Виталий Шенталинский - Преступление без наказания: Документальные повести
Следствие окончено, судьбы подследственных подлежат теперь суду. Но еще раньше, до этого так называемого «суда», они, судьбы, сжимаются в сверхсекретном списке — простом машинописном перечне имен, с делением лишь по категориям: 1-я — расстрел, 2-я — 10 лет лагеря. Несколько таких списков, составленных в центральном аппарате НКВД, сшиваются под общей обложкой — «Список лиц, подлежащих суду Военной коллегии Верховного суда СССР» — и ложатся на стол самого вождя всех времен и народов, пред его пресветлы очи. Именно в тот момент, когда он, просквозив их глазом, ставит свою подпись на обложке, и решаются эти судьбы — живые имена превращаются в мертвые номера.
Обычно Ежов сам привозил списки в Политбюро. Эта «работа» не фиксировалась в протоколах заседаний и не оформлялась в виде решений — все решалось неформально, келейно, как на бандитской сходке. К подписям допускались лишь несколько человек — узкий круг самых приближенных к державному пахану, допущенных к «телу», при этом почти всегда присутствовал и Ежов, чтобы в случае чего дать разъяснения.
Возможно, такие сходки проходили не только в кремлевском кабинете Сталина, но и на его даче, — мгновенным росчерком, двумя буквами «За» генеральный палач уничтожал тысячи и тысячи людей, большинство из которых он не знал и в глаза никогда не видел. Вряд ли он и его шестерки не понимали, что совершают преступления, равных которым не бывало в истории человечества, но тем крепче это повязывало их между собой и придавало решимости — терять им уже было нечего, все они, замаранные кровью, становились заложниками этой страшной тайны.
Столько палачей на одну человеческую душу, что все равно не спасешься! Начиная с критиков, которые на газетных площадях объявляют тебя врагом народа и требуют беспощадных кар, — тут и вездесущие стукачи, под всевозможными масками, бдительные начальники и сослуживцы, и уж, конечно, собственно чекисты, прокуроры и судьи. И лишь потом, уже в последнюю очередь, приходит час проспиртованных, озверелых палачей-исполнителей с револьверами в руках.
Но важно знать, что ниточку жизни каждого, кто попадал в сталинские расстрельные списки, обрывал сам тиран, суд же был только бюрократическим фарсом, техническим оформлением уже вынесенных приговоров. Лубянка готовила кровавое блюдо — шеф-поваром был Сталин. И можно с полным основанием сказать: все, кто расстрелян в это время по приговору Военной коллегии, на самом деле погублены по личному приказу Сталина и его верховной банды.
Машина уничтожения почти не давала сбоев. Эта отлаженная схема: готовит списки НКВД, утверждает Политбюро, оформляет Военная коллегия — действовала весь период Большого террора, с февраля 37-го до сентября 38-го, когда Сталин из тактических соображений опять начал менять руководство НКВД и размах репрессий стал ослабевать.
Одиннадцать толстых томов, сотни сталинских расстрельных списков полвека хранились в кремлевском архиве, как кащеева смерть в яйце, на конце иглы, и лишь в недавнее время были наконец рассекречены, открылись пораженному взору.
Том 1 (опись 24, дело 409).
Москва — Центр
Список лиц, подлежащих суду Военной коллегии Верховного суда СССР
26 июня 1937 года
1 категория
В этом списке на сто два человека значатся:
…9. Васильев Иван Михайлович,
10. Васильев Павел Николаевич…
33. Карпов Михаил Яковлевич…
50. Макаров Иван Иванович…
И поперек обложки, размашисто, карандашами разных цветов:
«За
И. Ст.» —
и вслед, рикошетом:
«За, за, за, за…» — Каганович, Ворошилов, Жданов, Микоян.
После этого списки возвращаются в НКВД, а оттуда отправляются на рассмотрение выездных сессий Военной коллегии вместе со следственными делами. А за бумагами везут туда же и самих узников в закупоренных воронках с надписями «Хлеб» или «Мясо», чтоб не омрачить энтузиазма, не спугнуть светлых улыбок строителей коммунизма.
После резолюции Сталина друзья-писатели попали в очередь на смерть. Их держали в Бутырках. 14 июля на подготовительном заседании Военной коллегии дела их приняли к рассмотрению, точнее сказать, просто оформили все бумаги для процедуры «суда».
В этот день подсудимых перевели из Бутырок в Лефортово, ватага следователей — Павловский, Шепелев, Колосков, под началом Журбенко — еще раз взяла их в оборот: кого уговаривали, кого стращали — чтобы не вздумали отказаться от показаний, не подвели. Только тогда у них якобы есть шанс выжить.
Судопроизводство велось «с применением закона от 1 декабря 1934 г.», введенного после убийства Кирова. Что это означало? Рассмотрение дел шло в ускоренном порядке — без защиты и без вызова свидетелей. Не допускалось ни кассационное обжалование, ни подача прошений о помиловании. Вдобавок к тому приговор приводился в исполнение немедленно после вынесения (только в 1956 году это изуверское постановление было отменено!).
В те месяцы перегруженная делами тройка Военной коллегии иногда приговаривала к расстрелу больше ста человек в день. Даже если бы она заседала все 24 часа в сутки, на человека приходилось бы меньше 15 минут! Беззаконие, возведенное в закон, с сохранением лишь видимости судебной процедуры. Это был настоящий конвейер смерти, когда лица обреченных мелькали перед судьями, как в кино, при ускоренном показе, почти не фиксируясь.
Есть свидетельства, что они, судьи, не только не разъясняли подсудимому его права и не выслушивали его показания, — не было времени ни для зачтения полностью обвинительного заключения, ни для ритуального «суд удаляется на совещание», ни для написания там приговора. Он заготавливался заранее и даже не оглашался — во избежание истерики и лишних хлопот! Председатель говорил: «Приговор вам будет объявлен» — и осужденного уводили, и до последней минуты он не знал, что его ожидает. Приговор оглашали уже перед казнью.
В Лефортове и разыгрался этот очередной судебный фарс вечером 15 июля.
Подсудимых вызывали по одному. Судя по протоколу, дело каждого заняло у судебной тройки с неизменным коренником, армвоенюристом В. В. Ульрихом, ровно по 20 минут (к примеру, время Павла Васильева — 19.20–19.40) и состояло только в том, чтобы соблюсти формальности: «удостоверить личность», — немудрено и перепутать! — зачитать скороговоркой суть обвинения, спросить, признает ли узник себя виновным, и дать последнее слово.
Все подсудимые — и Карпов, и Макаров, и оба Васильевы, Павел и Иван, — виновными себя признали, показания, данные ими на следствии, подтвердили.
Их расстреляли в той же Лефортовской тюрьме, поскольку приговор должно было приводить в исполнение немедленно. После полуночи. По календарю было уже 16 июля. Как именно все произошло, успели ли они проститься, перекинуться словом или взглядом — этого мы никогда не узнаем. Палачи вымерли, а случайных свидетелей быть не могло. Давать простор воображению здесь неуместно.
Как вспоминал военный прокурор Н. П. Афанасьев, Ежов приказал оборудовать в Лефортовской тюрьме особое помещение для расстрела — это было старое приземистое здание в глубине двора с толстыми стенами.
Первая комната — что-то вроде «приемной». Здесь Афанасьев в последний раз видел Ежова, чтобы выполнить свою формальную миссию — удостоверить личность бывшего наркома перед расстрелом. И вторая комната… Именно там, где были расстреляны Ежовым сотни людей, нашел смерть и он сам.
Мало кто из палачей, доживших до наших дней, единицы согласились раскрыть рот и, под условием не называть фамилий, поведали хоть что-то о своей редкой профессии. Говорят, приговоренные к смерти часто менялись внешне до неузнаваемости, седели на глазах. Многие впадали в истерику, бредили наяву. Иные умирали до исполнения приговора — от разрыва сердца. Редко кто пытался сопротивляться — таких сбивали с ног, скручивали руки, надевали наручники.
Палачи жили как нелюди. Приходилось приводить в исполнение по многу приговоров в день. Стреляли револьвером «наган» почти в упор, в затылок, возле левого уха. Наганы раскалялись, обжигали — их меняли, целый ящик был наготове. На руках — резиновые перчатки, на груди — фартук.
Стресс снимали водкой — положено по инструкции. Сознание затуманивалось, нагоняли на себя злобу, представляя, что перед ними и впрямь злейшие преступники, враги. Многие спивались, повреждались в уме. Но были и такие, кто прожил долго, в чинах, почете, довольстве и гордости за свой тяжкий труд во славу Родины.
Известно, что тела казненных 16 июля 1937 года писателей были преданы земле на Донском кладбище.
![Виталий Шенталинский - Охота в ревзаповеднике [избранные страницы и сцены советской литературы]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
