Пушкин и компания. Новые беседы любителей русского слова - Парамонов Борис Михайлович
И. Т.: Борис Михайлович, но ведь это давно уже говорили, еще до революции, когда в 1914 году вышла известная книга Флоренского «Столп и утверждение истины». Об этом Бердяев написал статью под названием «Стилизованное православие», он первый усомнился в ортодоксальности Флоренского, хотя тот всячески таковую демонстрировал (что Бердяев и назвал стилизацией).
Б. П.: Да, конечно, и вот что первостепенно интересно: Бердяев писал в той статье, что Флоренский неправомерно производит онтологическую транскрипцию индивидуального психологического опыта. Особенно едко он отозвался о той главе «Столпа», которая называется «Дружба». Церковную соборность, писал Бердяев, Флоренский подменяет древнегреческими нравами – понятно какими, коли речь идет о «дружбе».
И. Т.: Опять туда же!
Б. П.: Не совсем туда, сейчас объяснимся. Но еще хочу сказать, что Флоренского, так сказать, полностью реабилитировал Сергей Хоружий, сделав это еще в самиздатской работе: очень солидной, объемистой, в 400 страниц. Работа, что называется, широко читалась в узких кругах, и создавалась всячески положительная оценка Флоренского, этого русского Леонардо, как его стали называть.
И. Т.: Действительно, он и философ, и богослов, и математик (окончил математический факультет), и искусствовед, и физик – автор книги о диэлектриках.
Б. П.: Хоружий показал целостного Флоренского, дал очерк общей его философии, которую он развивал уже после «Столпа». Он подытожил философию Флоренского в термине «конкретная метафизика». Флоренский исходил из интуиции тождества идеального и реального планов бытия, явленного в любом бытийном феномене. Такое тождество он называл символизмом. Но это, кстати сказать, ядро философствования и Лосева, и все это из того же платонизма идет. При этом Хоружий показал плюралистичность картины мира у Флоренского: его бытие состоит из автономных сфер, как бы наслаивающихся одна на другую. Это то, что у Лосева называется фигурностью пространства.
И. Т.: Можно ли говорить, что Лосев, бывший младше Флоренского, испытал его влияние?
Б. П.: Безусловно, и сам Лосев говорил об этом, когда можно стало говорить. Лосев отдал должное Флоренскому в одной из частей «Античного символизма и мифологии», указав на его новаторскую трактовку Платона: он понял платоновскую идею как имя – порождающую модель бытия, энергетический источник оного. И Лосев позже написал обширное сочинение под названием «Философия имени». Это очень специальный вопрос, нам незачем его касаться. Нужно только назвать одну работу Флоренского, еще дореволюционную, в которой дано такое понимание Платона, «Смысл идеализма». И тут не обошлось без как бы ереси: Флоренский стал говорить о магии, о магичности знания, неким теургом выступил. Вполне средневековый сюжет тут обозначается, причем отнюдь не ортодоксально христианский – мотив Фауста, конечно. Ну и еще одна деталь: в книге «Античный космос и современная наука» Лосев пользуется теми разработками, которые Флоренский дал в работе «Мнимости в геометрии», когда оказывается, что мир не беспределен и Земля – центр Вселенной.
И. Т.: Шах и мат Копернику и Ньютону!
Б. П.: Но это у Флоренского и Лосева отнюдь не средневековый обскурантизм, а самая что ни на есть современная наука: такие выводы они делали из формулы Лоренца.
Ну а теперь о действительном средневековье, на этот раз у Флоренского. От него тоже один выразительный документ остался в недрах Лубянки. Он называется «Предполагаемое государственное устройство в будущем». От него хотели признания, что он является главой некоей подпольной антисоветской организации и соответственно автором ее программы. Полагаю, что никакой организации не было, а значит, и программы, но кое-какие мысли Флоренского, изложенные в этом тексте, можно признать аутентичными. Конечно, открытое отрицание западных демократических моделей. Демократия губит страну и портит людей. Человеку не политические права нужны, а возможность осуществления его внутренних возможностей. Вот это очень средневеково звучит: можно вспомнить слова Гёте, говорившего, что ценность человека определяется не его местом в иерархии, а тем достоинством, с которым он осуществляет свои обязанности. Флоренский отрицает политические партии, пишет о необходимости единоличного управления государством во избежание всяческого разброда и борьбы интересов. Еще интересный мотив: необходимость автаркического устройства экономики – полностью опора на собственные силы.
И. Т.: Идеология чучхе.
Б. П.: Да, если угодно. Но я призываю к тому, чтобы не зацикливаться на этом документе: следственные камеры НКВД – не то место, где рождается истина. У нас есть куда более интересные документы из недавно опубликованных, которые куда больше говорят о Флоренском и на большую глубину идут.
Я имею в виду опубликованную в 2010 году переписку Флоренского с Розановым. Она вошла в один из томов уже много лет выходящего собрания сочинений Розанова под редакцией Николюкина. Я буду говорить об этой переписке, опираясь на замечательное исследование Натальи Константиновны Бонецкой «Античная школа у монастырских стен», опубликованное в журнале «Звезда» за 2017 год, № 9.
Сам автор удивляется тому, что до сих пор эта переписка не привлекла внимания исследователей – ибо она вынуждает к радикальному пересмотру и переоценке наследия Флоренского и его самого в его типологии. Бонецкая склонна вообще отрицать христианство Флоренского: Флоренский у нее не христианский мыслитель, а древний маг, напоминающий даже не доктора Фауста, а чуть ли не сибирских шаманов.
Надо начать несколько со стороны, нам уже известной. Флоренский и Розанов очень много говорят о проблеме, зашифрованной ими в латинской букве S. Это значит «содомия, гомосексуализм». Меня весьма заинтересовала вот какая деталь. Розанов, несомненно осведомленный о сексуальной ориентации Флоренского, был тем более впечатлен фактом его женитьбы – и последующего деторождения. Но он же и объяснил гениально причину такой переориентации Флоренского. У Флоренского был «друг» Вася Гиацинтов – и женился он на его сестре. Бонецкая пишет:
Циник Розанов, «психоаналитик» Флоренского, впоследствии объяснит брак последнего именно родственной близостью Анны к Василию Гиацинтову: «Вы как 1/2-„S“ женились на Ане „через брата“ („Вася“), и отношения к жене тайно и для Вас незаметно переплетаются, я думаю, с токами к „Васе“». Но как Флоренский, так и Розанов признали в простой девушке – деревенской учительнице Анне Гиацинтовой – «богоданную жену» (письмо Розанова к А. М. Флоренской от 1 декабря 1910 г.). Их «безнадежно-христианский» (там же) брак был, как известно, счастливым и многодетным; самые интимные его стороны приоткрываются в письмах Флоренского к Розанову.
Меня этот сюжет особенно заинтересовал тем, что он сходствен с обстоятельствами женитьбы другого «полу-Эс», которым я всю жизнь интересуюсь: Томаса Манна. У того еще выразительнее: у его жены Кати был брат-близнец.
И. Т.: Борис Михайлович, вот вы сами сегодня говорили о неправомерности лосевской трактовки Платона, выводящей его из этой самой «мистической педерастии». Так уместно ли во главу угла разговора о Флоренском ставить его, скажем так, юношеские поиски?
Б. П.: Весьма уместно. Если Розанов, как известно, считал первоначальных христиан сублимированными содомитами, о чем писал в книге «В темных религиозных лучах», то в интимной переписке с Флоренским объявляет содомитом самого Христа. И Флоренский ему отнюдь не возражает! Он только говорит, что это не важно, что этого самого S вообще не следует бояться. Он даже самый завет Авраама с Богом мыслит как гомосексуальный союз. Но главный интерес переписки, конечно, не в этом, не в психологии, а в метафизике Христа у Флоренского, в христологии Флоренского. Он идет в этом, пишет Бонецкая, от Вячеслава Иванова. Иванов подтягивает Христа к Дионису: религия убиваемого и воскресающего бога. Христос, как и Дионис, – жертва. Но кто приносит его в жертву, какие, так сказать, корибанты? Бонецкая отвечает на этот вопрос так:
