Дмитрий Губин - Въездное & (Не)Выездное
В общем, пока я сидел в самолете с открытыми глазами, я был в раю. А когда закрывал глаза – то в русском раю. Дело в том, что казахи по-русски говорят вообще без акцента, в отличие, скажем, от грузин или армян. Две казахских красавицы рядом со мной общались на идеальном петербургско-московском наречии. И не только они, вообще все. Потом меня познакомили с менеджером Алимжаном, который, по его словам, рос в дикой казахской глуши, школа была убогой, и до девятнадцати лет он русского не знал. Но за пару лет в Астане стал чирикать так, что курский соловей замолкает…
В общем, было мне в этом авиараю комфортно. И вместе с тем привычно. Потому что в казахской газете, оказавшейся на борту, я читал о том, что в розыск объявлен бывший алмаатинский аким, а впоследствии федеральный министр Храпунов. Ему инкриминируют мошенничество, преступную группу, отмывание. И тут же сообщалось, что человек, которого не могут найти, живет в Швейцарии, где он входит в список главных местных богачей. А в российской газете, которая тоже была на борту, писали, как не могут найти бывшего главу «Банка Москвы» Бородина, которому тоже инкриминируют мошенничество, организацию и отмывание – и который только что купил в Лондоне самый дорогой особняк за 140 миллионов фунтов… Просто у России мэры, а в Казахстане акимы, – вот и вся специфика.
Хотя нет, в другой местной газете я прочел репортаж о жизни на периферии. Журналист возмущался, что есть аулы, где воду берут из колодцев, что дороги разбиты вдрызг… А у нас в деревнях – что, колодцами пользоваться перестали? Да я сам в нашем садоводстве из колодца воду ношу, и неразбитых дорог в России нет вообще, кроме тех, по которым ездит начальство… Ну так и под Астаной построили 200-километровый автобан (кажется, единственный на страну) до зоны отдыха Боровое, где над озером возвышается камень-скала Жумбактас…
А еще в том репортаже сообщалось, что московский Кремль был выстроен Иваном Грозным под впечатлением от крепости в казахском городке Сарайшике, которую он разрушил, но позабыть никак не мог. Хотя Кремль на самом деле был построен задолго до грозного царя архитекторами-итальянцами: миланская крепость – один к одному наш Кремль…
Но это я ради восстановления исторической справедливости отвлекся.
Летел я в Астану глянуть на назарбаевские небоскребы. У нас про Астану говорят много всяких глупостей – что слово означает «новая могила», что никто там не живет и что все чиновники летают туда из Алма-Аты (которую положено ныне звать «Алматы») по понедельникам и улетают по пятницам. Все это чушь. Время, когда федеральные министры жили в Астане в общагах, а на работу шли по грязи строек, надев на ноги пакеты, в прошлом. Народу в Астане уже без малого миллион. Я был в быстро растущих азиатских городах с небоскребами – в Шанхае, Дубае, – но Астана, знаете ли, даже на их фоне поражает. Это не город. Это сон. И я даже готов уточнить, чей конкретно. Нет, не президента Назарбаева, бронзовые статуи которого можно найти на главной оси нового города на левом берегу Ишима (именем Назарбаева названы университет, музейный центр и много чего по мелочам). Астана – это и есть город Назарбаева, задуманный и воплощенный им, как Петербург Петром; так что для Назарбаева современная Астана – не сон, а явь.
Астана – это, скорее, город-сон российского архитектурного критика Григория Ревзина. Потому что, бодрствуя, архитектурный критик Ревзин страдает. Будучи чутким к прекрасному и одновременно образованным и совестливым человеком, критик Ревзин не может не страдать, видя, во что превращаются бешеные русские нефтяные деньги, когда их в России тратят на архитектуру. Как вместо дореволюционных домов строится нечто наглое с башенками, эркерами и сплошным фасадным остеклением. Как вместо общественного пространства, парков и прудов вырастают очередные башенки. Современная русская архитектура – это большей частью апофеоз самодовольства русского разбогатевшего хама, которому прислуживает прогнувшийся архитектор. А современного иностранного хорошего архитектора зазывают в Россию на роль дурака-барана, который своим именем пробьет дорогу красивому бюджету, дабы бюджет разворовать. Дураком-бараном был в России Доминик Перро: он рисовал-рисовал золотую паутину над Мариинским театром, а смысл был не в паутине, а в том, чтобы украсть все возможное на сносе и рытье, а потом Перро пинками прогнать и строить что выйдет. Дураком-бараном был Кисе Курокава, царство ему небесное, – Курокаве дали спроектировать футуристический стадион на Крестовском острове в Петербурге. А смысл был не в футуристике, а в бюджете, и Курокаву вскоре пенделями прогнали, а бюджет, что был под Курокаву, увеличили, я уж запутался, во сколько раз к сегодняшнему дню.
Так вот, архитектурный критик Ревзин, должен, чтобы не сойти с ума, видеть счастливые сны. И тогда ему должна сниться новая Астана. Спроектированная тем самым выгнанным из России Кисе Курокавой. С осевым шампуром грандиозного бульвара, называемого «Водно-Зеленым». С пирамидой от Нормана Фостера и с невероятным торговым центром «Хан-Шатыр» опять же от Фостера (получился такой унесенный ветром шатер с торчащим из него копьем, где аквапарк с морским песком устроен почти в поднебесье). С наклонившимися, танцующими, сбегающими от вертикали архитектурной власти небоскребами. С парящим над городом золотым шаром смотровой площадки башни Байтерек, где хранится золотой отпечаток ладони Назарбаева, в который посетителю положено вложить свою ладонь (моя оказалась один к одному с назарбаевской. Увы: широкие, немузыкальные и некрасивые у нас с казахским правителем руки)… Что ж, если бы я был Ревзиным, я бы вам этот сон в куда больших деталях расписал. Рассказал бы про какие-нибудь здания в фальшфасадах из древесных стволов… Но я это к тому, что если в Казахстане и воровали (а в Казахстане все, как один, уверяли меня, что воровали), то целью строительства было все же строительство, а не воровство.
И вот я целый день ходил с разинутым ртом по этой воплощенной мечте, потому что, повторяю, нигде! – решительно нигде, кроме, может, Бразилиа с Оскаром Нимейером, город не отдавался на откуп архитекторам. И если я от города отвлекался, то только на астанинцев. А астанинцы – причем я этнических казахов имею в виду, их сегодня в Астане большинство – даже между собой говорят исключительно по-русски. От чего возникало стойкое ощущение, что я в России, только альтернативной. Где городские акимы, понимая ограниченность собственного вкуса, доверяют архитекторам, и, поскольку в казне полно нефтяных денег, приглашают лучших. И, может, именно поэтому здесь все так вежливы и любезны: и в ресторанах, и в магазинах, и в моей гостинице «Жумбактас». Может, поэтому здесь в парке в ночи гулять совершенно безопасно, а полицейские улыбаются. И вообще, доброжелательность такая, что в Россию – то есть в альтернативный Казахстан – возвращаться не очень хочется. Пусть даже там разрешены фильмы «Борат» и Живой Журнал, которые в Казахстане запрещены. Тем более что в России запрещена грузинская «Боржоми», которой в Казахстане залейся, и я заливался, поднимая каждый раз тост за здоровье охранника моего здоровья Онищенко.
А на второй день я стал чувствовать тревогу.
Потому что в этом замечательном, фостеровско-курокавоско-назарбаевском раю чего-то не хватало. А потом я понял: горящих в ночи окон в тех небоскребах, про которые мне говорили, что они жилые. И велосипедистов на улицах. И скейтбордистов и роллерблейдеров. Мамаш с колясками. Террас кафе и ресторанов на улицах. Вообще толпы. Ничего этого там не было. Даже джаз-клуба не оказалось. В невероятных концертных залах не давали концертов. Все дворцы – спорта, искусства, государственности, черт-те чего – роскошные, современные, шикарные, стояли пустыми. Жизнь шла не на новом левом, а на старом правом целиноградском берегу, где еще были бараки с сортирами во дворе, где поднимались новые хамские многоэтажные тупые дома, топя в подножии частные домишки, – но эта была та жизнь, которую легко найти в любом русском городе и ради которой в Астану не имело смысла лететь. В этот день Вергилий по имени Рамиз объяснил, что если приглядеться, но можно заметить, что стеклянные стены на части небоскребов грязные: это значит, что внутри никто не живет и не работает. Это муляж, пустой навешенный фасад, – чтобы не портить внешний вид. А Вергилий Саша повез меня в район, где живут «богатые казахи», – и лучше бы он меня туда не возил. Стыдливо отделяясь от фостеровского города цепочкой ресторанов (Астана спроектирована так, что все собрано вместе – рестораны в одну кучку, больницы в другую, стадионы в третью, а почти все чиновники засунуты в здание с грандиозной длины фасадом, которое из-за прорезей арок зовут «поясом верности»), – так вот, в городе, стоящем среди бескрайней степи, где пространства хватит на всех и останется еще на сто поколений, теснились, толпились, жались друг к другу особняки новых астанинских богатеев.
