Наталья Точильникова - Жизнь и судьба Михаила Ходорковского
Если оправдывает враг — это железно.
После Лебедева слово взял Михаил Борисович.
«Вы заявили, что, приобретя контрольный пакет ВНК, «Ходорковский завладел всей нефтью». Значит ли это, что я получил возможность распорядиться всей добываемой нефтью?» — спросил он свидетеля.
«Да, вы получили возможность распоряжаться всей нефтью».
«Как владелец пакета ВНК?»
«Да».
«Использовал ли я свои возможности, чтобы запретить ВНК сдавать нефть в «Транснефть»?»
«Нет».
«У меня больше нет вопросов, можно процесс заканчивать: обвинение он разрушил напрочь», — подытожил Михаил Ходорковский.
Девятого октября допрашивали еще одного нефтяника — Виктора Дергунова.
С 1973 года он работал в «Томскнефти», а в 1995 перешел к Рыбину в «Ист Петролеум».
Еще один человек, который находился с Михаилом Борисовичем в «бизнес-противостоянии», как сказал Ходорковский о Кеннете Дарте.
Еще один враг на трибуне свидетеля.
Враг оказался очень тихим. Чтобы расслышать его ответы, приходилось здорово напрягать слух.
Сразу обнаружились разногласия в терминологии.
«То, что структуры «ЮКОСа» называли «скважинной жидкостью» у нас называлось «добываемая жидкость» или «пластовая жидкость»», — заметил свидетель.
Потом его допрашивали по протоколам собраний акционеров, и он жаловался на то, что как миноритарный акционер, практически не мог влиять на их решения.
«Это четвертый свидетель защиты, — подытожил адвокат Клювгант. — Все решения принимались на заседаниях советов директоров и собраниях акционеров, там было голосование, люди осмысленно голосовали — одни за, другие против. Ни о каких злоупотреблениях с подсчетом голосов ему ничего не известно. То есть решения о сделках, о ценах принимались так, как это должно делаться. Другое дело, что ему какие-то решения нравились — и тогда он их поддерживал. Другие ему не нравились — тогда он их не поддерживал. На то и есть процедура демократическая голосования, принятие решения большинством. Конфликт же между миноритарными и контролирующими акционерами объективно заложен в конструкцию акционерного общества. Эту мудрую мысль придумал, к сожалению, не я, ее несколько лет тому назад сформулировал Конституционный суд РФ. И Конституционный суд сказал, что этот конфликт есть всегда и его наилучшим разрешением является выкуп у миноритарных акционеров их пакетов, если они не согласны с политикой, которую проводит контролирующий акционер. Только этот выкуп должен проводиться по справедливой цене, на что должен быть судебный контроль».
Повторялась история первого процесса Ходорковского и процесса Леонида Невзлина: свидетели обвинения выступали в защиту подсудимых, иногда не желая того и не понимая, что делают.
Но я не обольщалась. Я знала итог.
По первому делу Ходорковского — восемь лет. Невзлину — пожизненное заключение.
Я смотрела на судью Данилкина, совершенно четко понимая, что он никогда не сможет вынести справедливое решение. Для этого надо быть сумасшедшим, надо, чтобы тормоза отказали, и кони понесли. А он заяц. Запуганный и бесконечно усталый заяц.
Львы здесь в клетке.
Данилкин не был похож на человека, который хочет уйти на пенсию со спокойной совестью, он был похож на человека, который хочет уйти на пенсию без скандала.
Мелкие черты лица, очки на носу и скучающий взгляд.
Вынести оправдательный приговор Ходорковскому — это все равно, что встать под пули и повести в атаку, все равно, что добровольно взойти на костер, все равно, что в оруэлловской Океании встать и упрямо сказать крамольное: что дважды два — четыре.
Не могла я представить его в этой роли.
Не бывает.
19 октября в суде вновь возник Евгений Рыбин.
«То есть переход права собственности путем купли-продажи — это есть воровство нефти?» — поинтересовался у него адвокат Владимир Краснов.
«Естественно!» — ответил Рыбин.
Допрос продолжил Лебедев и поинтересовался у свидетеля, как именно похищалась нефть. Собственные слова о том, что нефть украсть нельзя, господин Рыбин уже благополучно забыл: «Я сбоку наблюдал, как фальсифицировались решения, как «Томскнефть» стала собственностью каких-то офшорных компаний, и стучал во все колокола. Вы бочками по ночам нефть не воровали, вы придумали более хитрый способ, а я был рядом и все видел! Все сам пощупал! Не надо тут всех делать дураками! Два умных, остальные все дураки! Не видел я, как Ходорковский бочками ночью воровал нефть, НЕ ВИДЕЛ! Вы удовлетворены?!»
«Присутствовали ли вы лично в 98 году при фактах хищения нефти?» — попросил уточнить Лебедев.
«Я видел, как все это делалось. В одном кабинете все договоры заключалось — продал, купил… не выходя из единого кабинета. Я при этом не присутствовал, но был рядом и все видел!» — утверждал Рыбин.
«В каких кабинетах это происходило?»
«На Загородном шоссе».
«Вы видели, как в кабинетах на Загородном шоссе похищалась нефть?»
«Нет, не видел. Но собственниками нефти становились подконтрольные вам компании. Нефть оставалась в танкерах, в бочках, но через договора нефть из «Томскнефти» ушла! И ее собственниками стали вы. И вот Михаил Ходорковский!»
Но ведь и «Томскнефть» была подконтрольной им компанией…
«Сколько было похищено нефти в «Томскнефти?»» — спросил Лебедев.
«Не помню! Сколько добыто, столько и похищено!»
«А в 99 году сколько было похищено нефти?»
«Ну не может свидетель ответить! — вступился за Рыбина прокурор Лахтин. — Он не является очевидцем предъявления обвинения!»
Адвокат Владимир Краснов напомнил Рыбину его допрос у следователя:
«Там вы сообщили, что с 97 по 2002 год «стоимость компании выросла на 20–25 процентов, мощности прирастали, строились социальные объекты, то есть происходила капитализация» … Когда вы говорили правду?»
«Я думаю, что вы в состоянии понять, что я хотел… да, мощности прирастали, фонды росли… но с другой стороны, все разворовывалось! Что прирастало, то и разворовывалось! Все эти мощности, месторождения, нефтяные скважины… Вы все меня ловите. Вам тяжело меня понять, потому что вы не специалист! Дешевые приемы какие-то. Ну, неинтересно, скучно! Неинтересно! Вроде такой процесс, а никому тут неинтересно!!! Шоу какое-то дешевое!»
В зале засмеялись.
Номинальные директора
Господина Рыбина отпустили до обеда, и его сменил свидетель Хвостиков. Речь снова зашла о регистрации фирм в офшорах, внешних и внутренних. Какое отношение это имеет к хищению нефти, прокуроры объяснили уже после оглашения приговора в интервью «Комсомольской правде» 24 января 2011 года. Причем это было вынесено в заглавие: «Ходорковский создал в офшорах сотни фирм, чтобы прятать украденные деньги».
То есть, доказательством того, что человек украл деньги, является процесс покупки им сейфов для хранения денег, а также обстоятельства покупки: в каких собственно магазинах, кем и какого цвета.
После столь веских аргументов доказывать тот факт, что деньги действительно были украдены, а не честно заработаны, сами понимаете, уже совершенно излишне.
И, мало того, опять подмена, игра в наперсток: вместо «украденной нефти» (в чем обвиняли) «украденные деньги» (в чем не обвиняли)!
Судя по количеству свидетелей обвинения, работавших в секретарской компании «ЮКОСа» СП РТТ и занимавшихся регистрацией фирм, это и есть главные доказательства вины.
А потом косяком пошли номинальные директора этих компаний, подписывавшие договоры после виз на них всех служб «ЮКОСа».
Допросам номинальных директоров и курьеров, привозивших договора на подпись, был посвящен весь ноябрь 2009-го и большая часть декабря.
«На мой взгляд, мы имеем дело с очковтирательством и симуляцией судебного следствия, — подытожил Ходорковский. — При чем тут обвинение в хищении нефти?!»
И отказался от допроса этих свидетелей.
«Ваша честь, — обратился он к судье, — если есть необходимость узнать, по чьей команде переводились те или иные акции, куда они переводились, зачем это делалось, то легче всего это спросить, во-первых, у меня, а я могу сказать, у каких людей, реальных руководителей, это можно далее спросить. Именно поэтому принимать участие в допросе курьеров, секретарей и иных лиц, пускай имеющих самое звучное название, я не собираюсь».
Несколько позже, во время допроса Алексея Голубовича, прокручивали запись его ответов на предварительном следствии.
«Когда все это только формировалось, пришел Сублен [248], тогда система эта существовала, но она была такая, «на коленке», — говорил Алексей Дмитриевич. — Он начал это упорядочивать, обращался ко мне и другим руководителям подразделений, у кого есть возможность дать на должность фактических подписантов (генеральных директоров) казначейству своих сотрудников. Надо, чтобы это были люди понимающие, что подписывают, потому что он не хотел работать с какими-то такими людьми. От нас один или два сотрудника некоторое время числились директорами компаний. Первоначально на это соглашались, потому что было такое решение начальства, он считал, что это компания «ЮКОС», а тут один или два генеральных директора все договоры заключают. Хотя все понимали, что это связано с работой и зарплатой, и если все делать так, скорее всего и зарплату повысят. И карьера на кону». [249]
