Ирина Врубель-Голубкина - Разговоры в зеркале
И.В. – Г.: Но процесс пошел, и главное – начала создаваться среда. То, что мы не могли сделать ни в 70-е, ни в 80-е, мы сделали в 90-х. Почти все авторы «Знака времени» приехали сюда в 90-х, хотя еженедельник был открыт для всех. Но это был другой уровень разговора, и «Знак времени» явился симптомом появления новой русской культуры в Израиле 90-х.
А.Г.: Я хотел бы сейчас вернуться к 90-м годам и поговорить от лица нашей группы, группы новоприбывших людей. Мне кажется, она разделялась на две категории: на тех, кто приехал сюда осознанно, и на тех, кто был отчасти вытолкнут. Для людей, живших в русских столицах – Москве и Ленинграде, отъезд был осознанным. Перед евреями, занимавшимися художественным или аналитическим творчеством, открывались большие перспективы, они сидели в престижных издательствах и институтах и могли заниматься тем, о чем мечтали. К другой категории принадлежал я, живший на национальной окраине. Мы оказались в исторической щели и были вытолкнуты к отъезду. Результат оказался тот же самый. История сионизма свидетельствует, что, какими бы путями ни попадал еврей в Израиль, когда он оказывается здесь, остальное пребывает несущественным. Я вспоминаю себя и понимаю, что выезд сопровождался глубоким противоречием между сознанием и подсознанием. Сознательной информации было достаточно, и я понимал, что ничего хорошего, во всяком случае в материальном смысле, меня в этой стране не ждет, что скорее всего я обречен на бедную жизнь и прочее, подсознательно все-таки ожидая, что жизнь на Западе принесет мне какие-то, даже материальные, дивиденды и изменения. Попав сюда, я убедился, что внятное, дневное сознание было совершенно справедливо: ничего меня здесь не ждало. В эмигрантской бедственной ситуации я понял, что нужно, следуя знаменитому совету, расслабиться и получить удовольствие, что эта ситуация полной свободы и материальной неприкрепленности сулит очень большие преимущества. Очень легко и естественно сбился круг людей, которые оказались в той же самой ситуации. Все, как бабочки, слетелись на свет возникшего тогда естественным путем «Знака времени», и в одной комнате оказались, кроме присутствующих, такие колоритные персонажи, как Бренер, Штейнер, Россман. И я помню совершенно непередаваемую, сейчас уже невоспроизводимую атмосферу экзальтации, когда ты входил в эту комнату, заряженную противоречивыми импульсами, исходившими от этих людей, которые находились друг с другом в достаточно трудных и сложных отношениях, но тем не менее были заряжены одинаковой волей к действию. Это были люди в достаточной степени свободные, почти не связанные никакими советскими ценностями, но ориентированные совсем в другую сторону. Я помню Бренера, сидящего в редакционной комнате, рассматривающего альбомы, допустим, Джилберта-Джорджа и Клементе и исступленно мечтающего. Помню Россмана, который чертил конфуцианские иероглифы у меня на стене в кухне; Штейнера, рассуждающего о культурно-исторических проблемах. Никто из них уже не пытался опровергать советского прошлого и как-то соотноситься с ним, хотя они и старались аналитически его осмысливать. Все смотрели в сторону будущего. Для каждого из них пребывание в Израиле было чрезвычайно существенно по двум обстоятельствам. Первое – это эмигрантская, лимоновская ситуация, которую нам удалось пережить всем вместе, второе – «Знак времени» был самым свободным в мире изданием, он не был связан ни с какими институциями. Если бы мы издавали эту газету в России, мы зависели бы от каких-либо издательских и корыстных ситуаций. Здесь мы практически не зависели ни от кого.
В газете нам удалось сформировать свободную речь свободного рассуждения о культуре, это не было профессиональным языком какой-то определенной группы, подобным тем языкам, которые возникли затем в России, это была совокупность языков разных персонажей, объединившихся вокруг «Знака времени», и тем не менее их связывала установка на свободное и независимое проговаривание вещей, относящихся к современной культуре.
Когда я просматриваю сейчас эту газету, то вижу, что большинство ее текстов не то чтобы устарели, но вошли в культурный обиход и в культурную привычку. Для 91 – го года они были важными и существенными, сейчас в содержательном смысле это не так, тем не менее от самой газеты исходит ощущение энергии и новизны, она продолжает существовать, потому что в ней что-то было сказано. Главным в ней является независимый язык свободного культурного высказывания, странная воздушная, беспочвенная совмещенность с Израилем и еврейством, которая была гораздо более важной, чем тогда мне казалось, а также – внеинституциональность этой речи. И дело даже не в отсутствии какой-либо цензуры, а в том, что мы не были прикреплены ни к какому культурному стереотипу, ни к местной публике, ни к русской метрополии, которая, собственно, никакого внимания на нас не обращала.
М.Г.: Но парадоксальным образом «Знак времени» был единственным сионистским изданием на русском языке, если воспринимать сионизм как духовное возрождение. Вспоминаются также враждебность и ненависть, которые испускались в нашу сторону со стороны некоторых «героев» – семидесятников, тех, кто привык к культурноцарствию на листе кувшинки. Они правильно почувствовали, что «Знак времени» – это их смертушка. «Знак времени» отодвинул несчастных семидесятников и их литературу в затхлый угол, где и было их естественное место. Началось бурное влияние «Знака времени» на остальные русские газеты, вслед за нами потянулся целый шлейф еженедельных приложений, берущих курс на собственно культуру и собственный язык культуры. Другой вопрос, что получалось это слабо и не совсем грамотно и вразумительно, но тенденция появилась, и что-то изменилось в воздухе Израиля тех лет. А мы – группа, создавшая эту питательную и одновременно раздражающую среду, – были главным центром, привлекающим всеобщее внимание; чтоб не быть голословным, отсылаю читателя к русским газетам тех времен, они полны ссылок и нападений на «Знак времени» и его авторов. До сей поры нередки в русской печати упоминания этой газеты. Но как же были счастливы там, в своих норках, наши герои местного болота, когда «Знак времени», перейдя через ипостась «Звеньев», постепенно и естественно испустил дух; какое ликование наступило в рядах провинциалов! Не знали они, бедняги, что это только перерыв, передышка, и уже доносится издали тяжелая поступь Командора, имя которому – «Зеркало».
А.Г.: Еще хочу добавить, что мы были компанией отщепенцев, заряженных невероятной жаждой деятельности. Скорее всего такое ощущение психологического горенья не могло продолжаться долго. И конец этой газеты совпал не только с тем, что ее перестали кормить и щедрость мецената иссякла, но и с тем, что кончился запал людей, которые ее делали. Они не могли долгое время держать себя в этом состоянии.
Я.Ш.: Нельзя говорить о качественном различии в эстетических предпочтениях волн алии 70-х и 90-х годов. Мы были свободны не только потому, что у нас не было потребителя, но мы сознательно против него работали. Здесь была не только экзальтация, здесь было осознанное и злое желание заставить себя слушать. Я не считаю, что мы изменили прессу, когда мы исчезли: над нашим потонувшим кораблем сомкнулись волны, но выплыли какие-то чемоданы и сундучки, которые были разобраны другими. На массовом уровне все равно преобладают ностальгические статьи о Самойлове, Левитанском, Тарковском. Но уже введены в обиход и другие имена: все литературные приложения пишут о Яковлеве, Некрасове, Кабакове, и это уже никого не шокирует. Тогда многое из того, что мы писали, воспринималось как наше личное ерничество и изгаляние, а не открытие какой-то другой культуры. Теперь же двухтомник Сорокина сразу исчезает с прилавков магазинов русской книги в Израиле. И все-таки «Знак времени» и «Звенья» облегчили нам и нашим читателям путешествие во времени и пространстве, географическое и культурное перемещение из одной культуры в другую. Мы способствовали тому, что масса незнакомых нам людей получила информацию о другой культуре, о новом языке этой культуры. Литераторы, которые активно выступали против нас в начале 90-х, изменились под нашим влиянием. «Знак времени» был бастионом над общим популистским уровнем, какой-то трудно определяемой эстетической программой. Но все понимали, о чем идет речь. Нас воспринимали как какой-то сплоченный коллектив, касту – как то, с чего начинается прорыв в культуре.
М.Г.: Не междусобойчик, а именно коллектив, всегда открытый для притока новых людей.
И.В. – Г.: «Знак времени» выходил в период конца 80-х – начала 90-х годов, когда в России было междуцарствие, когда старая пресса закончила свое существование, и деградировала окончательно, и по сути дела исчезла, новая еще не воспиталась, и серьезные люди, приезжавшие из Москвы, открывая «Знак времени», говорили: «У нас таких газет нет». Это было моментом освобождения, и дальше каждый уже мог выбирать свой путь творчества.
