Феликс Кандель - Очерки времён и событий из истории российских евреев [том 4] (Уничтожение еврейского населения, 1941 – 1945)
Когда я старшим лейтенантом вернулся из армии, то в первую очередь навестил дом бабушки. Он уцелел, только показался мне сиротливым. О страшной ее судьбе рассказали соседи. Ровное место было на месте колодца, из которого я когда-то помогал бабушке доставать воду… Ни холмика, ни памятника.
На глубине восьми метров покоится вечным сном моя дорогая бабушка Мира. Никого не осталось от большой еврейской семьи. Не обозначена и страшная ее могила. Знаю только, что колодец был в пяти–шести метрах от юго-западного угла дома…"
3
Раввин Цви Гирш Мазелиш (из книги вопросов и ответов по еврейскому религиозному праву):
"Предстал передо мной еврей, простой еврей из Подолии – судя по прямоте, с которой он изложил свое дело:
– Рабби! Мой единственный сын, который дороже мне зеницы ока, находится там, среди молодых людей – их ждет крематорий. Я мог бы выкупить его, но тогда полицаи возьмут другого взамен него. Об этом я и пришел спросить у рабби, как быть и как поступить: вправе ли я по закону Торы выкупить сына? И как вы решите, так я и сделаю.
Услышал я такие слова и затрепетал: ведь мне предстоит решить вопрос жизни и смерти! И ответил ему так:
– Дорогой вы мой! Как же я могу дать ясный ответ на такой вопрос и в таких обстоятельствах? Ведь даже во времена Храма подобный вопрос обсуждался бы Синедрионом, – а что я могу здесь, в Освенциме, без книг Закона, без помощи других учителей, без какой-либо возможности составить ясное мнение, когда такое творится вокруг?
Но человек весь в слезах продолжал настаивать:
– Рабби! Вы должны вынести решение, вправе ли я выкупить своего сына. Теперь, когда есть еще надежда на спасение.
Я же упрашивал его:
– Уважаемый вы мой! Молю вас, не спрашивайте меня! Я не могу ответить на вопрос, не заглянув в книги, тем более в такую страшную пору.
А он не отставал:
– Рабби! Если вы не позволяете мне спасти единственного сына, так тому и быть. Я покорно принимаю ваше решение.
Я же умолял его, протестуя:
– Любимый вы мой! Я не говорю вам ни да, ни нет. Поступайте так, как сочтете нужным, будто и не задавали мне этого вопроса.
Он же не уходил и продолжал настаивать. Но когда наконец понял, что не получит ответа, то воскликнул:
– Рабби! Я поступил согласно закону Торы – задал вопрос раввину, другого же раввина здесь нет. Раз вы не можете ответить мне, вправе ли я спасти своего сына, значит, вы не желаете сказать, что по Закону это запрещено… Мне этого достаточно. Сын мой взойдет на костер – я же покорно приму это и не сделаю того, чего делать нельзя. Напротив, я поступлю так, как заповедано в Торе.
Не помогли мои просьбы, чтобы он не перекладывал на меня ответственность за это. Он снова говорил о своем – в такой простоте и таких слезах, что сердце разрывалось на куски… Так он и поступил и не выкупил сына.
Весь праздник Рош га-Шана он ходил туда-сюда и говорил себе, что довелось ему принести своего любимого сына в жертву Всевышнему. Хоть он и в состоянии выкупить его, но не делает этого, потому что Тора запрещает, – и уподоблялся тем самым праотцу Аврааму во время жертвоприношения Ицхака, которое тоже происходило в Рош га- Шана".
4
Эдуард Фридман, гетто Минска:
"Мы скрылись в пещере в октябре 1943 года. Тогда нас было двадцать восемь человек…
Пещеру вырыли на территории еврейского кладбища, под бетонным перекрытием разрушенного дома. В двух отсеках оборудовали стеллажи. Готовились к добровольному заточению несколько месяцев. Каждая семья старалась запасти побольше сухарей и других продуктов. Взяли самые необходимые вещи, для хранения воды притащили трехсотлитровые бочки. Печник Пиня Добин, чтобы замаскировать вход в наше укрытие, сделал лаз и приготовил кирпичи – замуровать его изнутри.
Первое время, чувствуя себя в относительной безопасности, люди жили дружно, не унывали и верили, что дождутся освобождения. Дети придумывали себе незатейливые игры, пела грустные еврейские песни моя мама Марьяся, много шутила неунывающая Рахель. Чтобы не выдать себя разговорами и шумом, мы избрали необычный образ жизни: спали днем, а бодрствовали ночью. Была коптилка, свечи, лучины. Но светом старались не пользоваться…
Первой умерла самая старая женщина Хая Сора. Ее похоронили здесь же, в пещере. Потом ушел из жизни пожилой бухгалтер Берл.
Через несколько месяцев мы поняли, что можем погибнуть от жажды. В бочках кончилась вода. Мы только увлажняли пересохшие губы. Больше всего страдали дети, и тут случилось чудо. Однажды печник Пиня обнаружил недалеко от могилы, где похоронили бухгалтера, мокрый песок. Он стал разгребать это мест,о и из-под земли начала сочиться талая вода, по-видимому, от таяния снега. Сначала мы радовались этому, заполнили доверху бочки, пили воду до отвала… а потом испугались, что она нас затопит. Все перебрались на верхние полки стеллажей, а вода всё прибывала и прибывала. Радость сменилась отчаянием. Но есть Бог на свете: к концу недели вода стала спадать.
Прошло, наверное, уже пять месяцев. И молодежь стала роптать, проситься, чтобы их выпустили на волю из этой могилы. Парни и девушки готовы были уйти к партизанам, но наш вожак Пиня Добин не соглашался. Это означало, по его мнению, посылать людей на верную смерть. И всё-таки две девушки его уговорили. На дворе уже март, весна… Они обещали установить контакт с партизанами и вернуться, чтобы вывести всех в лес. Как ушли, так их больше никто не видел…"
Они пробыли в убежище девять месяцев – последние недели в темноте, почти без еды:
"О том, что Минск освобожден, мы узнали в пещере на вторые сутки. Большинство из оставшихся в живых выползало на свет Божий на четвереньках. Солдаты, освободившие город… вызвали военных врачей: ведь мы были ослепшими от постоянной темноты, ходить уже не могли. Меня – высохшего и скрюченного, с неразгибающимися ногами – вынесли на носилках из пещеры, чтобы отправить в госпиталь. И оказалось, что от голода и темноты у меня, девятилетнего дистрофика, выросла борода…"
5
В первые дни оккупации Каунаса собрались уважаемые люди города, чтобы выбрать председателя юденрата, который станет их представителем и защитником в те страшные времена. Предложили занять эту должность Э. Элькесу, известному в городе врачу; он отказался, и тогда раввин Шмуклер сказал: "Мы избираем вас в самый трагический для нас час, когда все мы истекаем кровью, и меч убийцы занесен над нашими головами. На вашу долю выпало принять на себя обязанности небывалой трудности, но в то же время это и особая привилегия. Это звание даст вам возможность творить добро, и у вас нет права уклониться. Станьте нашим руководителем, защитите нас; вы будете с нами, а мы будем с вами, пока не настанет великий час избавления!" Доктор Элькес согласился и был председателем юденрата Каунаса до окончательной ликвидации гетто.
Из завещания Э. Элькеса (октябрь 1943 года):
"Дорогие мои сын и дочь!
Я пишу вам эти строки, мои любимые дети, после двух лет пребывания в гетто, в этой юдоли плача. Нам стало известно, что в ближайшие дни наша участь будет решена. Гетто, в котором мы находимся, ликвидируется. Одному Богу известно, все ли мы погибнем или кто-нибудь останется в живых…
Милые мои, я очень сомневаюсь, удастся ли мне увидеть вас, обнять и прижать к сердцу, и перед расставанием с этим миром и с вами мне хочется сказать еще и еще раз, насколько вы нам дороги и как мы вас любим.
Любимый Йоэль! Будь верным сыном своего народа. Думай о нем, береги его – и не думай о гоях! В нашем долгом галуте (изгнании) они не дали нам даже десятой доли того, что мы дали им. Размышляй об этом, сын мой, размышляй об этом постоянно.
Постарайся жить в Эрец Исраэль. Это естественно для сына еврейского народа. Может, жизнь там будет трудна, полна тягот, но зато богата содержанием… Иди прямо, не оглядывайся по сторонам, если иногда встретишь своих собратьев в неприглядном виде, в грехе и даже мерзости, – не расстраивайся, сын мой. Не они виноваты в этом, а их горькая галутная судьба…
Моя любимая дочь Сарра, прочти внимательно мои слова, обращенные к Йоэлю… Идите по жизненной стезе вместе, не расставайтесь… и не забывайте того, что причинил нам современный Амалек. Помните это до последнего дня своего и передайте как священный завет будущим поколениям. Немцы убивали нас, резали, уничтожали с полным спокойствием и равнодушием… Они с аппетитом ели свой утренний бутерброд, одновременно следя за тем, чтобы машина уничтожения действовала безотказно, и насмехались над нашими мучениями. Я видел их, как они возвращались с места казни, с ног до головы обрызганные кровью наших близких и родных. В прекрасном настроении они садились за стол, ели, пили, слушали по радио легкую музыку. Настоящие профессиональные палачи!
Литовская земля пропитана еврейской кровью, пролитой литовцами, с которыми мы жили много сотен лет и которым помогали создавать независимое государство… С особым рвением, не нуждаясь в приказах, рыскали они по лесам, полям, пещерам и домам, чтобы разыскать последних прячущихся евреев и передать их властям. Дети мои, никогда не желайте им добра! Да будут они прокляты, они и их дети, в ваших глазах и в глазах будущих поколений!
![Феликс Кандель - Очерки времён и событий из истории российских евреев [том 4] (1939 – 1945 гг.)](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
