Михал Огинский - Мемуары Михала Клеофаса Огинского. Том 1
Я вне себя был от радости, и это, кажется, удивило курьера. Он поинтересовался, из какой я страны?.. Мой ответ, что я французский торговец, который едет из Константинополя в Париж, его вполне устроил и он охотно допустил, что моя радость была совершенно естественной, так как хорошо знал, с каким сочувствием французы относятся к полякам. Мой собеседник уверял меня, что император Павел очень любит французский народ и несомненно в скором времени он пойдет на сближение с правительством Франции, и все завершится заключением всеобщего мира в Европе.
Спросить у курьера его имя и где его родина не хватило смелости. Что-то мне подсказывало, однако, что он не русский, и я решился полюбопытствовать, какие дела ведут его в Константинополь. Он ответил, что ему поручена очень приятная миссия: всем полякам в изгнании он везет царские слова о мире, забвении прошлого, прощении, великодушии и благотворительности. В списке польских беженцев, к которым были обращены эти слова, обнаружилось и мое имя. От волнения я не знал куда деваться и вполне мог выдать себя, если бы тотчас не расстался с этим незнакомцем.
В дороге я погрузился в размышления… Разумеется, я не мог доверяться неизвестному человеку и не стал тешить себя надеждой, что скоро встречусь с семьей и без опасений смогу вернуться в Польшу. И тем не менее только что услышанные новости о возвышенности чувств нового российского монарха зарождали в душе хоть какую-то надежду на свидание с родиной.
Мог ли я предположить, что улучшение судьбы многих тысяч моих соотечественников принесет добрые перемены для всех остальных поляков? Мог ли резко изменить свои мысли и взгляды? Мог ли растоптать доверие своих сограждан и французского правительства? Мог ли отступиться от общего дела, которому отдано столько жертв, чтобы предаться несбыточным мечтаниям и думать лишь о собственных интересах?..
Из таких вот раздумий и сомнений меня вывела неожиданная остановка возле какой-то лачуги. Как выяснилось, это было последнее жилище на границе Молдовы и Буковины. Ферма принадлежала господину Туркулу, богатому галицийскому землевладельцу и очень порядочному поляку. По его землям, которые находились под двойной юрисдикцией, проходила разделительная линия между территориями Молдовы и Буковины, и таможенники не чинили здесь никаких препятствий для местных крестьян при их ежедневных передвижениях через границу. Большинство польских военных, направляющихся в Валахию и Молдову, именно здесь пересекало границу. Этот переход использовали и мы для быстрой и надежной связи между Константинополем и Галицией.
Управляющий фермой Гловацкий очень тепло встретил меня и провел в захудалый домишко, почти до самой крыши спрятавшийся под снегом. Там была одна-единственная темная комната с низким потолком, где ютились и домочадцы, и приезжие.
Я отправил янычара в Константинополь, передав ему письмо для Обера дю Байе, и решил переждать несколько дней перед тем, как попытаться пересечь границу.
Никто ничего обо мне здесь не знал, а Дениско, который много раз останавливался в этом домике, в открытую рассказал Гловацкому, что я являюсь важной персоной, еду из Константинополя, выполняя ответственное поручение посла Франции, и мне необходимо помочь попасть в Галицию. Наш гостеприимный хозяин немедленно отправился к господину Туркулу, чтобы обо всем ему доложить и договориться, как организовать для меня безопасный переход границы и как ускорить мой приезд в Яблонов, где мне предстояло встретиться с самыми активными патриотами Галиции.
Гловацкий блестяще справился со своей задачей и уже через день вернулся от своего господина. За это время я успел написать письма в Париж, Венецию и Константинополь. Я вручил их Дениско, который должен был оставаться на границе и ждать моих распоряжений из Яблонова.
Отъезд был назначен на следующий день, но среди ночи ко мне явились трое молдавских полицейских. В полиции узнали, что сюда приехал иностранец в сопровождении янычара, и решили допросить меня.
Я вышел из положения точно так же, как в Яссах: отвечал предельно кратко то по-турецки, то по-немецки. Кроме того, полицейские сочли меня больным и посоветовали, завтра же съездить в город на консультацию к хорошему врачу. Я обещал последовать их совету, и они ушли.
После внезапного ночного визита я решил ускорить отъезд. Дениско принял меры предосторожности и уже успел позвать к нам лейтенанта Ильинского. Этот польский беженец прекрасно знал все окольные тропы, по которым можно было незаметно пробраться через границу. В два часа ночи оседлали лошадей. Накануне выпало много снега, ударили морозы, дул сильный порывистый ветер, в ночной тьме невозможно было разглядеть дорогу. Проехать нам следовало меньше одного лье, чтобы добраться до мельницы, где нас поджидал надежный проводник. Мы блуждали добрых пять часов и только на рассвете оказались за четверть лье от мельницы. Пересекать границу средь бела дня не рискнули и остановились в крестьянской избушке, хозяина которой Ильинский хорошо знал. Промерзли до костей… То была самая ужасная ночь во всей моей жизни.
В шесть часов вечера вновь двинулись в путь. Непроглядная ночь, обильный снегопад и такой же, как прошлой ночью, ветер на этот раз помогли нам уйти от бдительных австрийских стрелков, число которых удвоилось на границе после сообщений о распространении чумы в Румелии и Болгарии. Нигде не останавливаясь, приехали к загородному дому господина Туркула. Сам он был в отъезде, но приняли нас как дорогих гостей и предложили очень вкусный обед, который оказался как нельзя кстати. Затем нам дали повозку и лошадей, и мы проехали еще не менее трех лье. После этого мы оказались без перекладных лошадей, чтобы доехать до Яблонова. Нам не успели их поставить, потому что мы выехали из Молдовы почти на сутки раньше, чем договаривались с Гловацким. Положение мое было отчаянное: транспорта нет, паспорта нет, а на руках документы чрезвычайной важности…
Выручил меня Ильинский. Он купил лошадь, сани и крестьянскую одежду. Мы переоделись и ночью 10 декабря окольной дорогой приехали в Яблонов.
Глава II
Графа Дз…, владельца здешних земель, разбудили глубокой ночью и сообщили о прибытии Ильинского, который уже много раз бывал в этом доме, доставляя важные сообщения. Каково же было удивление графа, когда он увидел перед собой усатого человека в овчинном тулупе и в боснийском наряде! Узнать меня было не так просто еще и потому, что я сильно похудел, и у меня глубоко провалились щеки.
Граф хотел было броситься ко мне в объятия, но быстро опомнившись и мгновенно осознав всю опасность, какой я подвергаюсь, а также угрозу, под которую он ставит самого себя, принимая меня в своем доме, мой старый друг задумался, как скрыть приезд Ильинского и показать, что он вовсе со мною незнаком. К счастью, все домашние спали мертвым сном. Не спал лишь камердинер, верный и преданный графу слуга. Он и получил сразу много поручений: отправить Ильинского, оставшегося недалеко от дома, аккуратно сложить все мои бумаги в кабинете графа, сбрить мне усы, надежно спрятать мой дорожный наряд и дать мне белье и новую одежду.
Приняв ванну, позавтракав, передохнув пару часов, я появился в салоне этого гостеприимного дома, позабыв на какое-то время о своих тяготах и горестях.
Как давно не ступала нога моя на польскую землю! Как давно я не жил в тихом, спокойном доме с такими удобствами!..
Граф Дз… представил меня своей супруге и дочери Анжелике, не скрывая от них моего настоящего имени. Для всех остальных я был заезжим музыкантом Рачинским, который приехал из Варшавы и остановился здесь на некоторое время по просьбе графа.
В Яблонове я провел восемь прекрасных незабываемых дней. Меня поселили в библиотеке, окружили теплом и заботой. Я великолепно проводил время в этой дружной семье: беседовал с милыми дамами, аккомпанировал на скрипке Анжелике, которая замечательно играла на пианино, часами рассказывал графу о делах в Польше, о работе в Константинополе, о наших общих планах и надеждах.
Узнав о проекте, согласованном с послом Франции Обером дю Байе, граф задумался над тем, как бы меня свести с Лещ…, Гж…, Рац…, Тж…, Нов…, которые стояли у истоков акта краковской конфедерации. О высоких патриотических чувствах этих людей, их преданности и готовности служить отчизне граф знал не понаслышке. Местные власти отличались особой бдительностью и жестокостью, поэтому граф не строил себе иллюзий на счет сложности осуществления своей затеи. Он решил перестраховаться и направил к каждому из указанных лиц надежных людей с устным приглашением собраться у него в доме.
На девятый день беззаботной жизни у господина Дз… как раз во время обеда доложили о прибытии уполномоченного округа. Он вошел в гостиную вместе с секретарем и вручил графу несколько циркулярных писем. Граф попросил зачитать их вслух. Одно из писем имело непосредственное отношение к моей особе. В нем, в частности, говорилось, что «граф Михал Огинский, великий подскарбий литовский, ставший известным благодаря своему экзальтированному поведению в ходе революции в Польше в 1794 году, в течение последних девяти месяцев находился в Константинополе, являясь агентом польских патриотов. Совсем недавно Огинский под видом французского торговца по имени Мартен, имея на руках паспорт, выданный послом Франции, а также фирман турецкого султана, внезапно покинул Константинополь. По сведениям, полученным из достоверных источников, граф Огинский проследует через территорию Галиции. В связи с этим возникла необходимость воспрепятствовать передвижению данного господина по Галиции, задержать его и овладеть всеми документами, имеющимися в его распоряжении. Все представители гражданских и военных властей несут ответственность за безынициативность и ненадлежащую организацию работы по розыску, аресту и последующему конвоированию графа Огинского в Вену. Домовладельцы, предоставившие убежище упомянутому господину или не сообщившие о его местонахождении, будут подвергнуты самому суровому наказанию».
