцах бросил трубку, прервав разговор. Брежнев же обладал долгой памятью.
В 1968 году надежды и доверие Советского Союза и Чехословакии были возложены на высокого, мрачно выглядевшего человека с бледной улыбкой на устах, человека, никогда не демонстрировавшего особых способностей или творческой фантазии — качеств, которые ни при каких обстоятельствах не понравились бы советской стороне. У Дубчека не было зарубежного опыта. За исключением пребывания в Советском Союзе, он только дважды ездил за границу, оба раза в 1960 году, когда два дня провел в Хельсинки и отправился на партийную конференцию в Ханой.
Но Дубчек и многие его коллеги по новому руководству принадлежали к уникальному поколению. Оно росло при нацистской оккупации и видело тот мир добра и зла, в котором Советский Союз символизировал силы добра и надежд на лучшее будущее. Один из членов дубчековского руководства, Зде-нек Млынарж, писал: «В этом смысле Советский Союз был страной надежды для тех, кто желал после войны решительно порвать с прошлым и кто, конечно, не знал, что на самом деле происходило в Советском Союзе».
