Алексей Самойлов - Расставание с мифами. Разговоры со знаменитыми современниками
Анастасия Ширинская – по профессии учитель математики, многие годы преподававшая этот предмет юным тунисцам, – знает арабский, владеет несколькими европейскими языками; она – автор книги мемуаров «Бизерта: последняя стоянка».
До и после Семнадцатого
– Анастасия Александровна, сегодня Вы одна из немногих, кто помнит Россию начала двадцатого века…
– Ну почему «двадцатого»? Я родилась в той поместной России, которая еще сохраняла черты девятнадцатого… Я застала в реальности то, что вы знаете по пьесам Чехова. Мое раннее детство прошло в вишневом саду Рубежного – фамильного имения моих предков. Это под Лисичанском, на Донце… В памяти остался этот сад, этот зачарованный мир с игрой солнца сквозь листву, пением соловьев, хорами лягушек, с аллеями и тропинками, убегающими к Донцу, к лесу, в поле…
Помню я и наш дом на холме – одноэтажный, со множеством окон, с узкой верандой вдоль фасада, большими белыми колоннами и застекленными дверями, выходящими в сад. Летними вечерами здесь собиралось всегда, как и у чеховской Раневской, множество гостей.
Дом уже давно не существует, но он продолжает жить здесь, в Бизерте, на фотографиях в дубовых рамках, которые папа сам для меня сделал. Вообще-то он с безразличием относился к первым хозяевам Рубежного. Это были люди вполне «сухопутные», включая и двадцать лет отслужившего в лейб-гвардии егерском полку моего прадеда, генерала Александра Александровича Насветевича.
Выйдя в отставку в 1877 году, генерал почти тридцать лет, вложив огромные деньги, осуществлял проект строительства железнодорожной ветки Харьков – Лисичанск, чтобы связать Рубежное с внешним миром.
А еще он проявлял интерес к только еще развивающейся тогда фотографии. На Каменном острове в своем доме в Петербурге он оборудовал настоящую фотолабораторию, и оставленные им большие, наклеенные на картон и надписанные его рукой фотографии пережили двадцатое столетие. Они выставлялись в 1989 году в Москве, в Манеже, на выставке «Сто пятьдесят лет фотографии». Насветевич имел разрешение снимать события при Императорском дворе. Александр II был крестным отцом его второго сына – Мирона. Крестницей же наследника трона, будущего императора Александра III, была дочь Насветевича – Александра. Мой прадед обучал Александра III фехтованию, их связывала искренняя и долгая дружба…
Кстати, близки к императорской фамилии были и предки моего деда по отцовской линии – Манштейны. Эрнст Себастиан Манштейн был одним из наиболее близких сподвижников Петра Первого. Его сын Христофор Герман был флигель-адъютантом фельдмаршала Миниха, служил при дворе Анны Иоанновны и участвовал во всех северных и южных кампаниях русских войск. «Записки о России» Христофора Германа Манштейна пользуются большим авторитетом у историков. Потом была целая череда Манштейнов – офицеров Русской армии. Мой отец Александр Сергеевич Манштейн стал в этой фамилии первым, кто облачился в китель морского офицера.
– Анастасия Александровна, простите, а к знаменитому гитлеровскому маршалу Манштейну Ваш род имеет какое-то отношение?
– Это мне неизвестно… Есть немецкая и есть русская ветви Манштейнов. Во время Второй мировой один Манштейн наступал на Ленинград, а другой – отец моей двоюродной сестры Аллы, – как специалист по танковой броне, пытался разобраться в секретах ее прочности, изучая трофейные немецкие танки.
Кроме Рубежного, где мы бывали летом, мне помнятся, правда, не очень ясно, и места, где служил папа. Вначале это был Кронштадт; затем – Ревель, где нас застала Первая мировая…
В Петрограде мы всегда останавливались у бабушки. Я до сих пор помню ее адрес: Большой проспект, дом 44, квартира 13. Мы были у бабушки на ее именинах 29 октября 1916 года. Это и мои именины. И они остались для меня навсегда самым красочным, самым ярким воспоминанием о дореволюционной России.
Помню, визитеров было очень много, и среди них верный поклонник бабушки, некто Родзянко, брат председателя Думы. Еще накануне именин он в шутку спросил, что я предпочитаю, цветы или конфеты. Я очень любила шоколад, но почему-то ответила: «Цветы!»… В день Ангела я получила от него огромный букет роз…
Это был первый подаренный мне букет. Остальные были уже потом, годы спустя, в Бизерте… Они и пахли-то по-иному, тунисские цветы…
– Это было уже в другой жизни…
– Да, моя жизнь делится на две части: до и после 17‑го. В конце февраля – начале марта 1917‑го во многих портах Балтики десятки офицеров приняли мученическую смерть. Мой отец избежал этой участи. В Ревеле он командовал посыльным судном службы связи «Невка», и его за смелость и справедливость очень уважали матросы, что, впрочем, не помешало революционному комитету отстранить отца от командования кораблем. Он сидел дома, и они вместе с матерью работали сапожниками: надо было как-то зарабатывать на хлеб. Даже теперь я вижу их склоненными над сапогами… Они научились их шить, но так и не научились получать деньги. Не умея торговаться, папа иногда выходил из себя: «Берите и уходите, я их вам дарю!»
После Брест-Литовского мира стала зарождаться Белая борьба. Мы уехали в одном из эшелонов на юг. В Новороссийске весной 1919 года возрождался Черноморский флот. Папа ремонтировал эсминец «Жаркий», который в начале 1920 года станет одним из кораблей стоящей на Севастопольском рейде Белой эскадры: довольно сильной, в полной исправности, возглавляемой дредноутом «Генерал Алексеев». Флот охранял Крым от вторжений красных, выполнял оперативные задания, а потом, когда началась эвакуация Крыма, спас тысячи человеческих жизней. Об этом я узнаю годы спустя. О Новороссийске у меня осталось одно воспоминание – ветер! Ветер сумасшедшей силы, метущий улицы, запруженные беженцами…
Потом такой же ветер будет гулять в ноябре 1920‑го над Севастополем, когда начнется исход из Крыма Белой армии, Белого флота и около 150 тысяч россиян, не пожелавших оставаться в стране с большевистским режимом. Я и сейчас, как на большой картине, вижу толпы людей, куда-то озабоченно стремящихся; узлы, чемоданы, баулы; и маму – на сходнях «Жаркого» с корзинкой в руках, где были наши единственные ценности: иконы, старые фотографии и одна из рукописей Христофора Германа Манштейна.
Могла ли я представить, что 75 лет спустя напишу книгу– реквием этой уходящей в никуда эскадре…
Жизнь в «плавучем городе»
– Судя по энциклопедиям советской поры, эскадра действительно ушла в никуда. Ее как бы и вообще не существовало… Каким образом эскадра, поначалу ушедшая в Константинополь, затем оказалась в Тунисе? Почему называют ее столь по-разному – Бизертской, Русской, Белой Врангелевской и даже, как это делаете иногда Вы, Императорской?
– Я называю ее Императорской, потому что до 1924 года на ее кораблях поднимались Андреевские флаги. А ведь они были отменены еще в 17‑м Временным правительством. Здесь сохранялись все традиции Российского Императорского флота и даже его морская форма. Кроме того, большинство офицеров, включая моего отца, никогда не присягали ни «временным», ни большевикам. Конечно, можно называть эскадру Русской – это по национальному признаку, можно и Белой Врангелевской – по последней принадлежности, а вот Бизертской ее называют по месту последней стоянки.
Как эскадра попала в Бизерту? О, это длинная история!.. Вначале покинувших Родину русских – речь шла только о гражданском населении – согласились приютить у себя Греция, Сербия, Болгария и Румыния. А с армией и флотом все было сложнее. Из союзников России по войне с Германией только Франция признала в свое время правительство Юга России, что позволило Англии дипломатично заявить о своем «нейтральном отношении к создавшейся ситуации с русской эскадрой». А между тем ее надо было разместить, ее надо было содержать, для этого нужны были немалые деньги…
Наконец, через полтора месяца после исхода, уже в декабре 1920 года, Франция принимает решение предоставить под стоянку эскадре порт Бизерта в Тунисе, находившемся в то время под французским протекторатом. Правда, при этом было заявлено, что отныне эскадра «не принадлежит никакому государству, а находится под покровительством Франции».
Поэтому-то переход российских кораблей из Константинополя в Бизерту и возглавил Бергасс Пти-Туар, командир французского крейсера «Эдгар Кине». Следовали корабли с французскими флагами на грот-мачтах; Андреевские флаги реяли лишь за кормой.
Нас с мамой, как и других членов офицерских семей, доставил в Бизерту пассажирский пароход «Великий князь Константин»; рано утром 25 декабря 1920 года мы увидели с палубы этот маленький живописный городок, в котором многим из нас предстояло прожить долгие годы, состариться и умереть…
