Юлия Идлис - Рунет. Сотворенные кумиры
Была пепельноволосая девушка, которая чудовищным голосом зачитала хорошие стихи и весьма грамотно их прокомментировала [124] (скип). У девушки, оказывается была ангина, ая ее обидела напрасно.
Был очаровательный человек в сером свитере, кажется, его звали Леонид[125]. Его подача материала восхитительна. И сам он, говорят, хорошо пишет. В таком случае, неважно, что брюки коричневые.
Ну и была Красная Рыбка[126], поразившая меня своей чудовищной, почти запредельной благопристойностью (если это тенденция, то о внешности Имморалиста я даже думать боюсь).
Поскольку я не знала ее (его) в лицо, на роль Рыбки был намечен длинноволосый красавчик с большими серыми глазами и отчаянно слабым ртом. Тем более что рядом с ним сидел другой красавчик (повторяюсь — эта Линор.). Как выяснилось, у настоящей Рыбки все в порядке: со ртом, с голосом, с одеждой, с актуальностью и даже со спутником — разумной девушкой Анжелой, с которой, наверное, бесконечно приятно дружить.
После выступлений наступила главная часть вечера — распитие водки во дворике. По дороге я слушала писательские разговоры, и становилось мне жутковато — идут человек десять, и все формулируют. Если бы не явственное отсутствие животных начал у большинства присутствующих (скотский серьез не считается), впору было бы испугаться, что зарежут.
И я опять порадовалась своей предусмотрительности. Приблизительно 10 лет назад юный подмосковный поэт Дима Соколов восторженно рассказывал мне о литературном клубе «Вавилон», где они «все вместе занимаются творчеством» [127]. Какая удача, что я не победила тогда естественное отвращение и не вступила в эту компанию, а то была бы сейчас. с горлом. А я тогда предпочла общество басистов, которого придерживаюсь до сих пор.
Дело в том, что у всех басистов длинные члены, правильная одежда, и разговаривают они на удивление плохо (ну, кроме Овоща). С ними я чувствую себя счастливой.
Из журнала marta_ketro, 16 марта 2005
Вскоре после этого поста в журнале Марты появился следующий — с заголовком «Я не краснела с 12 лет».
«Звонит мне Фаина Леонидовна, мы обмениваемся любезностями, договариваемся встретиться, только, я говорю, без поэтов, а то они меня того. Обещали. Как, говорит, за что??? Я каюсь: пасквиль написала. Она, кроткая, не верит. Обещала ей в понедельник показать. Сижу теперь, заливаюсь краской стыда до самых пяточек. Как??? Как я ей ЭТО покажу? А придется.
Стыд, раскаянье, клятвы никогда больше.
Вырву свой грешный».
Так Марта Кетро узнала, что «Живой журнал» — чрезвычайно прозрачная и проницаемая структура, а грань между реальностью и виртуальной реальностью тонка и легко переходима. Впрочем, подозреваю, она всегда об этом знала. Просто не подавала виду.
Блогер как писатель
— Когда пишешь, есть потрясающий момент внутренней свободы. Когда делаешь что-то из слов, и у тебя получается связная история — это настолько прекрасный момент, что от него вообще отказаться невозможно. Я начинаю понимать графоманов, которые пишут ради этого ощущения. У меня всегда было очень хорошо с математикой, и поэтому я писательство воспринимаю именно как интеллектуальный труд, а не как творческий порыв. Я очень любила в восьмом классе упрощать уравнения, все эти А, В, С-квадраты, когда из такого получается вот такое. И сейчас я примерно то же удовольствие получаю, когда свожу кучу каких-то слов в текст — красивый, с моей точки зрения.
Все буквы получаются разные, с «лицами», со вкусом (как оказалось). Можно случайно поставить кляксу, смазать букву, написать ее пятью разными способами, украсить завитушкой и зачеркнуть, не вставляя strike. И ручка как продолжение тела, каждое слово нужно делать руками, совершая тонкие движения, а не один и тот же удар по кнопкам, — разница, как между лепкой и рисованием. Восстановилась связь «писать-ручка-руки»: «наши пальчики устали», и слова наполняются теплом тела и этой усталостью. Примятая кожа на среднем пальце, чернильные пятна на щеке — все гораздо физиологичнее, чем судороги в кистях от вечно холодной клавиатуры.
Писать я, слава богу, не разучилась, но почти разучилась читать то, что написала. А разбирать чужой почерк и вовсе тоскливо. Раньше почерк был характеристикой, одной из первых. Рассматривала, какие-то выводы пыталась сделать, отыскать информацию не в том — что, а — как. «Почерк у него мелковат, да и голос какой-то высокий. Ну, точно, и с этой стороны тоже небольшой». Теперь ушло. Я знаю, как человек трахается, но не знаю, как пишет. Однажды был шок: после долгого знакомства увидела записи — это твой почерк?! ты, оказывается, такой. такой. Словами не объяснишь, но это был почерк не совсем того человека, которого я знала.
В последние годы все любовные письма я писала и получала в электронном виде, в результате нечего прятать под подушку, кроме мобильного телефона (нашла только СД-диск, где название написано любимой рукой, но его как-то неловко прижимать к сердцу и орошать слезами). Исчезло понятие «улики» — электронный текст в его компьютере мог быть написан кем угодно, а вот «люблю» моей рукой — это совсем другое. В отсутствие функции «проверка орфографии» безумно трогает сочетание изысканного стиля и многозначительного содержания с ошибками в глагольных окончаниях. Ушли впечатления от способа доставки, качества бумаги, ее запаха. Это могла быть скомканная бумажка в клеточку, прилетевшая с соседней парты, тонкий голубоватый лист, брошенный в почтовый ящик, акварельная бумага, сложенная вчетверо и просунутая под дверь. Прежде записки могли пахнуть духам, табаком, школьными булочками по двадцать копеек. А уж если вам присылали письмо на пипифаксе. Теперь моя почта пахнет только теплой пластмассой.
Из журнала marta_ketro, 27 июня 2005
Каждый раз, когда выходит очередная книга, Марта покупает себе стеклянное животное, ассоциативно связанное с сюжетом. В ноябре 2008 года она сфотографировала свой стеклянный зверинец и выложила его в «Живом журнале». На тот момент их было шестеро: красно-желтая улитка с белым хвостиком («Хоп-хоп, улитка»), рыжая птица с синим крылом («Улыбайся всегда, любовь моя»), красно-рыжая кошка с черным хвостом («Женщины и коты, мужчины и кошки»), темно-зеленая лошадь («Московские фиалки») и два насекомых, символизирующие участие Марты в двух общих сборниках современной прозы: желтая оса и зеленая гусеница. А в марте 2009-го ее редактор в издательстве «АСТ» подсчитала, что совокупный тираж всего написанного и изданного Мартой перевалил за 100 тысяч экземпляров. Средняя ее книжка весит 200 граммов; значит, каждое животное несет на своих стеклянных плечах 3,3 тонны житейских историй — в основном, любовных.
Впрочем, груз этих историй принимают на себя и другие вещи, окружающие Марту. В феврале 2006-го она выложила у себя в ЖЖ снимки двух барабанов, которые собственноручно расписала. Один был в этническом стиле, с ярким геометрическим рисунком, а другой — белый с черными круглыми загогулинами по всей поверхности. Загогулины, объясняла Марта в посте, были крымскими улитками.
Иногда мы не ходили на пляж, а спускались с горы в Балаклаву и проводили в ней целый день. Покупали всякий мусор в промтоварных магазинах, убеждая друг друга, что нам совершенно необходима наволочка 30 на 30 см, красная пластиковая лейка и блокнот с дельфином — во-первых, в Москве такого не найдешь, а во-вторых, дешево. Ели в столовой для докеров, сохранившей, как нам казалось, советские цены и советское качество пищи — на самом деле цены год от года росли, а качество ухудшалось, но на стенах оставалась жизнеутверждающая мозаика тех времен, о которых мы немного скучали.
Потом я ела рыбу на набережной и запивала белым вином с водой. А потом мы лезли в гору, и легкое облачное опьянение помогало мне подниматься и немного защищало от жары. Примерно к семи вечера мы проходили половину пути и останавливались отдохнуть у небольшого мемориала. Довольно странное место, уже за городом — памятник погибшим, окруженный деревьями, железной оградой и невысоким каменным парапетом.
Я садилась на теплые белые плиты, а муж мой снимал рюкзак, потную майку и отходил в дальние кусты понятно зачем.
Жара уже спадает, и мое платье высыхает на вечернем ветру. Я думаю о том, как мы сейчас пойдем дальше, минуем виноградник, залает сторожевая кавказская овчарка, и муж отодвинет меня за спину, и объездчики вылезут из своего шалаша, станут молча рассматривать нас, пока мы не скажем им «Добрый вечер». Мы поднимемся в дом, расстелем постель, зажжем свечу, потому что солнце в горах в конце августе садится около восьми вечера. Муж сделает чай, я выпью немного теплого красного портвейна, и мы поговорим о планах на завтра. Позже будет секс, и я не знаю, как об этом сказать — «супружеский, но хороший» или «хороший, но супружеский», а потом я немного подумаю о крысе, которая живет под полом, и засну. Вот примерно это я представляю, сидя на остывающем известняке, и почему-то легко заплакать, даже не знаю, от нежности или от отчаянья, и тогда я вижу маленькую черную улитку, ползущую по белому камню, трогаю ее соломинкой и говорю: «Хоп-хоп, улитка».
