Алексей Самойлов - Расставание с мифами. Разговоры со знаменитыми современниками
Последний свидетель
– А почему Вы, Анастасия Александровна, не покинули Бизерту? Ведь в Европе у Вас – дети, внуки…
– Да потому что, повторяю, я – последний свидетель, последняя хранительница прошлого…
В 1935 году я вышла замуж, и мои трое детей родились в Бизерте. У меня здесь просторная квартира. Здесь жили мои родители. Они дышали этим воздухом, листали эти книги, любовались цветами в саду… В Бизерте живут мои первые ученики; мне выпало учить их детей и внуков. Если есть у меня Родина, то это – Бизерта.
Наверное, я могла уехать отсюда еще до войны или сразу после войны. Но теперь этот город уже стал частью моей души, моих воспоминаний о прожитой жизни. Меня уже никогда не отпустят тени тех, о чьей честности, верности присяге, любви к России я должна говорить всем, кто сегодня приезжает сюда, на пепелище нашего прошлого.
Теперь о Бизерте в России вспомнили. И похоже, сбудутся слова контр-адмирала Александра Ивановича Тихменева о том, что этот город будет служить местом паломничества будущих поколений россиян. Добираются сюда русские туристы, приходят работающие здесь русские специалисты; целые делегации могут нагрянуть и из Севастополя, и из Петербурга; обязательно заглядывают экипажи заходящих в порт российских судов. Даже крещение в нашем храме Александра Невского принимают молодые моряки…
Кстати, о храме… Теперь я – его староста и сторож и, пожалуй, единственная постоянная прихожанка. У меня дома хранятся и ключи от церкви; но открывать ее для богослужения приходится нечасто, чаще я вожу туда экскурсии. Наш еще совсем молодой священник отец Димитрий живет в столице страны – городе Тунисе. Там он является настоятелем еще одного в этой стране православного храма – Воскресения Христова. Его возвели по канонам древнерусской архитектуры в начале 50‑х годов, когда здесь еще оставалась значительная колония русских.
– Если говорить о новой России… Как складываются Ваши отношения с ней сегодня?
– Помогают, чем могут. Вы знаете, в каком состоянии находится «русский уголок» на бизертинском кладбище? Бурьян, разбитые плиты, разруха и запустение… Некому ухаживать за могилами… И у меня ни сил, ни средств на это нет. Но вот год назад с помощью посольства и Российского культурного центра в Тунисе на кладбище воздвигли памятник всем похороненным здесь офицерам и матросам эскадры. Это, я считаю, – великий знак внимания к нашей общей истории.
В конце 1999 года, как раз в 75‑ю годовщину последнего спуска Андреевского флага, приходил в Бизерту барк «Седов» с курсантами Петербургского Морского корпуса. Так он теперь, слава Богу, снова называется. Ребята приводили в порядок русские могилы на кладбище, а мне выпала честь совершить на барке символический подъем Андреевского флага… Три четверти века спустя на том самом месте, где стоял когда-то «Георгий Победоносец» и теперь ошвартовался «Седов», я подняла в небо белое полотнище с синим крестом. Это, конечно, финал, о котором и не мечталось…
Виктор Бузинов 2001 г.Илья Штемлер
Так легла карта
В юности, будучи инженером-геофизиком, он искал нефть в приволжских степях. Многие его друзья и коллеги за прошедшие годы сделали карьеру миллионеров. Он пошел другим путем. Был таксистом, инспектором универмага, работал в коммерческой фирме, служил архивистом и проводником поезда. Ни на одном месте долго не засиживался, будто всего лишь отправлялся в командировку. Отчетами об этих командировках становились романы «Универмаг», «Таксопарк», «Поезд», «Архив», «Коммерсанты».
Меняем селедку на вилки
– Илья, впервые я услышал твое имя после романа «Гроссмейстерский бал», который был опубликован в журнале «Юность». А познакомились мы, когда ты принес рассказы о своем бакинском детстве в ленинградский «Детгиз», где я работал редактором. В них была лирическая точность, пластичность, чего, может быть, не всегда хватало твоим большим романам. Не знаю, знакомы ли эти рассказы почитателям твоей «деловой» прозы? Скажи, ты к этой теме больше не возвращался, потому что считаешь ее исчерпанной?
– К детским рассказам я пришел вообще случайно. Я поступил в литобъединение при «Советском писателе», которое размещалось в зингеровском Доме книги. У нас был руководителем сначала Геннадий Гор, потом Леонид Рахманов, потом Израиль Меттер. Ребята там читали, в основном, свои детские рассказы. Я тоже решил написать рассказ о детстве. Так они и появились – один, второй, третий. Проходили, надо сказать, с большим успехом.
В этом литобъединении мы были вторым заходом. В первом – Конецкий, Горышин, Володин. А во втором мы – Валерий Попов, Битов, Марамзин. Так вот, со своими детскими рассказами я и вступил в объединение. Это были, так сказать, контрольные рассказы, приемные. Уже позже из них составился цикл, который я и принес тебе в «Детгиз». Сейчас они выходят в первом томе «Избранного» к моему юбилею. 18 января мне будет семьдесят пять.
Это, конечно, глубоко личные рассказы. Военное детство, тыловой город. Немцев там не было. Один самолет появился в Туапсе и сразу навел шорох. Но немцы берегли Баку, потому что рассчитывали на нефть.
Была своеобразная жизнь – с огромным наплывом беженцев, карточками. Очень яркая полоса в моей биографии. Жива была еще моя бабушка, Марья Абрамовна. Она продавала в лавке керосин. Я помогал ей, наклеивал талончики (кому два литра, кому три) на газету «Вышка» – для отчетности, чтобы сохранить арифметику.
Помню наш бакинский двор, большой, многонациональный, красивый. В прозе я к этому больше не возвращался, увлекли другие темы. Хотя сейчас подумываю написать автобиографический роман из того времени.
– В Баку это время, вероятно, было не слишком голодное?
– Что ты, конечно, голодное. Моя тетя Берта торговала хлебом, и из тех кусочков, которые оставались, выкраивалась буханка. Я ее прятал под рубашку, выходил через черный вход и прямо к инвалидам, которых в Баку было очень много, инвалидов войны. Они у меня ее перекупали и потом по кускам тоже продавали. Что-то и мне доставалось. Бабка и мать покупали где-то оптом селедку и продавали ее из бочек.
Время было очень бурное. Отец у меня работал завлитом Бакинского русского театра драмы. Театр знаменит, в частности, тем, что из него вышли Раневская и Жаров.
Перед отправкой на фронт отец встретил на улице Зальцмана и сказал: «Леня, иди на мое место в театр, я ухожу на фронт». Он пошел на фронт добровольцем, провоевал всю войну, а после войны на одной из бакинских улиц снова встретил Зальцмана. Тот говорит: «Хотите на свое старое место завлита? Я уезжаю работать в Москву». Зальцман уехал в Москву и стал знаменитым драматургом Леонидом Зориным.
Отец не вернулся в театр, а пошел работать на сажевый завод, где все же платили не такие гроши и можно было как-то существовать. Был он при этом жутким книгочеем, человеком образованным, хотя никакого специального образования не получил. В 37‑м отец погорел – правда, ненадолго – за то, что из парка, где он тогда заведовал библиотекой, вовремя не вывез запрещенную литературу. Его посадили. Потом отпустили, потому что следователи выяснили: машину для вывоза троцкистской литературы он вызывал, но она по каким-то причинам не пришла. Посадили другого человека, водителя машины. Вот такая была история.
Мать до войны работала бухгалтером в институте, потом заболела, война, двое детей… И она стала торговать на улице селедкой. Баку – южный город, но зимой все же холодно. Помню как сейчас ее красные потрескавшиеся руки.
Откуда-то она узнала, что в Куйбышеве делают алюминиевые вилки и ножи. В Баку ни того, ни другого не было. Поэтому она собирала коробки с селедкой, и мы с ней плыли до Астрахани, а там пересаживались на пароход и отправлялись в Куйбышев. Там она продавала селедку, покупала на эти деньги вилки и ножи и уже в Баку поштучно «спускала» их на рынке. Вот так и приходилось жить.
В этих условиях особенно развернулась моя бабка. Среди беженцев было много молдавских евреев, я хорошо помню среди них девушек. Бабка ходила на бульвар, где этих беженок было особенно много, и приводила на обед по семь-десять человек. Некоторые из них оставались у нее жить. Так все и шло до конца войны, потом они разъехались.
– При таком многонациональном скоплении случались какие-то конфликты?
– Национальных проблем в Баку не было совершенно. В одном дворе жили армяне, евреи, грузины, русские, азербайджанцы – и ни одного слова про национальность. Даже когда в 53‑м началась борьба с космополитизмом и заварушка с врачами-убийцами (евреями), я, учась уже на втором курсе института, не перехватил ни одного косого взгляда, брошенного в мою сторону. А в Москве мы знаем, что в это время творилось.
