Ирина Шевелева - Душа нежна
Личностью Егора Анохина и других своих героев Петр Алешкин явно отвергает влиятельнейший канон реализма, в том числе и соцреализма. Кульминационный в литературе шаг! Вопросы "кто я?" и "зачем я" заменяются вроде бы прагматичными, а на самом деле бытийными "как?", "каким ходом?", "каким усилием?". Нет, они не исключают безоглядности в поступках и решениях, сильных страстей. И не переходит герой Алешкина на позиции по ту сторону добра и зла. Он знает про себя, что не обманет, хотя по ситуации стратегически - может и схитрить, не предаст, не переступит через другого, не переложит на другого свою ответственность и вину. Перенос центра тяжести и в том, что ответственность героя - не извне на него ложится, а в нем самом, это его ответственность, его моральные преграды. Его личное дело. Про себя он знает, что жив в нем "нравственный закон внутри нас" (Кант), и ладно. Всерьез, бытийно волнуем и увлекаем он иной тягой - простором деяний, способностью своей к их свершению.
Жить своим умом, действовать, соображаясь с обстоятельствами, крепкая основа алешкинского героя. Индивидуалиста, главное оружие которого - рационализм.
Кстати, почти всегда, во всех ипостасях, герой Алешкина рационализатор. Не только смекающий, как и что нужно сделать, а сам свою рационализацию внедряющий. То на заводе, как Иван Егоркин, то в издательском бизнесе, как сам Петр Алешкин и все его альтер эго, и они же в политико-государственной механике, то в планетарном бытовании русского человека, как герой - брат писателя, совершенствовавший даже испанскую корриду... Идеи, предложения, воплощения в прозе Алешкина играют не столько сюжетную роль, сколько именно изобразительную в характере русского человека. У него, разумеется, не встретишь сюжетов борьбы за внедрение рационализации. Для его героев рационализаторство - способ жизни. Единственная, достойная дорога к успеху. Характерное для рационалистичного мышления кульминационное переживание - не переживание удовлетворения от достигнутого, а перебирание всех деталей самого процесса достижения. Герой Алешкина не выходит на трибуну принимать поздравления, а весь воплощается в подробности производимых им действий. В изменения механизмов производственных - в "Зарослях" Иван усовершенствует станок просто потому, что на старом ему неловко работать да и зарабатывать; механизмов деловых отношений, что запечатлено в увлекательном, победном рассказе, неоднократно варьируемом в прозе Петра Алешкина. Нет, наверное, читателя его прозы, пропустившего подробнейше изложенные перипетии возникновения издательств "Столица" и "Голос", механику их функционирования, расцвета одного, распада второго. Тексты, звучащие как стихи, поэмы. Возьмем наугад!
"Сказать мне уже было что. Бумагу я добыл, переплетные материалы, кроме картона, тоже. Делал я так: подсчитывал, сколько мне нужно было бумаги, фольги, форзаца, потом умножал на три и делал заявку в Госкомиздат. Там заявку рассматривали, делили мой запрос на три и выделяли. И все довольны: они, что урезали, а я, что получил, сколько хотел... Мне приходилось самому мотаться по городам. Сыктывкар, Балахна, Электросталь, Киев, Ленинград, Чехов - из города в город, из типографии на бумкомбинат... Жизнь в "Столице" кипела. Кабинет мой всегда был забит людьми буквально со всех концов страны. В городе Уварове, Тамбовской области, я покупал ангар, чтобы поставить в Москве склад для хранения бумаги, которая шла к нам вагонами из Балахны, Пензы и Сыктывкара; химзавод того же города поставлял нам два вагона гидросульфита натрия для обмена в Соликамске на бумагу; заключал договоры с Мичуринским кирпичным заводом на поставку кирпича, тоже для обмена; пробивал землю под Москвой под дачные участки для сотрудников; в Кисловодске покупал дом отдыха для сотрудников; с ВАЗом заключал договор на поставку "жигулей" для сотрудников; выбивал помещение для издательства (о, как это было трудно!)... В эти же дни я организовывал журналы "Русский архив", "Нива", "Фантастика" и газету "Воскресение"..." Страны рады, города веселы...
Герой Алешкина рационализатор и в кульминационном переживании душой чувства любви. "- Я сейчас созерцаю небесную красоту... Красота в ритме твоих бровей, губ, тоне щек, в красках твоих глаз, волос... Сочетание тона, ритма, красок, запаха, да-да, запаха и, может быть, еще чего-то, что я не могу назвать словами, привлекательно, близко моему темпераменту, моей психофизической конституции... я ощущаю волнение... интеллектуальное, с налетом чувственного, волнение, переходящее в какой-то мистический восторг..." В световом потоке объясняющей себя любви затаилась и тревога. И вправду случилось нечто ужасное. Кульминационный эпизод не отодвинулся в прошлое, а привел к катастрофе, гибели. Страсть героя, неведомо для него, оказалась кровосмесительной. Горчайший привкус недозволенности словно бы заложен уже в тембр, в звук душевных струн героя, даже в желание объяснить, растолковать необычность переживания. Писатель крупно рискнул с такой темой, развернутой в его "Беглецах", где одно неловкое движение пера может обернуться преступлением перед земным ходом вещей. Перед литературой. Но правда портрета страсти, само торжество испытавшего ее героя лишают тему и грана порока. Трагедия, да, трагедия. Гибель героя неизбежна, в результате чего вся его судьба-кульминация тоже оказывается проигранным вариантом. В прозе Петра Алешкина герою отказано забыться в страсти. Иначе он уже не герой. И Дмитрий Анохин доказывает это мгновенно принятым решением, круто оборвав свою жизнь, вместе с жизнью пожелавшей того любимой.
Да, герой Алешкина не может жить с чувством вины - пусть в самоубийстве его был безоглядный порыв. Даже если бы самоубийство сорвалось, невозможно представить его кающимся, искупляющим невольный грех. Хотя вариант этого состояния героя есть, например, в рассказе "Прости, брат". Отметаемый вариант.
Несмотря на индивидуалистичность, герой Алешкина отнюдь не одиночка. Его судьба вся во встречах-кульминациях, поверяется другими людскими судьбами. Другими поступками, устремлениями. Поражениями. В отличие от сути самого героя с его рационалистическим и упорным в самом нетерпении "как?", сопутствующие ему персонажи выполняют другую, но не менее важную роль - для обрисовки того, что "не так". Именно этот художественный метод избрал писатель, торящий путь героя между Сциллой и Харибдой - стремлением к удаче и неприятием жестоких, подлых, преступных деяний.
Естественно выходит, что "не так" количественно перевешивает героическое "как?" Противостоят они открыто, резко, но - без ненависти к побежденным. Хотя и в контрастных красках. Притом удивительно, что этим не раздирают повествовательную ткань. Разные люди в нее буквально "впрядены", это они фон героя. Активный по-алешкински, активнее, чем природа и быт. Портретнее. Проза Петра Алешкина - еще и богатая портретная галерея персонажей. Иных оценок, кроме как "метко", "зримо", "ёмко", "ярко", "в самую точку", "врезаются в память", "здорово похоже", Алешкин о созданных им портретах в прозе и не слышал. Знаток людей - с той минуты, когда у доверчивого мечтателя раскрываются глаза, - художник с острым глазом, мастер красного словца (мать и отца жалеющий), - безоговорочно признанная заслуга писателя. Творца портретов и автопортретов. Особых и разнообразных в исполнении.
"Розовощекий директор с сияющей улыбкой поднялся из-за стола, словно к нему в кабинет вошел не новый сотрудник, а живой классик русской литературы. Он радостно пожал руку Анохину, который тоже в ответ сиял, расплывался в улыбке. Директор ему сразу понравился".
Две сияющие улыбки - и два разных портрета. И оба исчерпывающие. Сквозной, лирическим дуновением - анохинский, то есть здесь именно алешкинский автопортрет. И другой, историко-биографический - вряд ли кто теперь вспомнит конкретного директора издательства "Молодая гвардия" давних времен, а останется он таким, как на портрете Петра Алешкина. И ведь никаких особенных штрихов, кроме неуловимо переливающейся подсветки.
Та же игра подсветки в портрете еще одного книгоиздателя, редактора, литчиновника. Он активно действует в повести "Предательство" эпизодической портретной тенью: "спокойный, молчаливый и, как он считает себя, очень хитрый человек...", далее - тень слегка сгущается: "Бежин с...", "Бежин - ...", "на заседании, когда я дал ему слово, только и сказал: я согласен с Бежиным..." Потом вообще в виде чего-то несуществующего: "он будет присутствовать на всех Секретариатах, пленумах, но не проронит ни одного слова", - и затем мощная завершающая краска: "черное молчание..."
Узнаваемость, впечатляемость портретов в прозе Петра Алешкина достигается не устойчивой слаженностью живописных приемов. Напротив неустойчивость, проба, вариантность, внезапность открытия. В портрете Алешкин достигает порой состояния, о котором Толстой говорил: мастерство такое, что мастерства не видно. Вот с одного прочтения не забываемый летчик-майор: "Разина охватил вдруг восторг: он жертвует собой ради России, ради своего народа". Краски, черты этого портрета - действующая, чувствующая, динамичная воля героя. Не надо объяснять, что это человек, способный на деяние. Все его краткое центральное пребывание в сюжете портрет через действие. Зримый до того, что видны и краски несвершения задуманного. И действительно Разин (тоже краска, в фамилии) не реализовывает свой замысел. И одновременно реализовывает - жертвует собой ради семьи, ребенка. В нем одновременно сопутствующее алешкинскому герою "не то" и реализованное "как?". Перед нами вовсе не психологический портрет, а портрет происходящего в русской душе, портрет выбора. В общем, портрет времени, России в смуте. Законченный, договоренный. И - оставляемый позади в кульминации.
