Константин Симонов - Сто суток войны
На деле первый налет немцев на Москву, так же как и последующие налеты в июле и августе, в общем, оказался малоуспешным. Вот что говорится в боевом донесении командования наших военно-воздушных сил об этом первом налете: «С 22 часов 25 минут 21.VII до 3.25 22.VII-41 авиация противника совершила налет на город Москву. Налет производился четырьмя последовательными эшелонами. Всего около 200 самолетов.
Первый эшелон на подступах к Москве расчленился для бомбометания, но, будучи встречен истребительной авиацией и зенитной артиллерией, был рассеян. Только одиночным самолетам удалось прорваться к городу.
Последующие — второй и третий эшелоны — налет производили одиночными самолетами и мелкими группами, произведя бомбардировку с пикирования, с горизонтального полета, с высоты 1000–3000 метров зажигательными и фугасными бомбами.
Бомбометание некоторых объектов производилось при помощи световых сигналов, поданных с земли.
В районе Звенигорода и Кубинки противник сбрасывал листовки.
Истребительная авиация сделала 173 самолето-вылета. По докладам летчиков, сбито два самолета противника. По докладу частей зенитной артиллерии, сбито 17 самолетов противника. Требуется дополнительное уточнение».
Таким образом, вечернее сообщение Информбюро от 22 июля, в котором говорилось, что во время массового налета на Москву «в ночь с 21 на 22 июля… уничтожено 22 немецких бомбардировщика» и что «рассеянные, деморализованные действиями нашей ночной истребительной авиации и огнем наших зенитных орудий немецкие самолеты большую часть бомб сбросили… на подступах к Москве», — в основном соответствовало действительности. А немецкие сводки и газетные сообщения, да и выпуски немецкой кинохроники, которую мне недавно, через двадцать пять лет после событий, довелось видеть, содержавшие попытку изобразить этот первый налет на Москву как нечто в высшей степени устрашающее, были грубо сфальсифицированы. Для примера стоит привести хотя бы заголовки из «Фёлькишер беобахтер» за 23 июля 1941 года: «Первый большой налет на Москву». «Мощные налеты бомбардировщиков». «У врага больше нет никакого единого руководства».
Неудачи немцев во время первого и последующих налетов объяснялись тремя причинами: во-первых, недостаточностью сил, которые были ими брошены на такой огромный объект, как Москва, во-вторых, силой противовоздушной обороны Москвы, которая оказалась тем более эффективной, что немцы не представляли себе ее масштабов, и наконец, в-третьих, тем спокойствием и решительностью, с которой население Москвы боролось с зажигательными бомбами. Эффект зажигательных бомб был прежде всего рассчитан на растерянность и панику. Но эта запланированная немцами паника так и не состоялась.
47 «А в середине дня мы выехали под Ельню, где действовала оперативная группа частей 24-й армии…»
Корреспондентов чаще всего имели обыкновение направлять туда, где, по сведениям редактора, имелся или предполагался успех. Наша поездка в 24-ю армию к генералу Ракутину, куда нас направил редактор «Красноармейской правды» полковой комиссар Тимофей Васильевич Миронов, была, очевидно, связана именно с такими сведениями.
Мы выехали под Ельню 23 июля. В документах штаба армий Резервного фронта, которым командовал тогда генерал-лейтенант Богданов, за дни, предшествовавшие нашей поездке, можно найти ряд упоминаний о боях, развернувшихся под Ельней.
В «Журнале боевых действий» за 20 июля записано, что 24-я армия «ведет бой с прорвавшимися частями противника в районе Коськово — Дорогобуж — Ельня, отражая его попытки прорваться в восточном направлении».
На отчетной карте немецкого генерального штаба за предыдущий день, 19 июля, показано, что прорвавшаяся в район Ельни 10-я немецкая танковая дивизия движется на северо-восток, на Коськово и восточнее его.
В утренней сводке штаба Резервного фронта за 22 июля сказано, что противник «продолжает удерживать район Ельни» и что командующий фронтом принял решение «окружить и уничтожить противника в Ельне…». Непосредственное руководство операцией возлагалось на командарма 24-й армии генерал-майора Ракутина.
Видимо, в то утро 22-го считалось, что мы сумеем сделать все это в ближайшие дни. Поэтому редакция и послала туда нас, корреспондентов.
48 «Я подошел к нему. Он спросил:
— Вы не видели частей Сотой дивизии?»
Судьба трижды сводила нас за эту поездку с людьми из 100-й дивизии. Сначала мы попали в ее штаб, приняв там за командира дивизии начальника штаба полковника Груздева, затем встретили командира дивизии генерала Руссиянова, а потом, под Ельней, оказались в ее 355-м стрелковом полку.
Командир 100-й дивизии генерал-майор Руссиянов окончательно выбрался из окружения только 24 июля, в то утро, когда мы его встретили.
В «Журнале боевых действий дивизии» стоит запись: «24.VII-41… Прибыл генерал-майор Руссиянов и старший батальонный комиссар Филяшкин».
На следующий день, 25 июля, генерал Глинский, начальник штаба 24-й армии, доносил в штаб Резервного фронта генералу Ляпину о приезде Руссиянова в штаб армии: «Докладываю: только что приехал командир 100-й дивизии».
Читая в архиве автобиографию генерал-лейтенанта Ивана Никитича Руссиянова, написанную после войны, которую он окончил, командуя корпусом, я наткнулся на такие строки:
«В окружении с войсками был шесть раз, в боях при отходе от Минска, 1941 г., в боях при отходе от города Лебедянь — 1942 г., в боях под Павлоградом — Кировоградом. Выходил с войсками и группами, с документами и в полной генеральской форме».
Из автобиографии видно, что Руссиянов родился 28 августа (по старому стилю) 1900 года в деревне Шупли, Кошинской волости, Смоленского уезда, что он с 1916 года работал поденным рабочим, в 1919 году был призван в Красную Армию, в ноябре 1921 года, по окончании гражданской войны, в неделю «Красного курсанта» поступил в пехотную школу комсостава, а в мае 1941 года, перед самой войной, окончил курсы усовершенствования высшего начальствующего состава при Академии Генерального штаба.
В этом же деле я увидел две фотографии Руссиянова. Одна — парадная, предвоенная, может быть, сделанная по случаю присвоения генеральского звания: новенькие генеральские петлицы, новенький китель, аккуратный пробор, щеголеватый, подтянутый, моложавый, моложе своих лет.
И вторая фотография, сразу со всей остротой напомнившая мне того человека в грузовике — пыльный китель, выцветшие генеральские петлицы, постаревшее не на год, а на целых десять лет, усталое, но сильное лицо. Кто его знает, может, эта фотография была сделана сразу же тогда, после выхода из окружения, первого из шести. На этой фотографии не только лицо человека, но и лицо самой войны, такой, какой она была и какой я ее помню в июле 1941 года.
Две фотографии, одна и та же форма — и два разных человека: один только еще готовящийся воевать, а другой — переживший трагедию первых дней войны, нахлебавшийся всяческого горя, сделавший все, что от него зависело… Другой, совсем другой человек…
Я хочу подробнее остановиться на судьбе 100-й дивизии, потому что история ее типична для целого ряда наших воинских частей, достойно вышедших из того тяжелейшего положения, в котором они оказались.
Вспоминая начало войны, вряд ли стоит из соображений патриотизма прибегать к тому искусственному уравниванию, которым грешат некоторые наши — в особенности написанные в более давние времена — сочинения, где отстаивался тезис о повсеместном героизме и о том, что по сути дела все наши части и все люди при всех обстоятельствах вели себя одинаково героически. Свои герои были, конечно, всюду, во всех частях. Но говорить, что все части и повсюду действовали в начале войны одинаково героически, — вряд ли правильно. Были разные дивизии, по-разному подготовленные и руководимые, и война застала их в разном состоянии и в разных обстоятельствах; да и по ходу войны они попадали в далеко не равные положения.
Скажем, 172-я дивизия, к судьбе которой я еще вернусь, почти целиком легла в боях за Могилев, сражаясь с примерной стойкостью, долго и упорно, приковав к себе значительные силы немцев и тем самым выиграв время и сослужив большую службу нашим войскам, закреплявшимся на новых рубежах обороны.
53-я дивизия, о которой я уже писал, оказавшись как раз на направлении сокрушительного главного удара немцев Шклов — Горки — Смоленск, была разбита и рассеяна, но, собрав потом большую часть своего личного состава, впоследствии сумела завоевать добрую славу и дошла до Вены.
У 100-й дивизии была третья, своя, особенная и во многих отношениях замечательная судьба.
Перед войной дивизия дислоцировалась в Минске и на третий день войны, когда ей пришлось вступить в бой, начала свои боевые действия далеко не в полном составе. До комплекта не хватало трех тысяч человек, сорока процентов транспорта, а ее разведывательный батальон не имел ни одного танка и всего несколько бронемашин. Несмотря на это, в боях в районе Минска дивизия сначала разбила 25-й немецкий полк 7-й танковой дивизии, причем командир этого полка, полковник Ротенбург, был убит, а штабные документы полка захвачены. Потом дивизия сильно растрепала части 82-го мотострелкового полка немцев, кстати, в этих боях впервые использовав против немецких танков бутылки и стеклянные солдатские фляжки с бензином.
