Наталья Точильникова - Жизнь и судьба Михаила Ходорковского
«Это намек?» — среагировал Голубович.
«Вы при ответе на каждый вопрос смотрите на него! Если вам вопрос непонятен, спросите у судьи! И не надо смеяться!»
«Мне действительно непонятен вопрос. И мне действительно смешно слышать такие вопросы!»
В шестом часу вечера, когда заседание подходило к концу, Ходорковский сделал краткое заявление: «Я прошу уважаемый суд неким образом, не знаю как, оградить свидетеля в день перерыва и другие дни допроса от возможного, на мой взгляд, воздействия… кхм-кхм… лиц, сотрудничающих со стороной обвинения. И его юристов тоже».
«У нас тоже такая же просьба! — вскочила Ибрагимова. — Мы просим оградить свидетеля от лиц, подчиненных Ходорковскому!».
Зал засмеялся.
«А как? Как оградить? — недоумевал судья. — Дома посадить?».
На обратном пути я думала, что на следующем заседании меня ждет шекспировская сцена: Алексей Дмитриевич смотрит в «аквариум», бьет себя кулаком в грудь и говорит: «Моя вина, Михаил Борисович! Простите!»
«Сегодня я вернусь домой», — думала я и вычеркну фразу Шахновского о том, что Алексей Дмитриевич — трус.
Вычеркивать не пришлось.
На следующем заседании Голубовича как подменили.
«Можно маленькое заявление сделать… — попросил Алексей Дмитриевич, едва поднявшись на свидетельскую трибуну 21-го января. — Я во вчерашней газете прочитал… цитируют тут уважаемого адвоката Клювганта, где он говорит, что в суде я признал действия руководителей «ЮКОСа» с акциями ВНК не только законными, но и необходимыми, и что я признал, что они обменивались по справедливой оценке. Но я хотел сказать, что не делал таких признаний…
Я вследствие этого получаю большое количество звонков от СМИ, вижу публикации с недостоверной информацией, что я якобы был обвиненным по делу ВНК, якобы нахожусь под программой защиты свидетелей, что не соответствует действительности, все это наносит мне существенный ущерб, я это воспринимаю как давление на свидетеля, прошу защиту воздержаться от таких комментариев по крайней мере до завершения моих показаний, тем более что по оценке акций в ходе обмена никаких заключений не делал и не мог сделать, потому что не видел оценки — мне ее не предъявляли, мои комментарии касались того, каким образом размещался заказ в МЦО на проведение оценки, а не того что там было написано». [250]
А я уж думала, что у него проснулась совесть. Просто 19-го у нее была бессонница.
Или ее разбудил взгляд Михаила Борисовича из «аквариума», его смех и его улыбка.
Хотя скорее все было прозаичнее: в 2008-м кончился срок давности по эпизоду с обменом акций «дочек» ВНК. В обвинительном заключении это названо «хищением». Тяжкое преступление. Срок давности — 10 лет. И, осмелев, Алексей Дмитриевич начал говорить правду.
А потом ему напомнили, что кроме хищения есть еще отмывание — особо тяжкое преступление, срок давности 15 лет. И напомнили о том, что у него бизнес в России, как и у его жены.
Или о том, что три года, с 2003 по 2006-й, Алексей Дмитриевич был в бегах, а промежуток времени, когда человек скрывается, не засчитывается в срок давности. А дело — оно как дверь: как закрыли, так и откроют. Видимо, это и объяснили ему его юристы.
И мне ничего вычеркивать не пришлось.
Прокурор Лахтин не поленился заново задать вопросы обновленному Голубовичу, и в ответах Алексея Дмитриевича обмен акций тут же стал неэквивалентным…
На следующий день 22 января прокурор Ибрагимова читала допросы Голубовича на предварительном следствии. «После долгих размышлений я решил добровольно вернуться в Россию и ответить на все вопросы следствия, мера пресечения в виде заключения под стражу мне была заменена на подписку о невыезде, — говорил Алексей Дмитриевич на допросе 2007 года. — В настоящее время расследование по уголовному делу ведется без чьего-либо вмешательства. Я не ощущаю политического давления или влияния на ход дела. Я уверен, что Ходорковский, Лебедев и другие сотрудники «ЮКОСа» не преследуются по политическим мотивам».
Честно говоря, с последним я почти согласна. В деле Ходорковского политика на десятом месте.
Его просто ограбили.
Как еще многих и многих российских бизнесменов, ставших жертвами рейдерских атак.
Лучше всего, как ни странно, это сформулировал американский сенатор Маккейн: «Ходорковский скорее не политзаключенный, а пленник мафии».
Яркой политической фигурой он стал уже в тюрьме.
Так что второй процесс, в отличие от первого, действительно политический, хотя и великую цель пиар-прикрытия отъема собственности никто не отменял.
В тот же день госпожа Ибрагимова перешла к допросу Голубовича 2006 года.
Следователь интересовался, за что Ходорковский предоставил Голубовичу 4,5 % акций «Груп МЕНАТЕП». «Он считал, что я разбираюсь в российской и зарубежной экономике, — объяснял Алексей Дмитриевич. — Я мог оценить с точки зрения экономической науки и здравого смысла те или иные проекты. И возможно, он мне лично доверял».
А мама Михаила Борисовича Марина Филипповна сидела в зале и качала головой. Нашел, кому довериться!..
Следующее заседание было через день, 25 января. Экзекуция продолжилась. Снова оглашали допросы на предварительном следствии. Сначала их зачитывала Ибрагимова, потом поставили кассету с той же записью.
«Для чего эта структура выстроена была?» — спрашивал следователь Каримов.
«Да все так делают, — отвечал Голубович. — Возьмите там «Альфа-групп», Дерипаску взять — у них все примерно так устроено. Есть несколько собственников, они владеют какой-то офшорной структурой, так вся крупная собственность в России была устроена».
Это был тот самый допрос, на который Алексей Дмитриевич попал сразу с самолета, едва вернувшись из Италии в декабре 2006-го. В тот же день арест ему заменили подпиской о невыезде.
«Если вы строите логику, что они в какой-то период из «ЮКОСа» деньги вывели, и деньги оказались здесь «сбоку» или в группе «МЕНАТЕП», и эти деньги растратили, нужно в первую очередь доказать, что они были выведены из «ЮКОСа» либо с помощью налоговых махинаций, либо в ущерб другим акционерам, — советовал следователю Голубович. — Потому что необязательно трансфертными ценами вывели деньги в мордовскую компанию неважно как, здесь нет преступления в плане трансфертного ценообразования. Дальше оно заплатило дивиденды кипрской «маме», кипрская «мама» эти деньги как-то потратила, и эти деньги не попали в консолидированный баланс по «ЮКОСу», к этому можно придраться, но это надо доказать на Западе. Что проще доказать, я не знаю, если бы я был на вашем месте, мне кажется, нужно выстраивать цепочку от трансфертных цен и копать до консолидации 100 процентов дочерних компаний. И предъявлять претензии со стороны государства, потому что мажоритарные [251] акционеры дочерних компаний не будут подавать сейчас в суд на то, что было в 1999 году и ранее. Даже если мы докажем, что Дарта обманули, объяснив как были приняты решения в судах, Дарту наплевать на это, потому что в восьмилетнюю давность никто не полезет. Либо через государство, через проценты, либо вы обманули налоговыми инструментами, потому что Мордовия не имела права так делать. Поэтому где состав преступления, которое потом называлось отмыванием денег, полученных преступным путем, я не знаю, для меня очень мало информации».
Голубович сидел в трех шагах от меня на месте потерпевшей стороны. Седина на висках. Плечи опущены, сутулая спина. Очень закрытая поза: нога на ногу, вполоборота, рука, сжатая в кулак, лежит на колене. Маленькая узкая рука.
И уши Алексея Дмитриевича краснели во время оглашения показаний. Он пытался отвлечься: изучал графики, видимо, с котировками акций или валют. Потом занялся мобильником, по-моему, сочинением sms-ок. И ничего, отвлекся, помогло, и уши обрели почти нормальный цвет.
Он слегка обернулся, и я увидела его лицо: мелкие, мягкие черты. На кого же он похож? На скорбную мышь? На бездомного спаниеля? Или потрепанного кота?
Очень интеллигентское у Алексея Дмитриевича предательство. Видно, что предает автор десяти книг по экономике. И очень хочется ему сказать что-нибудь для смягчения собственного морального падения. Например, что Михаил Борисович запретил использовать компромат против контрагента. Но тут же замечает, что если бы контрагент был помельче, Ходорковский уже не был бы столь щепетилен.
Алексей Дмитириевич — фигура трагическая. Представьте себя на его месте. Это вы стоите перед судом, это вам Гульчахра Ибрагимова читает историю вашего предательства, а справа от вас в «аквариуме» сидит тот, кого вы предали. Презрительно улыбается? Смеется? Безучастен? Вы стараетесь не смотреть в его сторону.
Между прочим, он сидит за вас. Потому что это вы вели приватизационные сделки, и в приговоре первого суда по этим эпизодам через абзац — ваша фамилия. Да, конечно, все было законно, но он там, а вы здесь. И при этом вы вовсе не законченный подлец, у вас есть совесть, и она даже иногда просыпается.
