Юрий Дьяков - У всякого народа есть родина, но только у нас – Россия. Проблема единения народов России в экстремальные периоды истории как цивилизационный феномен российской государственности. Исследования и документы
15 числа в 10 часов я посылаю своего заместителя полковника […] лева в штаб 4‑й армии в село Кисляково связаться и узнать обстановку на фронте 4‑й армии. Он в 11–30 приезжает весь мокрый, вспотел, и докладывает, что немец на участке 184-1 и 192‑й прорвался.
Я, – говорит, – был там, сидит командующий фронтом генерал-лейтенант Гордов. Он приказал немедленно поднять дивизию по тревоге, ликвидировать прорыв.
Я думаю, что что-то не вяжется. Садимся на машину и прямо на КП, к командарму 4. Захожу, докладываю, что командир дивизии прибыл. Он ходит, папиросу курит.
– Ну, дивизия поднялась?
Я говорю:
– Дал распоряжение подготовиться, но не поднял еще. Мне не ясна обстановка.
– Все очень просто, [до] батальона пехоты прорвалось и несколько танков. Немедленно положение восстановить на фронте 4‑й армии.
– Разрешите доложить, – говорю, – что дивизия еще на подходе.
– Я слушать не хочу.
Тов. Чернышев вступает в разговор.
– А ты кто?
Я говорю:
– Это командир дивизии.
Он матом:
– Вон отсюда, и слушать не хочу.
Тот говорит:
– Я должен присутствовать.
– Вон отсюда к такой-то матери.
У него карта лежит с обстановкой на фронте. Он подписывается на этой карте, я вручаю ее полковнику Ковалеву и даю распоряжение немедленно поднимать дивизию по тревоге и в боевых порядках двигать. Ковалев сел на машину и уехал. Он погиб, и карта всего фронта попала к немцам.
Ковалева я отправил, потом говорю, что карты первой нет, а потом мне нужно познакомиться с обстановкой. Задержался минут на 15–20, сел на машину, уехал.
Вы представляете себе, что это за противник, с которым имеем дело. 16.VII [августа] начальник штаба 4‑й танковой армии пишет, что противник силами до четырех пехотных дивизий с танками, при мощной подготовке авиационной прорвал оборону 4‑й танковой армии, вышел к переходу Вертячий и Трехостровская. Если бы они на месте сидели, ничего не произошло бы. Но мы людей из окопов вытащили, люди вышли на чистое место, ни окопчиков, ничего. На чистом месте встретилась такая махина – четыре пехотных и танковых дивизий. В результате немцы как поперли 15‑го вечером, 17‑й полк сломили. Он пострадал из-за этого. Правда, бойцы дрались ожесточенно. Заместитель начальника политотдела, батальонный комиссар сам у орудия сидел – Симонов. По 15 самолетов пикировало на одну пушку, а пушка как встала, так и стоит, и он сидит у пушки. Пролез танк, буквально у пушки. Он последним снарядом как трахнул, танк подбил, и его рядом в грудь ударило, разорвало всего.
15‑го и 16‑го вся эта драка там происходила. Командарм 4, генерал-майор Крученкин растерял всю армию […]. Все они там растерялись, сбежали, негодяи. Начальник штаба фронта в дивизии сидел часов шесть на КП – генерал-майор Никишев, выпил литра три вина за это время, через 15 минут стакан наливал и пил […]. Кончается бомбежка, он сел на машину, переправился через Дон и […]. руководить операцией в Сталинграде.
16 числа прорвались в этом месте на левый берег Дона. Я сразу в районе Паньшина занял оборону. Чернышев с группой из штаба дивизии раненых всех вытащил. Буквально на плотиках переправлялись. В самом безвыходном положении были, но людей держали в руках и без паники переправлялись.
Когда собрались на левой стороне Дона, заняли оборону в районе Паньшино. С комиссаром Чернышевым сидим на пригорке, видим на дороге беспрерывный поток автомашин, танков немецких, видим, как наводится переправа через Дон. Уже на эту сторону переправляться начали, немцы уже в Паньшино начинают врываться. Я поднимаю полк по тревоге, выбрасываю его к реке.
Приезжает заместитель командующего фронтом генерал-майор Коваленко.
– В чем дело?
Захватили мы пленного 384‑й пехотной дивизии. Он нам рассказывал, какие полки там. Дивизия сформирована в г. Дрездене, а в апреле переброшена на Южный фронт, 8–10 августа дивизия брошена в бой. Личный состав дивизии: 1.03 1922–1923 гг. рождения, а остальные старше, по национальности все немцы. Дивизия вооружена по штату, боеспособна, морально не разложена. Командует дивизией фон Габленс.
Я, Коваленко, докладываю, что 384‑я дивизия переправилась.
– Глупости, 50 автоматчиков и больше ничего.
Я говорю:
– Боком вылезут эти автоматчики, имейте в виду.
– Что вы мне угрожаете?
– Я не угрожаю, – говорю – предупреждаю вас.
– Щенок, учить еще будете меня.
Я очень резко с ним разговаривал, говорю, что своими глазами вижу. Тот берег крутой и лесочек. Они переправляются сюда и двигаются в район Пресноватки и Вертячий. Две переправы, по одной разгружаются, по другой ходят. Это было дело 19‑го – 20‑го. 21‑го захватываем пленного 76‑й пехотной дивизии. 22‑го утром захватили пленного 68‑й пехотной дивизии. Я говорю, что имейте ввиду, румынский корпус подошел.
Одна дивизия переправилась, захватила плацдарм, а эти наготове. 23‑го немцы в 12 часов разогнали 98‑ю стр. дивизию, танки пустили, сели на машины и прямо поехали в Сталинград, с Дона доехали прямо до СТЗ. Я после этого не видел ни одного из этих идиотов. Я потом им сказал: как же так получается, полководец дурак набитый.
…Стоит ли сейчас говорить о виновности и о всяких таких делах? Об этом напишет история. В то время замкомандующего фронтом был Гордов. Я не знаю, командует ли он где-нибудь сейчас. Он – главный виновник. История это ему никогда не простит. Еременко командовал двумя фронтами: Сталинградским и Юго-Восточным. По Сталинградскому фронту его заместителем был Гордов […]. Гордов был в высшей степени человек бесталанный.
29 сентября по приказу командующего фронтом генерал-полковника Еременко, дивизия была переброшена к Сталинграду. Сюда приехали 30 сентября, и в ночь на 1‑е переправились в горящий Сталинград. С Чуйковым встретились на 1‑е ночью […]. Когда проезжали, говорили – между Сталинградом и адом расстояние ноль-ноль две десятых. Я сразу на баржи погрузил две тысячи человек, из двух районов переправляли всех. Сам сел на баржу, попрощался с командующим Голиковым. Ночь темная, немец, сволочь, бьет артиллерией. Голиков как дал огонь из 60 орудий, и меня перевезли. Переплыли, все буквально, без потерь. Когда переплывали, тут всякие реплики, кто что вздумается. Один политрук стоит около меня: «Эх, твою мать, какая жара». Я говорю: «Ты что, собираешься переплывать… ни-ни» […].
Тут началась вся история. Мне была поставлена задача западнее завода «Красный Октябрь» занять оборону 7 октября. До 7 числа противник активности большой не проявлял, сидел между заводами «Красный Октябрь» и «Баррикадами», приводил себя в порядок. 7 числа сменили 193‑ю стрелковую дивизию. Она начала выходить в беспорядке. Чуйков вызвал меня, говорит: немедленно смените 193‑ю дивизию, ее продвинули правее. Заняли оборону, а числа 12 или 13‑го немцы начали бешено наступать, особенно в заводском районе, прямой удар нанесли на СТЗ и большой удар по заводу «Красный Октябрь». Подошла 79‑я пехотная дивизия, немецкая. У нее были такие полки: им. Гинденбурга, им. Гитлера, исключительно немецкие, полнокровные. Командовал ею фон Шверинг [генерал-лейтенант Richard Graf von Schwerin].
С 12–13 октября начали бешено наступать. В течение двух– трех дней 79‑я пехотная дивизия была растрепана перед железной дорогой западнее завода, и порыв наступательный у нее резко снизился числу к 15–16, но от мысли сбросить нас в реку они не отказывались. Числа 19 они открыто заявляют, что не сегодня – завтра вас сбросим в реку.
18 декабря части дивизии перешли в решительное наступление, и 25 декабря завод «Красный Октябрь» был полностью очищен от немцев […]. В результате этих боев дивизией полностью уничтожена 79‑я пехотная немецкая дивизия. По показаниям пленных немецких офицеров, в дивизии осталось до 100 человек, остальные все были уничтожены. Оставшиеся были переведены в 305‑ю пехотную дивизию, а командир дивизии на самолете улетел в Германию. Это генерал-лейтенант фон Шверинг […]. Сильно были потрепаны части 20‑й легкой пехотной дивизии, которая состояла из двух пехотных полков […].
Мы завод штурмовали с 16 декабря по 25 декабря, причем брали мы их на измор. Это описать невозможно. Цех огромный, сплошной металл, сразу не возьмешь. Обороняться нам было очень трудно. Немец сидит на берегу, а мы в заводе. Что мы начали делать?
Пушками не возьмешь, одними гранатами не выбьешь. Есть такое оружие ФОИ (правильно: ФОГ) – фугасный огнемет. Попробовали огнемет использовать, но огнеметная струя огненная действует на 15 метров, значит, надо подползать к немцам на 15 метров или выжидать их. На 15 метров они не подпускают. Значит, надо было подлиннее струю взять. Мы взяли фугасный огнемет – ФАИ – и из него стреляли на расстояние 85 метров. Мы сделали больше тысячи залпов из этого ФОИ. Каждый раз вечером или ночью или днем 15–10 залпов огненных. Весь завод в огне. Это такая густая масса, как попадает, человек горит. Как попадет в немцев, они бегают по заводу, орут […].
