Станислав Куняев - Мои печальные победы
Я о Вашем «воине» думаю больше, чем о том, что надо мне. Это потому, что я не такая уж эгоистка!
С ним очень трудно – с «воином». П. ч. он «предал белое знамя», – думаю я. И есть, в итоге, большая «жертва стихии», чем Вальсингам, может быть. Его статья «Интеллигенция и революция», например… Вообще развязка судьбы «воина» – в его публицистике революционных лет. Правда, он везде героичен – и в отступлении этом своем.
Дионисийство Блока в этих статьях куда сильнее, безысходнее, чем в любых прежних стихах про вьюги.
Боже мой, до чего он был несчастен и мужествен!..
Он возвращается к прежним силам в 21-м году. Как ни смешно. «О назначении поэта». «Пушкинскому Дому». Тут опять подымается в небо «белое знамя». Он дотянул до бессмертья, «вытянул» все же на него – чудом каким-то! Глухой подвиг Блока самых последних 1,5-2-х лет – быть может, самый большой подвиг. Он тогда стал поперек стихии. «Это жутко», – опомнился он… Ну, и все такое. Это время – антиницшеанства, анти… того «духа музыки», который он все-таки очень часто хотел понимать не внутренним «чутким» слухом, а лишь воспаленными нервами, измученной, а не просветленной, одиночной душой…
Стасик, он мне надоел (устала), и потому скажу про Вашего Заболоцкого[112].
Писать надо как бы «на века». Т. е. очень хорошо. А я боюсь, Вы не исправили «Шагала – Гоголя». Розанов ведь не прав! Вы могли бы написать, сославшись на него, вопреки тому, что – он… Он Гоголя не любил и совершенно не по делу скандалил.
Если Вам лень, давайте я напишу Вам эту одну, нужную, страничку!
Вся соль – в соблазнительности думать, как Розанов, и сопоставить, как Вы… Но это – поверхностность, а не правда.
Искусство Шагала, действительно, иллюстративно, но иллюстрировать Гоголя он не может. Как можно смешивать действительно «полубезумного» и, во всяком случае, очень взволнованного Пискарева с тем достаточно рассудочным разложением Мира, сознательной и рассчитанной гиперболой, что у Шагала?! Говорить о «бездуховном карнавальном движении жизни» у Гоголя – все равно, что говорить о том же относительно Блока, у которого – например:
По улице метель метет,
Шатается, свивается,
Мне кто-то руку подает
И кто-то улыбается…
И многие иные – движущиеся, не вглядывающиеся в лица людей (и проч.) строки…
Надо написать: о соблазне возводить это искусство (20-х и чуть ранее годов) к Гоголю, о школярски понятом Гоголе, о неправоте Розанова…
У Гоголя нет никакого эстетизма, эстетства. Его измена Пушкину – не здесь и не в том. Его измена в том, что «жизнь» он поставил выше «искусства», что ею дал ослепить себя, хотя, быть может, один он и был тогда зрячим в той жизни… Что «Россию» поставил он выше «творчества». Он – антиэстет вопиющий! Это ложь, что он «гениальный живописец внешних форм»[113]! Вы подумайте: все герои классической русской прозы уже мертвы! От Фамусова до Лаврецкого, от Печорина до А. Болконского, от Райского до кн. Мышкина!.. Одни только гоголевские герои и сейчас толкутся на улицах! Медведь всю жизнь, например, меделянских щенков всучивает; Хлестаков – бесконечен: хоть на Овчинку (Евтушенку) гляньте! Да просто лень говорить об этом – они живут, и живут, и будут жить – и как говорить о «внешних формах», о «невнимании к человеку», о «нереалистичности»? Это же грех! Такой способности схватить непреходящее в национальном характере не имел никто! Что ж тут общего внутренне со «Столбцами» или с Витебском, который весь – намыслен, метафоричен в примитивном смысле метафоры, иллюстрирует «распад мира», а не открывает его… «Невнимание к человеку…» Да ведь после нескольких страниц главы о Ноздреве, или Манилове, или Собакевиче – как будто всю жизнь прожил с этими типами! Вы на диалоги тамошние посмотрите! Да там ведь в двух репликах – весь человек, с множеством подробностей… Это очень психологическая проза! Просто он умел писать так «крупно», как Микеланджело какой-нибудь. Это дар обобщения, а не «смазывания», – зовется!..
А Поприщин, а «Шинель» – это не психологическая проза?.. (Просто: у него нет героев интеллигентов, он пишет лица «стихии», если говорить словами Блока, – но он пишет именно лица, то есть характеры, а не внешности…)
Я говорю плохо, п. ч. возмущена.
Шлю Вам грязный листок, нацарапанный в декабре. Тоже – неубедительный, п. ч. ночной, без перечитывания «Повестей». Но отнеситесь к нему, как к воплю – не смешивать Гоголя с Шагалом…
В том-то и смех, что искусство 20-х гг. решило, что, узнавши «секрет», можно 100 Гоголей явить – в стихах и прозе.
«У вас Гоголи, как грибы, растут…», – проворчал Белинский Некрасову, если помните…
Вот и я – ворчу очень!
Ну, а «антипушкианство» Гоголя сейчас Вам ни к чему. Оно вовсе не в «Шагале» и не в Заболоцком. Оно – в том «соотношении» между творцом (личностью) и «стихией», в том нарушенном соотношении, от которого погиб Блок.
Пожалуйста, поверьте мне на слово! Я потом объясню лучше.
(Пожалуйста, ни в одной строке не уподобляйтесь нашим критикам! Будьте очень внимательны, т. е. аккуратны. Мы живем во время таких «обвалов» и «завалов», что не вправе быть белоручками и небрежниками… Кстати, чем ближе приближалась революция, тем меньшим «белоручкой» становился Блок. Он все больше «объяснял», все больше хотел быть понятым верно. Он унижался и до «банальных истин» тогда… и парадоксов стыдился…
Я очень хочу, чтобы у Вас получилась безупречная книжка. Безупречность – это, хоть и неправота, может быть, но – неповерхностность!)
Ваша Т. Глушкова.
27 декабря 1977 г.».
О ПОВЕСТЯХ ГОГОЛЯ, К-Е Я И ТАК ПОМНЮ…«[Надо Шагала сравнить не с Гоголем, а со «Столбцами». А о Гоголе сказать – при этом, – что он лучше всех!]
У Шагала – многозначительность искусства. Он декоративен (в том «периоде») и многозначителен. Его плоскостность, живописная одномерность означают тоску, но – не мировую. Она не имеет – для мировой – глубины, а лишь протяженность (как будто)…
Гоголь – не декоратор, при всей карнавальности, а больше творец. Его композиции (статично-движущиеся) словно бы именно нам издалека видны как плоскостные, декоративно-карнавальные… Мы и он (Г-ль) занимаем разные точки обзора: его взгляд – несколько сверху, наш – издали, но не сверху; он – знает, видит при этом и объемы; мы – не видим. Шагал – «Гоголь «, ставший на место читателя (наше). И если угодно – он смотрит снизу (в облаках, в небесах, над крышами у него проплывают герои…). Он нарочит и, в сущности, литературен. (Ибо литературным может быть, кстати, и бред.) Он гораздо доступнее Гоголя – для восприятия. Раз найдя точку, с которой смотреть на его картины, испытываешь затем досадливость, скуку, п. ч. все уже разгадано и вперед: так будет всегда. Его мир математичен сравнительно с Гоголем. Нет ощущения импровизации. Он взял какой-то интеграл («тоски», «скорби», «бессмыслицы», «фантастического быта»).
И это – неполная (не вполне) духовность. П. ч. бесплотность, бестелесность, плоскостность – еще не всегда есть духовность. В общем: нудно это, тоска, «высше-математическая» лирика, преждевременная обобщенность… зеленая (а не «мировая»).
Гоголь – творец и участник (т. е. он же и воспринимающий им увиденное: масса оттенков, и главный, быть может, его удивленность видимым и изображаемым. Чувствуется неразрывность между: видит – «изображает», «синхронность» зрения и слов; все это и значит: творец-участник… (Так – в игре детской. А эта нация вообще не способна к игре.)
Шагал – безучастен. Так безучастен автор (скульптор) посмертной маски: маска (гипсовая) Пушкина, Гоголя…
У него – формула (мира, человеко-быта и т. д.): у Гоголя – отнюдь! – игра, видение и необдуманность воплощения. Его удивленность чаще всего вызывает смех, п. ч. мы не верим, что это – правда. (Он один знал, что у него нет воображения.) Он – случаен, а не нарочит. Это значит: сам не знал, что оно (увиденное) – такое… А Шагал знает – больше Господа Бога. И оттого его «тоска» вызывает скуку. Его «карнавал» картонен; а у Гоголя очень рукой хочется попробовать эту – никакую не условность, а чистую правду и быль, которая НАМ кажется фантастикой».
* * *
«15 марта 1978 г.
Стасик!
Вот что еще забыла: если Вы не исправите Шагала, наступит самое худшее – непременно: Вам никто (светло-сильный) не поверит, что Вы так думаете, т. е. равняете его с Гоголем, а решат: 1) либо Вы испугались (после дискуссии), 2) либо используете это (параллель невероятную) как тактический прием, «хитрость»…
И то и другое, конечно, плохо. И я Вам просто ручаюсь: в искренность этого Вашего мнения никто не поверит. (Ибо воистину Вы не так глупы!)
Вот почему – еще – я так настаиваю…
Что до сноски о «традиции», надо, конечно, не обессмыслить мою – на Вас: что Вы «сделали разумную попытку остановить поименное дробление традиции»…
