Михал Огинский - Мемуары Михала Клеофаса Огинского. Том 1
Далее в письме содержались призывы к объединению, сплочению и единству всех поляков в борьбе за свободу отчизны и выражалось доверие польской депутации в Париже. Не все наши патриоты в Галиции были лично знакомы с членами депутации, но их принципы и деятельность вызывали всеобщую поддержку. Высказывалось также пожелание не раскрывать французам планы о будущем государственном устройстве Польши, а сосредоточиться на том, как освободить страну. Автор письма выступал с опровержением брошюры «Политические заметки…», где были показаны преимущества в случае отказа короля Пруссии от захваченных польских провинций и создания на их территории отдельного королевства под правлением прусского принца.
В заключительных строках этого послания рекомендовалось не привлекать особого внимания к сохранению династии в Польше и к формам конституционной монархии, а вести общение с французским правительством на языке республиканцев. Такой язык вызовет больше симпатий у французов и расширит круг друзей Польши.
Получив необходимые документы и кое-какие деньги на поездку в Париж, я только и думал об отъезде. 10 января 1797 года после трехнедельного пребывания в Яблонове я тронулся в путь. Граф Дз… любезно согласился сопровождать меня до Лемберга.
На всех постоялых дворах можно было увидеть афиши с описанием моих примет. К счастью, в дороге никто меня не опознал, а общество графа Дз… и вовсе отводило всякие подозрения. Вечером 12 января мы прибыли в Лемберг. Меня разместили в мансарде дома Нов… Там я пробыл не более часа. Ни с кем не повидавшись, я сразу же выехал, как только почтовых лошадей запрягли в сани. Молодой человек по фамилии Зимирский был моим ямщиком. Его мне дали в целях безопасности. Ничего, кроме добрых слов благодарности, сказать об этом человеке не могу.
Глава III
Я уехал из Лемберга с паспортом на имя графа Валериана Дз… Чтобы добраться до Кракова, мне предстояло проехать пятьдесят немецких миль по австрийским провинциям. Много раз доводилось мне ездить по этой почтовой дороге. Здесь легко могли меня опознать, и я проделал путь до самого Кракова, практически не покидая саней. Голод вынудил меня остановиться в гостинице «Париссо», где глубокой ночью я провел пару часов[74].
Не теряя скорости и соблюдая все меры предосторожности, я продолжил путь до силезской границы, въехал в Тарновиц и оказался на прусских землях. Здесь задержался на сутки, чтобы немного отдохнуть и сменить экипаж, так как снега в здешних местах не было.
Случайно узнав, что неподалеку от Тарновица живет мой единоутробный брат граф Феликс Любенский, я послал к нему человека с просьбой навестить меня. Нам было о чем вспомнить, и мы всю ночь напролет говорили и говорили. Брат долго рассказывал о матери, увидеться с которой мне уже не удастся никогда. На прощание мы обнялись, не питая никакой надежды на новую встречу, и я отправился в Бреслау. В этом городе встретился с надворным маршалком Польши графом Рачинским, который поселился здесь не так давно. Он убеждал меня, что вопрос о восстановлении польского королевства на основе провинций, инкорпорированных Пруссией, уже был решен в Берлине. По согласованию с правительством Франции предполагалось, что принц королевской семьи будет провозглашен королем Польши. Однако с восшествием на престол императора Павла данный вопрос перестал быть актуальным. Эта новость полностью соответствовала информации, которую мы получили в Константинополе три месяца назад.
По прибытии в Дрезден я провел несколько встреч с соотечественниками, в частности, с Гедройцем и Валихновским. Они буквально засыпали меня своими вопросами о состоянии дел на родине. Как оказалось, после перемен в России они почти полностью потеряли связь с Польшей.
Приехав в Берлин и памятуя о мерах предосторожности, о которых мне говорили в Дрездене Гедройц и Валихновский, я сразу направился в резиденцию французского представителя Кайара. Мы познакомились и подружились с этим дипломатом еще в Гааге. Он выдал мне паспорт на мое настоящее имя и, не теряя ни минуты, я отправился в Гамбург, а оттуда, через Брюссель – в Париж, где и оказался 2 февраля 1797 года.
В Париже я начал с того, что провел индивидуальные встречи с соотечественниками, чтобы хотя бы предварительно выяснить их воззрения и позиции, определить подлинные причины распрей между ними и попытаться восстановить согласие и единодушие в их рядах. Только после этого я собирался ознакомить всех моих собратьев с информацией, которую привез с собой. Мне было приятно, что почти все они отнеслись ко мне с полным доверием. Честно и откровенно они делились со мной своими соображениями о подоплеках разлада. Выполняя доверенную мне миссию посредника и арбитра в этом деле, я без особых усилий смог погасить искры недоверия среди поляков и возродить в их отношениях прозрачность и взаимопонимание.
На общем собрании членов депутации, а также граждан, имеющих определенные заслуги перед Польшей, я сделал короткий отчет о своих переговорах в Константинополе, о пребывании в Галиции и о польских военных в Валахии и Молдове. В свою очередь депутация проинформировала о состоянии отношений с французским правительством и перспективах их развития. Было подчеркнуто, в частности, что после смерти императрицы Екатерины II эти отношения пошли на спад. В этой связи все присутствующие выразили убежденность, что мой приезд в Париж стал хорошим поводом для выяснения позиций французского правительства, и мне было предложено встретиться с министром иностранных дел Франции Шарлем Делакруа.
К тому времени Обер дю Байе успел известить руководство о моем отъезде из Константинополя и о врученной мне корреспонденции, предназначенной для министра. Шарль Делакруа уже несколько раз интересовался у членов депутации, прибыл ли я в Париж.
Я не заставил себя ждать и обратился в канцелярию министра с просьбой принять меня для беседы.
В рабочем кабинете Шарля Делакруа мы провели несколько часов. Министр очень внимательно слушал меня и задавал много вопросов. Он попросил изложить на бумаге все сведения об обстановке в Турции, которые мне удалось собрать за время работы в Константинополе. Шарль Делакруа выразил отзывчивое, участливое отношение к Польше и полякам. Но стоило мне спросить у него о намерениях Директории по отношению к нам и на что конкретно мы можем рассчитывать, как он ответил, что в данный момент не может удовлетворить мое любопытство, так как время для активной поддержки поляков еще не пришло. При этом министр несколько раз повторил, что симпатии правительства Франции на нашей стороне и оно не упустит случая, чтобы помочь нам восстановить Польшу.
Шарль Делакруа со всеми подробностями поведал об успехах французских войск и выразил недовольство в связи с волнениями и антиправительственными выступлениями внутри страны. Совсем недавно он получил известие о том, что французы заняли Мантую, Фаэнцу, Анкону и заключили в Толентино мир с папой римским. Министр был совершенно уверен в грядущих победоносных походах французской армии, а беспокоили его лишь роялисты, священники и эмигранты. Мы договорились встретиться через две недели, после того, как я закончу работу, о которой меня попросил Делакруа.
Признаться, беседа эта большого удовлетворения мне не принесла. Здесь в Париже, как и в Константинополе, я слышал одни и те же туманные обещания и утешительные слова, которые никого ни к чему не обязывали.
В назначенный срок я вновь явился к министру. Он взял на себя труд прочитать от начала до конца мою длинную докладную записку о Турции. Ясное дело, что в этот документ я преднамеренно внес все, что могло привлечь внимание к польскому вопросу. Шарль Делакруа не скрывал своего удовлетворения от прочитанного материала. Он поблагодарил меня и признался, что пока не может сообщить ничего обнадеживающего. И вновь прозвучали слова о том, что проблемы поляков близки сердцу каждого честного француза и необходимо еще потерпеть, чтобы дождаться счастливого исхода нашего дела.
С этого дня я замкнулся в себе, почти никого не принимал и в полном бездействии с тревогой ожидал, когда же наступят столько раз обещанные события. Впрочем, веры в эти обещания у меня оставалось все меньше и меньше. Больше встречаться с Шарлем Делакруа я уже не стремился. Но 16 жерминаля V года (5 апреля 1797 года) мне принесли собственноручно написанное им приглашение на встречу у него дома.
Министр кратко рассказал о боевых делах французской армии и заметил, что генерал Бонапарт уже может идти на Вену. Сама по себе оккупация этой столицы не поставит точку в войне с Австрией, если только ее император не пойдет на заключение мира. А это означает, что может наступить самый подходящий момент для активных действий в пользу Польши. Для начала можно будет поднять восстание в Галиции. Он показал мне поступившие в правительство Франции донесения об умонастроениях в Венгрии, Трансильвании и Далмации. Там готовы начать восстание и организоваться по примеру новых республик в Италии. Шарль Делакруа добавил, что столь рискованные крупномасштабные действия могут рассчитывать на успех только при наличии разумного основательного плана и его быстрого исполнения. По его словам, Директория не может себя компрометировать, подталкивая поляков и жителей Галиции к восстанию против правительства, лишившего их родины. Будет вполне достаточно дать им понять, что пробил час для борьбы за возрождение Польши и более благоприятного момента для такой борьбы не найти. И пусть поляки воспользуются этим моментом и поступят так, как им подсказывает честь и долг.
