Михаил Толкач - На сопках Маньчжурии
Тринадцатая глава. В Харбине
Тачибана в своём кабинете читал газету «Асахи». Его интересовали сообщения о «Кайтен» — людях-торпедах и лётчиках отряда «Горная вишня». Пилотов-смертников журналисты называли «Ветром богов». Ветер помог некогда Ниппон устоять перед чужеземцами. В 1281 году монгольский завоеватель Хубилай-хан пытался высадиться на островах людей Ямато. Тайфун — «божественный ветер» — разметал эскадру. Нога монгола не ступила в Ниппон!
На столике в углу желтела статуэтка Будды. Тачибана в знак почтения капнул чай из фарфоровой чашки на плечо Будды. И думал о судьбе самурая-смертника. Вишня цветёт, отлетают лепестки. Завязь остаётся. Плод будущего. Умирает самурай, как лепесток сакуры, но остаётся Ниппон…
Отодвинув газету, Тачибана, сложив ладошки вместе и наклонив голову, тихо произнёс заклинание:
— Да хранит трёхтысячелетнюю империю могучая покровительница, богиня солнца Аматэрасу О-ми-ками! Камикадзе — последняя надежда Ниппон!
Корэхито Тачибана припомнились стихи монаха Сайпоо-хооси:
Я хотел умереть бы весной,
В месяц смены одежды,
В вечер полной луны,
И лежать, опочив, под цветами…
Месяц смены одежды — февраль. Отмечается день кончины Будды. Что-то одолевают мрачные мысли Тачибану.
— Сиката-га най! — Корэхито отпил глоток сакэ «Белый журавль». — Ничего не поделаешь!
Тачибана вычитал где-то изречение прусского короля конца восемнадцатого века Фридриха Великого: «Впереди француза идут сто поваров. Я же предпочитаю, чтобы впереди меня шли сто шпионов!». Знаменитый германец известен в истории как гениальный полководец. Тачибана причастен к разведке. Он прокладывает сынам Ямато путь в дикой России. Корэхито отмечал маленькую победу: от «Арата» вновь поступило радиодонесение: «Нахожусь цели».
Не дожил сотник Ягупкин. Когда ты потерпел фиаско в своих намерениях и расплачиваешься за свою неосмотрительность смертью, значит, твоя жизнь проведена бесцельно. Помни, человек, твоя смерть не роняет твоего достоинства. Можно ли это отнести к сотнику Ягупкину? Нет! Дикарь остался дикарём: требовал от Игнатовой то, что ему не предназначалось! Золото Игнатовой принадлежало божественному микадо. Ей надо было жертвовать ценности на пользу Ниппон. Все должны помогать, чтобы уберечь империю от позора. Игнатова виновата вдвойне. Тачибана держит её на свободе, как приманку: если она — агент русских, то связной объявится!
Тачибану до глубины души бесило неповиновение харбинцев строгому ритуалу утренней церемонии в честь микадо. Ровно в 11 часов во всех общественных, торговых, государственных учреждениях раздавался звонок: прекратить занятия! Дети и взрослые обязаны поворачиваться на восток, лицом к Ямато, делая поклоны в сторону резиденции божественного императора. Минута молчания в честь героев, павших за установление Страны Восходящего Солнца. Затем поклон в сторону резиденции императора Маньчжоу-Ди-Го Пу-и. И ещё один поклон храму богини Аматэрасу О-ми-ками. В центре Харбина был такой храм.
По указанию японских властей непослушных, кто уклоняется от церемонии, тащили в полицейский участок. Учили повиновению бамбуковыми палками. Чаще других доставалось русским эмигрантам, не имеющим гражданства Маньчжоу-Ди-Го. Эти варвары не считаются с обычаями приютившей их страны!
Тачибане не нравилось, что в Харбине преобладала русская архитектура и православные церкви. Купцы, бывшие дворяне, богатые беженцы возводили русские кварталы, гимназии, особняки, как в Москве, торговые лабазы, христианские соборы. Презирая русских, он с трудом переносил балы в русском собрании, где приходилось бывать по служебным надобностям, мирился с противными престольными праздниками с колокольным звоном, купеческими оргиями. Всё претило истинному самураю!
Корэхито боготворил Токио, его старинные кварталы Асакуса, Мэгуро. Там носили традиционную японскую одежду, исполняли обряды и праздники предков. 3 марта — праздник девочек, 5 мая — мальчиков. День памяти предков Обон, именитое число Кигенсэцу — основание империи. Там пахло духом нации. И, находясь в отдалении от Ниппон, Корэхито тосковал по родине. Душой рвался туда в пору цветения сакуры…
Тачибана отвлёкся от далёких грёз, раскрыл папку с донесениями осведомителей. Задержал взгляд на сообщении о казаке Иване Кузовчикове. По отдельным словам агента предположил, что русский вернулся из Советской России. Как мог Ягупкин за его спиной вести свою игру?! Корэхито позвонил советнику жандармерии Накамура и попросил разыскать русского казака Кузовчикова и доставить к нему в штаб.
Чтобы уйти на время от забот местных, Корэхито вновь взялся за газеты. В «Асахи симбун» привлекла внимание статья о взаимоотношениях Ниппон и Китая. «Наш самый большой враг — это коммунистические армии. Чунцинская армия Чан-Кай-Ши потеряла волю к борьбе…» Не порадовали известия и с Тихого океана. Морской бой в проливе Суригао сложился не в пользу кораблей микадо. Жестокие сражения ведут доблестные сыны Ямато на филиппинских островах…
Чтение не отвлекло от мрачного переживания. Некоторое забвение приносила хорошая порция сакэ «Белый журавль». Корэхито сознавал: часто обращается к рюмке! И не мог ничего поделать с тягой к хмельному. Иметь бы рядом хорошую женщину — не привязался ни к одной. Брать напрокат из борделя считал унижением для самурая. Недавно он видел, как в трамвай вошёл офицер. Женщина должна уступить ему место. Дикарки не пошевелились! Самурай дал пощечину ближней мадам. Тачибана аплодировал ему. Корэхито одобрительно думал: японка — одна из самых морально устойчивых в мире. Только в Ниппон действует закон для неверных жён — два года тюрьмы по жалобе мужа! Муж имел по закону право привести в дом наложницу.
Тачибана торопливо наполнил рюмку, залпом выпил сакэ. Он вспомнил о своей жене, о своём поведении с ней. Он не унизил себя до жалобы. Он не имел наложницы. Конфуций сказал: «На то, что не правило — не смотри! Того, что не правило — не слушай! Того, что не правило — не говори! Не по правилам не действуй!». Корэхито старался следовать мудростям китайского учёного.
Мысли переметнулись на сотника Ягупкина. Не слушался он внутреннего голоса, пришлось уйти из жизни. Что умного может сделать варвар, низший человек, русский? У человека одерживает верх натура, а не долг, человек делает дикарство. Не делай другому того, что не желательно тебе. Ягупкин для другого не вырвал бы со своей головы даже одного волоса!
Сакэ разогрело тело. Сакэ развеселило голову. Корэхито смотрел в окно. На Сунгари плыли джонки. На них сено и арбузы горкой. На вершинах мачт — красные флюгарки. «Почему красные?» Тачибана вернулся к столу и кисточкой нарисовал пометку: обратить внимание жандармского советника! По телефону напомнил Накамура о срочном розыске Кузовчикова.
Он вновь обратился к папке с донесениями городских агентов. Сообщалось об освобождении под залог нотариуса Труфанова из «Великого Харбина». Капитан припомнил, что этот русский выходец из семьи священника посмел уволить уважаемого Никагомицу. Жандармы проучили вредного человека! Иного варвар и не заслужил. Не он ли научил Игнатову искалечить сотника Ягупкина?.. Агент не написал, по чьему распоряжению освободили непочтительного русского. Нужно обязательно проверить! Тачибана нарисовал кисточкой несколько иероглифов на листке…
На закате поздней осени Иван Спиридонович добрался до Харбина. Он и сам не представлял, какой ценой одолел дорогу. Обрадовался, как малыш, получивший впервые новогодний подарок, когда увидел плоскокрышую саманную фанзу бабки Марфы.
— Здравствуй, добрая хозяйка! — Иван Спиридонович обессиленно опустился на порог избёнки. Кашель сотрясал его большое исчахшее тело. Притупился страх перед сотником Ягупкиным, который строго спросит: почему не дождался другого агента?..
— Как скелет комара ты у меня! — охала старуха, раздувая самовар под вязом.
— Кости есть — обрастём мясом! — Кузовчиков умильно оглядывал дворик. Чесалось всё тело и он торопливо снимал дорожные одёжки.
— Откуда заявился, болезный?
— Не спрашивай, хозяйка! Досталось сивому мерину! — Кузовчиков оставил во дворе обтёрханные пиджак, шапку, прохудившиеся ичиги. В пристрое обмылся тёплой водой — Марфа нагрела на летней плите в дворике бачок.
За столом сидел босиком в исподнем. На плечи Марфа накинула свою пуховую шаль. Пили чай с малиновым вареньем. И он томился в уюте и покое. В углу за печью дожидался его топчан. Ватное одеяло, смётанное из разноцветных лоскутов. Суконные шлёпанцы на манер китайских «Все только вперёд!» без задников. Марфа натёрла грудь Кузовчикова барсучьим жиром на денатурате. Сверху одеяла набросила изношенный овчинный полушубок.
